ГЛАВА 9 О знаниях всякоразных и пророчествах — …черноягодень надобно сымать еще недозревшим. Аккуратно поднимаем лист, ягоду берем двумя пальцами. — Марьяна Ивановна показала, как надобно оную ягоду брать. — И бережно, но крепко. Раздавите — только пальцы зазря перемажете. Егор крякнул. У него-то руки даром что боярские, а не приученные ягоды рвать. И недоспелая, тугая еще ягодина лопнула на раз. Потек по пальцам едкий черный сок. Вопьется, въестся намертво. Я по себе ведаю, его ни мылом, ни щелочью, которою одежду стирают, ни иным каким способом не вывесть. Будет держаться седмицы две. — …и не спеша скручиваем. Скручиваем, я сказала! — Марьяна Ивановна хлопнула Ильюшку по плечам тоненькою веточкой. — Чем ты слушаешь? — Извините. — Ильюшка тоже пальцы грязные платочком отер. — Не выходит… Еська молча подкинул на ладони сорванную ягоду. И выбрал-то, ирод, потемней, почти спелую. Этакую снять не у каждого выйдет. Я от не рискну. Да и… зачем? Пользы-то в ней чуть, одна горечь осталась. Черноягодень — растения хитрая, с норовом, хоть и полезная дюже. Зальешь сушеные ягоды варом, и выйдет компота черная, что деготь, горьковатая, зато от одного глоточку сил прибудет, и немало. Плеснешь такой на рану — и кровь остановится. Промоешь иную, старую, загноившуюся, и зараза отступит. Нет, на это, вестимо, к слову надобно еще сил приложить да иных травок добавить, но все одно… только вот, как уж говорила, норов у черноягоденя нехорош. Соберешь ягоды до срока — и потравиться с этакого компоту, ибо ядовитый он зело будет. А ежель не потравиться до смерти, то животом точно маяться долго будешь. Соберешь уж спелые, так их только на компоту… да не такую, которая лечит, но обыкновенную, ягодную. Сил у травы не останется. — Охламоны, — вздохнула Марьяна Ивановна, складывая ягоды в махонькую корзиночку. Она-то ловко собирала. Одной рученькой веточку тонкую придерживает, а другою — обскубывает. Ягодку за ягодкой. И говорить при том говорит. — Думаете, к чему вам, таким грозным, наука моя… Емелька к ней ближе пересел, там, где черноягодень рос особо густо. И цвел же ж. Густая его аромата манила пчел, шмелей. Летали, гудели, и мне от их гудения неспокойно было. Все мнилося, что в волосья вобьется. От будет радости. А Емелька ничего, сидит, собирает. Не так споро, как Марьяна Ивановна, но старательно. Ягодку за ягодкой. У него уже и дно прикрылось в корзинке. У Егора — пусто. У Евстигнея — две махонькие зеленые ягодки одна за другою гоняются, а он сел в зарослях малинника да вперился взглядом туманным в колючие ветки. Внове видит чего, а чего — сам не ведает. Лойко пальцы грязные обсасывает. Это он зазря, буде ныне с черным языком гулять. — …а я вам так скажу, что в Акадэмии, конечно, на каждый ваш чих по целителю сыщется. — Марьяна Ивановна на царевичей будто бы и не глядела, меня и вовсе не примечала и была такая… спокойная. — И конечно, они и без вас знают, когда и какую траву собирать. Но может статься так, что окажетесь вы в месте, где целителей нет, и травников, и никого-то, кто в деле лекарском разумеет… Еська уже почти полную корзину набрал. И притомился, а может, и наскучило ему нехитрое это занятие. Сел на траву, ноженьки скрестил, ромашку сорвал и в роту сунул. Сидит. Обсмактывает стебелек. Усмехается. Только как-то… неспокойно? А с Марьяны Ивановны глаз не сводит, хоть и глядит будто бы не на нее даже, а вбок, но все одно не сводит. Я-то чую. И она чует. — И что тогда? — Тогда? — Елисей спелую ягоду снял и в рот сунул. Зажмурился. И я зажмурилась, потому как в компотах черноягодень хорош, а вот сорви так — кислый, что яблоня-дичка недоспелая, и вяжет. Но, может, волкам в том и особый смак? — Тогда, полагаю, у нас не будет времени заниматься сбором ягод, и уж тем более сушить их и зелья готовить. Ерема брата за рукав дернул. А Марьяна Ивановна засмеялась. — Верно говоришь, царевич… не будет… а потому гляди-ка сам… Марьяна Ивановна вытащила иглу длинную да по ладони провела, кровь отворяя. Высыпала та алым бисером, и Елисей встрепенулся. Еська и тот ромашку выплюнул, приподнялся, чтоб лучше видно было. Марьяна ж Ивановна ягодку в пальцах раздавила и капелькою соку на ладонь капнула. Прошептала слово… а я не расслышала, какое. И кулак сжала. А когда разжала, то и рана сгинула. Как не было. — Любопытно, — заметил Иван. — А… разве это не опасно, с сырой силой работать? — Глазастый. — Марьяна Ивановна произнесла это с усмешечкой, да показалась та мне недоброю, будто бы попрекала она Ильюшку за этакую глазастость. — Сырая сила… что ж, порой ничего иного не остается. А ты, боярин, будь добр, раз уж столь разумен, скажи, чем сырая сила опасна? — Откатом. — Нет, боярин, — Ильюшку Марьяна Ивановна именовала именно так, и не понять, с насмешкою ли аль всерьез, — ты сначала сказывай… что есть сырая сила? — Сырая сила, — послушно начал Илья, — есть первичная материя, которую еще именуют божественным духом или же энергией. По сути своей именно она есть магия. То есть в каждом плетении магик вкладывает каплю этой силы. И плетения созданы именно как инструмент опосредованной работы… — Ишь, завернул… опосредованной работы… вечно вы, книжники, норовите усложнить простое. — Марьяна Ивановна отерла пальцы батистовым платочком. — А на деле сила — суть сила. И есть она во всем. В капле воды, в искре огня… в твоем от, боярин, дыхании. Способность силу эту ощущать, брать ее от мира — и есть дар. У одних он ярок, у других — слаб. Она говорила спокойне, а я… я отчего-то вспомнила, как хоронили Милославу. И что Марьяной Ивановной сказано было, будто бы померла она от сердечной болезни. И с магиками случается. Мол, не сдюжило оное сердце такой тяжелой нервной работы. Подвело. Запнулося… будь рядом с нею целительница, глядишь бы, и спаслася б Милослава. А так-то… печальственно сие. …об этое смерти шептались. …я слышала. …нет, не сказать, чтоб Милославу в Акадэмии так уж любили, просто… молодая ведь, а сердце. Вчера была, а сегодня нет… вот и пошли слухи. Про проклятье смертное. …про волка-перевертня, который к ней наведывался, а она, заместо того, чтоб помощь кликнуть, оконце открывала, привечала гостьюшку дорогого. …про любовь запретную. …про… много про что, только правды в тех разговорах — ни на грош. — …чем больше человек чует силу, тем больше ее взять способен. И тогда говорят, что его Божиня одарила. — Марьяна Ивановна заправила прядку седую. …на похороны она прибралась, как на праздник. Темно-зеленый летник надела. На волосы платок набросила узорчатый. И перстни свои сняла, и ожерелья, и заушницы… и стояла, опираясь на руку высокое дебеловатой женщины. Та, беловолоса, синеглаза, была красива, но отчего-то мне дурно сделалося от этакой красоты. А может, не от нее. Может, оттого, что людно было? — …заклятья, которые вы учите, есть лишь инструмент. Как и жесты, и иные способы… допустим, те же бубны шаманские или вот костяные посохи, камни-концентраторы… все, что угодно, — это лишь способ силу подчинить, преобразовать первичную энергию а… скажем, пламя… или воду… в действие… …на похоронах Марьяна Ивановна долго и много говорила о том, что была Милослава человеком редкостной души. И что смерть ея — утрата невосполнимая для всей Акадэмии. Хорошие слова. Красивые. А женщина, пришедшая с нею, улыбалась, и так, будто бы вот-вот рассмеется… — …это первая их задача. Вторая же — защита. Мир целен. Гармоничен во всех проявлениях. — Марьяна Ивановна повертела в пальцах крупную ягоду. Ее же бережно уложила в корзинку. — А магик, силу забирая, нарушает гармонию. И чем больше силы берет, тем сильней возмущение, коие именуется откатом. По сути своей это — эхо силы, которое словоформы, и жесты, и иные способы позволяют развеять без вреда для магика или же вред оный низводя до малости. Но чем серьезней заклятье, тем тяжелей оно дается… Марьяна Ильинична подкинула ягоду, и та на землю упала, чтоб лопнуть, брызнуть черным соком, высвободить крохотное семечко. И то, лишь коснувшись земли, проросло. Вылез белый хвостик корешка. Развернулся хрупкий стебелек с парой листьев. — …в то же время словоформы, выполняя роль стабилизаторов, — от любять они туточки словеса непонятные, — оттягивают изрядную часть силы, которой магик питает заклятие. И поэтому при работе напрямую с сырой силой способности возрастают. Росток тянулся.