Среди людей очень много психов. Кто-то готов умирать за веру, кто-то готов умирать за правду, кто-то – за других людей. Кто-то готов умереть за ложь, если ее красиво подать. Вот те мальчишки, что просились в Гнездо, разве трудно им задурить головы и отправить на «подвиг»? Но это еще ничего. Куда чаще люди готовы убивать, даже зная, что сами умрут. Безумная школота, приходящая на урок с папиным ружьем и полным портфелем патронов. Обвешанный динамитом террорист – не идейный, а просто желающий убить побольше народа. Наемник, едущий на войну не ради идеи и даже не ради денег, а ради возможности «пострелять из арты по мирняку» и получить свой адреналин. – Максим… Макс! Я посмотрел на Елену. Она, оказывается, трясла меня за плечо. – Надо уходить, Макс. Там… всё чисто? – Елена кивнула на конференц-зал. – Там очень грязно, – сказал я задумчиво. – Но да, там стало куда чище, чем раньше. – Надо уходить! Если честно, я не верил, что нам удастся уйти. По всему музею звенели какие-то тревожные сигналы. Внизу суетились люди, бо́льшая часть двигалась в сторону выходов, но кто-то метался из стороны в сторону. Тонкий женский голос выкрикивал: – Любочка! Кто видел Любу? Быстро ко мне, всё потом, Верочка, брось мольберт… Наверх, к счастью, никто не двигался. И откуда раздались выстрелы и крики, похоже, никто выяснять не спешил. – Пойдем, – согласился я. – Мне кажется, мы сделали всё, что могли. Мы сбежали по лестнице. Я подумал, что и сумку, и сеткомет мы оставили где-то наверху, и это улики, но ведь мы все равно наверняка попали на видеокамеры, и когда их просмотрят, нас опознают и найдут. Не вышла у нас тихая диверсия. Не получилось бросить кристаллик в пунш и уйти незамеченными, уж слишком пунш оказался необычным… Но я вдруг подумал, что в любом случае рад тому, что увидел. Слуги, убивающие сами себя… редко когда справедливость торжествует так явно и так ярко. Внизу лестницы нас едва не сбила с ног крупная немолодая женщина в форме служительницы музея, мечущаяся из стороны в сторону, а потом вставшая у лестницы и раскинувшая руки. Глаза у нее сделались совершенно безумные, она выкрикивала: – Задымление! Задымление! Никакого дыма и огня не было, конечно. Наверное, она видела свой персональный кошмар – сгорающие без следа бесценные полотна. Но свою ноту в общую симфонию паники она вносила, люди начинали озираться и ускоряли шаги. Мы обогнули ее и, смешавшись с толпой, стали пробиваться к выходу. Несколько раз нам попадались охранники, но они, похоже, были больше озабочены тем, чтобы вывести людей наружу, в лица не вглядывались и никого остановить не пытались. Может быть, эти крики про задымление сыграли нам на руку: все пытались покинуть музей, а не разобраться в происходящем. И через пару минут мы, вместе с другими посетителями, вырвались из кондиционированной прохлады в теплый апрельский вечер. С набережной доносились сирены пожарных машин, а мы, не сговариваясь, пошли в сторону центра. – Надо от стволов избавиться, – сказал деда Боря деловито. – Не то чтоб это помогло, но… – Отдашь пистолет мне, – ответила Елена. – Я избавлюсь. – И в кафе бы зайти, – добавил деда Боря. – В туалет? – устало спросила Елена. – Почему сразу в туалет? Хочу выпить рюмку! Нервы шалят! Да, в туалет… тоже… Мы зашли. Все равно надо было где-то присесть, не передавать же оружие прямо на улице. Это было крошечное кафе, на пять или шесть столиков. Нам нашелся один свободный. Елена и деда Боря заказали коньяк, я попросил зеленый чай покрепче. – Пуэр? – спросила официантка, совсем молодая девчонка. Интересно получается, в магазине ей бы коньяк не продали, а на работе она его нам продает. Жизнь вообще устроена очень фальшиво, пока не соприкасается со смертью. Я кивнул. Пуэр так пуэр. Ценник был конский, но как-то меня перестали волновать деньги. – Я вас ненадолго покину, – сказал деда Боря и пошел к двери туалетной кабинки. – Совсем дед сдает, – негромко сказала Елена, глядя ему вслед. – У него была онкология, Максим. И он не хочет проверяться и лечиться. Говорит: «Сколько есть, все мои». – Так нельзя. – Когда человек теряет смысл жизни, ему всё можно, – вздохнула Елена. – Это он еще взбодрился. Вернулся деда Боря, я встал и пошел по его маршруту. Когда вернулся, на столе уже был чайничек с чаем и два бокала с коньяком на донышке. – Помянем Виталия, – сказала Елена. Просто это у них было. Как-то совсем просто. Умом я понимал, что им тяжело и больно, но вида они не подавали. Старики-разбойники… – А вам можно, деда Боря? – спросил я. – В чем проблема? – сварливо ответил он, залпом выпив коньяк. – У вас же кровь… ну… в туалете, – неловко сказал я. – Глазастый, – отозвался он раздраженно. – Боря! – выпалила Елена. – Что Боря? – Давно у тебя кровь в моче? Он заерзал на стуле. – Слушай, Леночка, мы же кушаем… – Мы пьем. – Тем более! – Давно? – С неделю. Да не волнуйся ты так, это же явно камень идет. Елена выдохнула. Посмотрела на меня. – Извини, Максим. Я пожал плечами. Крови я сегодня навидался достаточно, она меня уже не смущала. – Сейчас мы закажем такси, – сказала Елена. – И я повезу тебя в клинику. – Ну к чему это… – Тем более если нас придут… когда нас придут арестовывать, ты будешь в палате, с диагнозом и горой лекарств. Деда Боря криво улыбнулся: – Гора лекарств? Это хорошо. А то мои таблетки уже ни черта не помогают. – Старый упрямый дурак, – выругалась Елена. – Максим, боюсь, помощники из нас больше никакие. На некоторое время. – Вы не помощники, – ответил я. – Вы друзья. Она кивнула, испытующе посмотрела на деда Борю. Тот вроде бы встряхнулся от коньяка, но выглядел все равно ужасно. – Поедешь с нами, Максим? Я покачал головой: – Нет, извините. Я домой. То есть нет, в Гнездо. Хотя вначале все-таки домой, потом в Гнездо… – А для тебя это разве не одно и то же? – спросил деда Боря. Консьерж в подъезде приветствовал меня кивком и тут же сообщил из своего закутка: – Твои недавно ушли. Молодцы, много стали гулять, это полезно.