– На Кавказ? – Можно и на Кавказ. Но я махнул бы еще дальше. Есть прекрасные Балканы. Есть завораживающие воображение Альпы. Последние фразы молодой человек пропустил мимо ушей, потому что был не готов к подобному предложению. – Почему тебе захотелось уехать? – не понял он. – Ты ведь никогда не говорил об этом. – У меня не сегодня появилось это желание. Мы с тобой очень долго не виделись, Антон. Впервые захотелось все бросить и куда-нибудь переехать в далеком сорок первом, когда стали приходить с фронта твои письма. Позже это желание только усилилось. – А как же мама? – Антон перевел взгляд на могилу. – Ты же говорил, что здесь обустроен семейный склеп. – Да что склеп, – махнул рукой Казимир. – Какая разница, где похоронят? Земля везде одинаково холодная. – Папа, Москва – мой родной город. Я здесь родился и вырос. К тому же за годы войны сильно по нему соскучился… Он хотел рассказать о недавней встрече с одноклассницей Раисой, которая всегда ему нравилась. Но отец опередил: – Да ладно. Это я так, к слову. Допустил кратковременную слабость. Извини… Вынув из внутреннего кармана пиджака маленький букетик фиалок, Квилецкий шагнул к могиле супруги и положил цветы рядом с невысоким надгробным камнем. Понурив голову, Антон стоял рядом… Спустя двадцать минут они попрощались, договорившись встретиться здесь же на следующий день. * * * Квилецкий покинул кладбище через главные ворота и оказался на Малой Декабрьской. Осмотревшись, он перебежал перед грузовой полуторкой бывшую Воскресенскую и сразу повернул на Ходынскую. Матвей ждал на том же месте, где сутки назад дежурила охрана в составе Илюхи-татарчонка и Сашка. Грузный пожилой Матвей выбрал для ожидания ту же лавочку в тени возле длинного двухэтажного барака. Развалившись на ней, он глядел по сторонам и мусолил тлевшую папиросу. Завидев Казимира, выплюнул окурок. – У меня все на мази, – откашлявшись в кулак, доложил он. И, покосившись на сверток, спросил: – Что барыга? Квилецкий хлопнул кореша по спине. – Барыга пожаловал на встречу с мошней[39]. Пошли, расскажу по дороге. – Кажись, все ладненько, раз ты такой довольный. – Пошли-пошли… * * * После возвращения главаря на хате в Марьиной Роще случилось большое веселье. Да, в криминальной среде поминальных законов не соблюдали, попов для отпевания убиенных не звали и к смерти относились просто. Не прошло и суток с момента гибели Боцмана и Локтя, а их кореша уже хохотали и обнимались, глядя на пачки купюр, лежащие на куске мятой газеты. Радовались все, за исключением Илюхи-татарчонка, оставленного на Петровке «нюхать воздух». Квилецкий не терял надежды поквитаться со Старцевым и с его неизвестным дружком. Потому Илюхе выпало маяться на жаре. В зале раздавались восторженные возгласы: – Вот это мы зашибли шиллинг![40] Теперь пожируем! Это вам не заработок пленных румынов!..[41] – И сколько здесь? – гудел Матвей, перекидывая с места на место увесистые пачки. – Пятая часть от полной суммы. – Солидно. Рыжье-то барыгу впечатлило? – Мы уединились с ним в тихой части кладбища, – нехотя крутил ложечкой в стакане чая Квилецкий. – Нашли могилку старого еврея, присели на лавочку. Тут я и раскрыл свой барабан[42]. – Отчего же на могиле еврея? – застыл посреди залы дед Гордей. Квилецкий засмеялся. – Мантье[43] заявил, будто заключить сделку на могиле старого еврея – хорошая примета. Я спорить не стал. Какая нам разница… Корешам из банды действительно не было дела до примет и суеверий. На столе лежала очень приличная сумма. А если учесть, что барыга должен был заплатить еще четыре раза по столько же… В общем, в ближайшие год-полтора банда могла позабыть о рисковых налетах и преспокойно жить на широкую ногу. – Не скаредничал? – любопытствовал Матвей. – Пару раз пытался сбить цену, но я стоял на своем. Мы и так прилично отступили. – Верняк… – Как самочувствие, Сашок? – спросил Казимир малого. Тот вместе со всеми крутился в комнате. На голове белела свежая повязка, но судя по улыбке и румянцу на щеках, дело шло к поправке. – Баш[44] малеха гудит; в ногах слабость – долго шариться не могу. А в остальном – порядок, – бодро отрапортовал он. – Тогда поможешь Гордею. – А чего надо? – Гуляем сегодня, – благодушно распорядился главарь. Решение еще больше распалило народ: комната наполнилась радостным галдежом. Казимир собрал пачки, завернул их в газету и передал сверток Матвею – надежному хранителю общака. – Пойду прилягу. Голова что-то побаливает, – сказал он. – Буди, когда к столу позовут. Обвязывая сверток бечевкой, Матвей кивнул: – Отдыхай. Разбудим. * * * Закрыв за собой дверь в дальней комнате, Казимир сбросил верхнюю одежду и завалился на кровать. Он любил это помещение в закутке на первом этаже большого деревянного дома. Единственное низкое оконце выходило на задний двор участка, густо засаженный плодовыми деревцами. Благодаря удаленности от залы и сеней в комнатушке всегда было тихо. Из обстановки в ней была удобная кровать, узкий платяной шкаф и маленький столик под окном. Сон не шел, а насчет головной боли он приврал – просто хотелось побыть наедине со своими мыслями. Последние три дня были чересчур насыщенными. Требовалось обмозговать детали. Тем более что Казимиру приходилось изворачиваться и хитрить не только с ушлыми операми из МУРа, но и со своими кровными дружками. Что ни говори, а пребывание в банде и многолетнее хождение по лезвию бритвы не стало его призванием. Роскошно жить и рисковать он любил, пулям не кланялся, за спинами товарищей не прятался. Одним словом, был примерным главарем настоящей банды. Но когда получил от сына первую весточку с фронта, впервые стал задумываться и задавать себе странные вопросы. Не пора ли завязать с уркаганской жизнью? Не хватит ли сеять вокруг себя зло? В какой-то момент он понял, что может потерять на войне сына. Может остаться совсем один. Тогда он по-настоящему испугался. Ему пришлось бы до конца жизни делить радости и невзгоды с горсткой воров, убийц и прочего отребья. Этого он никак не хотел. Напротив, ему вдруг захотелось спокойствия, семейного тепла и возможности просчитать свою жизнь хотя бы на месяц вперед. В банде ничего этого Квилецкий не имел. * * * Сложно сказать, сколько он проспал. Вначале лежал на спине, закинув руки за голову. Смотрел в серый потолок, вспоминал, размышлял, планировал и… не заметил, как отключился. Проснулся от шума и встревоженного голоса. – Беда, Казимир! – ввалился в комнату Матвей. – Беда! Вставай!