— А тебя, дура, не спрашивают. Пасть заткни и сиди тихо. В Щучку полетела уже не куриная кость, но полновесная монета, которая ударила наглой девке аккурат в лоб. И единственное, о чем Еська пожалел, что удар этот был не настолько силен, чтобы лоб треснул. Девка поморщилась. — Так вот, Рудый… ты у нас парень холостой… с этою… как его там… пырсктивою… — Перспективой, — поправила девка, лоб потирая. — Во-во, с нею самою… мордой хорош, что кот на выгуле… в милости царское… чем не жених. Сперва Еське подумалось, что Безликий шутит. Конечно. Шутит. Не всерьез же о том… — А у меня девка заневестилась. В самом соку… эй ты, шалава, скинь кафтанчик, покажи товар мордой. Девка нехотя, но подчинилась. А от взгляда, которым она одарила Еську, ажно икнулось. Не прокляла бы… с этакой станется. Без кафтана она была еще более страшной, чем в нем. Из ворота драной рубахи выглядывали острые ключицы, полы расходились, и виднелся впалый, посеченый шрамами живот. Еська закрыл глаза, чтоб не видеть этакого счастья. — Что, не нравлюся? — шипящим голосом поинтересовалась девка. — Ты мне тоже… — Ничего, — ответил Безликий со смешочком. — Стерпится — слюбится… ты, Рудый, не спеши морду кривить. Девка — огонь. Лупи почаще, чтоб знала хозяйскую руку, и будет тебе крепкое семейное счастие, как о том жрецы бают… Он определенно сошел с ума. Он… В прорезях маски глаз не различить, да и темно. — А заодно уж приглядывай, чтоб не прирезала ночью. С нее-то станется… Девка потянулась за кафтаном. — Вона, прежнего-то женишка живо на тот свет спровадила. Уж не знаю, чего там они не поделили… Щучка губу закусила, крепко, до крови. А ей происходящее нравится еще меньше, чем Еське. Если так, то… быть может, выйдет договориться? Безликому-то золото без надобности, а вот ей, глядишь, и пригодится. Или не золото. Матушка на многое способна и в малой просьбе не откажет. И если так… — Хорошо, — произнес Еська, хотя простое это слово далось ему с трудом. — От! — Безликий хлопнул по колену. — Знал я, что Рудый наш — хлопец мозговитый… скоренько разберется в выгоде своей. И упорствовать не станет. Упорствовать тут глупо… Мелькнуло что-то перед самым носом да и вошло в дверь заклятую ножом острым. По самую рукоять вошло. Еська лишь сглотнул. А ведь всего-то предупреждение. Не всерьез даже, забавы ради… если б всерьез, то не в дверь полетел бы ножичек, но в плечо. Аль в ногу. Аль еще куда, чтоб с болью, но не досмерти. — И не обманет старика… это ж совсем совести не иметь надо, чтоб пожилого человека в заблуждение ввесть… По спине холодок побежал. Только отвечать Еська не стал — себе дороже… как-нибудь да сладится потом. — Но раз согласный, то и тянуть нечего… эй ты, сходи за нашим… от Рудый, прям в слезу вгоняешь. Была у меня дочка, а тепериче и сынок появится… чтоб вам обоим… чего сидишь? Пшел, сказано… — Безликий шикнул на нищего, и тот кубарем скатился с табурету. Поскакал на одной ноге, вместо второй была деревяшка, которая о пол стучала как-то очень уж громко. Еська не разглядел, когда и где нищий сгинул. Оно и понятно, пусть и надежна туманная тропа, пусть и хранит много секретов зачарованная дверь, а все одно не в крысиной натуре одним ходом жить. Иные найдутся. — Ты не думай, Рудый, не шалава она вовсе. Это так, красного словца заради и бабьей подлючее натуры… а так… никто б не посмел. Все ж знают… а ты, дурища, глазами не зыркай. Чего тебя тут ждет? Отойду я, и ты не удержишься… небось, первым делом туточки на столе и разложат. А чего останется, крысам спустят. Девка молчала. Зло. Нервически. А ведь и вправду с нее станется ножом и по горлу. — У нее дар имеется. — Еська отвел взгляд. Все ж жениться, тем паче на этаком сокровище, он готов не был. — Отправь в Акадэмию… — Клейменую? — За что? Он имеет право знать, раз уж ввязался. Связался. — Да… за женишка свово… был тут один… боярского роду… скотина, не чета тебе, Рудый. Я-то всею душенькою своею веры преисполнен, что ты у нас парень с розумом и пониманием. — Безликий мазнул по маске кулаком. И снял. Этакого на памяти Еськиной не случалось. Да что этакого… и разговоров, слухов малых, которыми кишит дно городское, что постель нишего вшами, и то не долетало. Маска, коль уж случалось счастливчику добыть ее, прирастала к лицу намертво. Так говорили. И добавляли, что с нею и удача приходила. Силы. Злость. Такая злость, которая розум дурманила, оттого и боялись Безликого, оттого и не спешили дознаваться, кто ж ныне маску заветную примерил. Оттого… — Игрался он… проигрывал… много проигрывал. Другого небось за долги к стеночке прижали. — Безликий поскреб шершавую красную щеку, мелкими язвочками покрытую. — Свербит, паскуда этакая… Он был знаком. Странно как. Зато и понятно, что дело отнюдь не в волшебной силе, которая с маскою достается, не в том, что ей благодаря Безликий знает каждого из подданных своих, что нищего скаженного, что распоследнего мальчишку, взятого в ученики. — …я велел ко мне вести. И сказал, что, мол, или заплатит он, как должно, или худо ему сделается… сперва-то не поверил. Кричать стал, дескать, боярин он. И закона такого нетути, чтоб ему ущербу чинить. Не знаю, я человек простой… …ой, лукавит. Прежде-то Еська иначе на него глядел. С восторгом. С завистью. И всею сутью своею желал подобным стать. А то и больше. Везуч был он, еще не царь, но точно воровской царевич, легок на руку. И стало быть, не подвела удача, подфартило ему… когда? Уж не тогда ли, когда сам Еська под плетку лег? …и как добрался? …не уходят Безликие сами. Не передают маску и власть с нею преемникам, как сие средь люду обычного делается, чтоб при свидетелях да жреце, каковой волю умирающего на бумагу запишет, а с той бумаги всем зачтет. …нет, с кровью берут, выдирают из глотки еще живого. И только тогда — все знают — подчинится туманная тропа, а маска заклятая сядет на лицо, оживет. И значится, повстречались однажды прежний царь и нынешний на узенькой дорожке. С каждым была его удача. Только воровская оказалась чуточку удачливей, коль жив он, тот, кто давно уже утратил не только лицо, но и имя. — …читаю плохо… а уж законы… у нас туточки свои законы. Сломали ему мизинчик, стало быть, чтоб не сильно шкуру портить. Может, не медвежья, но все боярская, дорогая… он и запел иначе. Про мамку-тятьку вспомнил… стал клясться, каяться… прощениев просить… вот я и подумал, а чем не жених? Щучка девка зубастая, возьмет хозяйствие в рученьки свои, глядишь, и этого от загулов удержит. Он-то упрямиться начал… невеста у него там имеется… богатая… с приданым… будто я за своею кровиночкою золота пожалею… Кровиночка глядела под ноги. И куда ее девать-то?