И стебель толстел, выметывал лист за листом, которые прям на глазах теряли зеленый нежный колер, хрупкость молодую. — И уже не имеет значения то так называемое сродство, которое привязывает магика к определенной стихии. Сила — она сила и есть. На тонюсеньких веточках появились бубины бутонов, которые, я и глазом моргнуть не поспела, развернулись белыми цветами. Запахло приторно и сладко. А Марьяна Ивановна руку убрала. — Сырая сила требует контроля и еще раз контроля. Искушение велико. И порой этому искушению поддаются, забывая, что сила и магика подмять способна. Одного сожжет, другого перекорежит… третьего… а третьего безумием наградит. Нет, вам с сырою силой работать неможно. Стоял на том месте, куда ягода упала, кустик крохотный, двумя ладонями накрыть можно, но настоящий, черноягодниковый. — Что ж, — Марьяна Ивановна вытащила из кошеля тяжеленную луковицу часов, — наше время вышло. Мне пора. А вы, господа студиозусы, не спешите, соберите ягод, будем зелье варить. — Тайное? — Еська облизал пальцы. И скривился. — Отчего ж тайное? До тайных зелий вам учиться и учиться. — Марьяна Ивановна корзиночку подхватила. — Обыкновенное. Кровеостанавливающее… Зослава, что еще в состав входит? — Бессмертник. И тысячелистник обыкновенный. Полынь горькая… — Я составу эту добре ведала. Варится она просто, небось и Егор, которому зельеварение давалося тяжко — не приспособленные были руки боярские, чтоб травы мять, — справится. Он, верно, почуяв, так сказать, перспективу — у Марьяны Ивановны лаборатория такова, что, пока студиозус не сдаст, двери его не выпустят, — тяженный стон исторг. И на колени опустился-таки, смирив гордыню и черноягоденя кусту поклонившися. — Вот за что мне это? — пробурчал он, когда ягода, сдавленная в пальцах, лопнула. Матюкнулся б. Да бояре, как я поняла, не матюкаются, ну, чтоб по-простому, а как оно по-боярски, того Егор не ведал. А может, ведал, но при мне знание сие не показывал, стерегся. — За спесь твою, Егорушка. — Еська растянулся на траве, носом в проросший куст уткнувшись. — А вот что любопытно… если верить Фролу, то наша Марьяна Ильинична с огнем не управится. Он пальцем в стебелек ткнул, и кустик затрясся, закачался. — Ильюшенька, поправь, если вру… ведь человеку, который с сырой силой играется, амулеты как таковые не нужны? — Классические — нет. — Ильюшка ягоды собирал деловито. Вперится в куст, пальцем потычет, будто пересчитывая — сразу видно, хозяйственный, — а после аккуратненько одну за другою снимал. Брови насупит. Губами шевелит. Переучет ведет, стало быть. — Любой предмет естественного происхождения может быть использован в качестве базового элемента. Одни больше годятся, другие меньше. — Ага… — Лойко ягоды собирать не спешил. Сел, корзинку меж колен поставил. Палец в ухо сунул и крутит. Мозга у него свербит? Или он так, чтоб мысля легче шла? — Значит, могла она с огнем… — И с огнем, и с водой… — Ну, если огня — как этого куста… — С живой материей работать сложнее всего, — подал голос Емелька, и когда к нему повернулися, покраснел. Я уж поняла, что робок был царевич, стеснителен. И волновался зело, ежель случалась нужда пред всеми говорить. Вона, давече Фрол Аксютович вопросу ему задал, так Емелька хотя ж ответу и знал, но стоял. Краснел. Запинался. Еле-еле из себя выдавил. И ныне вот… — П-пишут, что… что в живой м-материи искра Б-божини… заложена… как чему… в к-какой срок. С-семя, ежель раньше п-прорастет, п-погибнет… и п-потому сдвинуть все… с-сложно. Много сил п-потребуется. Куда больше, чем п-просто стихию заклясть. Емельян смолк и взгляд в корзинку вперил. — Ильюшка? — Не знаю… — задуменно произнес тот. — Я никогда сырой силой не интересовался, способности не те. И опасно это… мне отец рассказывал про… одного студиозуса… то есть ему дядька говорил, а отец уже мне, когда я магией заниматься стал. Дар пытался развить. Интересно было… всякое… а некоторые эксперименты опасны. Он уже половину корзинки набрал. А у меня на донышке самом. Заслухалася. Нет бы мне, как прочим, и слухать, и собирать, а я сижу сиднем, рот раззявила, только мух таким и ловить. Верно говорит Люциана Береславовна. Несерьезная я. То и дело отвлекаюся. Только ж я не нарочно! Я вот пытаюся учить, и учу, и думаю… я ж не виновная, что мысли мои, будто коровы на поле разбредаются, одна к лесу, другая к озеру, а третяя и вовсе овраг ищет, чтоб сховаться. Вот и вновь… — …в Акадэмии… давно уже… парень учился. Никодимом звали… он боярского звания был. Богатый. Гордый. И все хотелось первым стать. А не получалось… тогда-то Фрол наш… он был лучшим. И очень это Никодиму не по нраву было. Фрол-то из простых… только как ни тужься, а из шкуры не выскочишь. Тогда-то Никодим и нашел в библиотеке упоминания о сырой силе… о том, что магики в стародавние времена только с нею и работали. Напрямую. И могущественные были, не чета нынешним. Решил, что тоже станет… Я ягоды рву. Укладываю аккуратне — не приведи Божиня, подавятся — тогда-то и корзинку изгваздаю, и перед Марьяной Ивановной опозорюся. Она же вмиг до бабки донесет. И та зудеть станет, что разленилася я, что не об учебе думаю, но про глупости всякие. И что, коль нету во мне таланту, то и нечего место занимать. Вот же ж, дух проклятый из бабки вышел, а дурь осталася. И как ее лечить? Ой, мнится мне, что от дури бабьей лекарства во всем мире нетути… — Он научился работать с сырой силой. Сам. Без подсказок… без учителей… и сошел с ума. — Илья повернулся к другому кусту. — Однажды пришел и вызвал Фрола на поединок. А когда тот образумить попробовал, Никодим и бахнул сырою силой… отец сказывал, что последствия вся Акадэмия разгребала… тогда едва крыло все отстраивать не пришлось… пятеро студиозусов погибли. Многие ранены были… а сам Никодим сгорел, не справился с откатом… а еще эхо такое пошло, что со всей округи мертвяки повставали. Шуму было… вокруг столицы-то кладбищ полно… на Акадэмии защита имеется, но и она не выдержала, разлетелась от удара. Ильюшка снимал ягоду за ягодой. Приноровился. И так ловко у него выходило, будто бы всю жизнь свою он только этим и занимался. — Отец сказал, что тот парень был по-своему гениален, если сам, без подсказок, методику разработал… уникальную… потом ее по записям его восстановили. И убрали… — А куда убрали, тебе отец, случайно, не сказывал? — Нет, да я и не спрашивал, — повинился Илья. — Это ты зря… нам бы пригодилося… — Лойко поднялся и кое-как отряхнул портки, изгвазданные что соком черноягодника, что давленою травой. — От представь. Идет на нас войско вражье… а я руки к небесам воздел. — Героически, стало быть? — Ага… героически… — Лойко руки воздел и пробасил: — Стойте, тати, нет хода вам в Росское царство… И громко у него вышло. А Еська, на кустах поерзавши — от мало его покрасило! — тонюсеньким голосочком ответствовал: — Так мы уже туточки, боярин! — Вы — это кто? — уточнил Ерема. — Мы, брате, это зло великое, которое темною тучею на землицу твою родную прется. Я хихикнула, до того смешно выходило. А Еська мне пальцем погрозил, мол, не до смеху, боярыня, когда зло на землю родную прется. Оно, конечно, не до смеху. Но это когда зло. А тут же ж Еська. И Лойко, кулак к небесам поднявши: — А я так ему молвлю. А не пойти-ка тебе, зло великое, да… — хотел послать, но на меня глянул и добавил чуть тише: — Не пойти ли тебе до лесочку ближайшего? — Ходил ужо. — Еська осклабился. — Нема того лесочку, боярин… и тебя не станет… вот как подымуся черною тучею… как восстанут из земли мертвые, а живые им позавидуют… и слетится воронье со всех земель. Неба за крылами не станет… волки сбегутся… Еськины глаза вдруг побелели. И сам он выгнулся. Упал бы, когда б Емелька, корзину откинувши, не подхватил бы брата. — Голову набок клади! — крикнул Ерема. Еська же рванулся и с легкостью вывернулся из рук Емелькиных.