— А… зимой? Боярыня Добронрава… и сын ее. Добромыслом звали? — Нет. И вновь не лжет. — А то, как меня убивал? — Тебя? — И Арея… И… или мы бы выжили, верно? Если б получилось. Я точно выжила бы… я ведь вам нужна была? — Да. Наверное. — Ты многих убил. — Я знаю. — Сожалеешь? — Я забыл, что это такое… я бы хотел сожалеть. Щека шершавая и неровная. И если крепко прислушаться к ней ли, к себе, то… то ничего. Обыкновенная она. — Божиня простит, — ответила я, руку убирая. — А ты? Виноватый он? Иль безвинный? Своей ли волей зло чинил? Чужою ли? Я в этаком не разбираюся, только в одном он правый: ежель оставить его на этом свете, то зла прибудет. — Хорошо, — со вздохом промолвила я. — Я сделаю, об чем ты просишь, только… — Все будет хорошо. Мне б в этое поверить, только не верилось. — Посидишь еще? — попросил он. И что я могла ответить? — Посижу. Время шло. Летело шелковой лентой. И гребень скользил по темным волосам. — Он тебе поверил? — шепотом спросила младшая. И старшая пожала плечами. — Не знаю. Я старалась… — Ничего. — Младшая приникла щекой к щеке. — Но ты сумела… — Вот. — На ладони лежал обыкновенный камешек с дыркой. — Он его для меня сделал. Нам этого хватит? Камень был горяч. И младшая сестрица не сразу сумела взять его. — Колется… в нем много силы. Думаю, для начала хватит и камня… Они улыбнулись друг другу, и губы коснулись губ. — Я уже устала ждать… — Скоро. — Сколько можно? — Скоро. — Она смотрит, смотрит… Камень распался на две половинки, и младшая сунула свою за щеку, зажмурилась. Старшая не стала медлить. Чужая сила была сладкой. Но видит Морана, ее не хватит надолго… если, конечно, они не найдут способ выбраться… а они уже нашли, уже сумели. Почти. Осталось немного. Гребень скользил по волосам. — Ты с ней разговаривал? — От матушки веяло недовольством. — Зачем? — Ситуация располагала. Было бы странно, если бы я не заговорил. Врать оказалось несложно, точнее, сказанное не было ложью, но и правдой как таковой не являлось. — Держись от девчонки подальше. Мало ли что она увидит… — Да, матушка… — Потерпи, — она нежно поцеловала его, — уже недолго осталось… пара недель от силы. — Ты поедешь с нами? — Я отправлюсь за вами. — Она отложила гребень. — И на этот раз все выйдет как надо… Она отвернулась, и у него мелькнула мысль, что избавиться от нее просто. Он ведь убивал других, верно? Так почему бы и не эту женщину, к которой он больше не испытывал любви? Почему медлит? Не потому ли, что знает: убить ее куда сложней, чем кажется? — Я пойду? — Иди, дорогой… и постарайся, чтобы тебя не заметили. — Она склонилась над книгой, над тонкой серой книгой, к которой была привязана душой и телом. Телом больше, потому что душа ее давно истлела, впрочем, как и его собственная. Но если убить не ее, а книгу? Он подумает об этом позже. Гребень скользил… — Ты молчишь? Молчи. — Он забрался на подоконник, устроился на нем, что петух на насесте, и от этого было смешно и горько. — Это хорошо… если бы я и вправду не мил был, позвала бы охрану… Позвала бы. Или еще позовет? Немного позже… минута или две — это ведь малость, а ей так не хватает малости, чтобы жить. — Открой окно, — взмолился тот, кто не имел права находиться за преградою стекла, не говоря уже о том, чтобы в комнату войти. А он войдет, не только в комнату, но и в жизнь. Стоит поддаться. И дрогнула рука. Выронила гребень. Упал под столик. — Взгляни хотя бы… — Гляжу. — Улыбаешься? Я смешон? — Самую малость. — Я тебе подарок принес. — Опять каменья?