Под ними лежал маленький внутренний двор, единственным «украшением» которого был позорный столб. И в эту самую минуту к нему была привязана личная этара императора. По обе стороны от столба стояли одетые в строгие черные хитоны женщины с завязанными глазами – скраги[2]. Киирис видела их лишь однажды, когда за одной из ее сестер в Керак приехал престарелый герцог. Скраги были среди его свиты, как будто старик нарочно хотел показать, что не будет церемониться с наложницей, какой бы дорогой и вышколенной она ни была. — Мужчина не должен причинять вред женщине, - сказал Дэйн. – Я первый отрублю руки тому, что осмелится это сделать в моем присутствии или вопреки моему запрету. Скраги же помогают воспитывать тех, кто недостаточно ясно понимает свое место и обязанности. Он лишь слегка кивнул – и жрицы одновременно выпустили свернутые, словно змеи, плетки. Сеа странно всхлипнула. Едва ли громко, но в наступившей тишине Киирис слышала каждый испуганный предстоящей поркой вздох. Первый удар хлыста заставил ее взвизгнуть так громко, что эхо многократно отразилось от каменных стен. Второй мастерский удар полоснул обнаженную спину ровно поперек лопаток, отчего где-то в груди этары громко и противно булькнуло. — Она ослушалась моего приказа, хоть и пыталась доказать, что лишь недопоняла. – Дэйн беспристрастно, даже с некоторой скукой наблюдал за тем, как каждый новый удар превращает спину женщины в кровавое месиво. Что и говорить, жрицы знали толк в своем грязном ремесле. – Сеа хотела мне соврать. И, что совершенно неприемлемо, возомнила, будто имеет право не подчиняться моим приказам, которые я всегда отдаю четко и ясно. Я обещал спустить с нее шкуру, и должен быть последовательным. — Император никогда не бросает слов на ветер, - повторила Киирис его недавние слова, чем заслужила одобрительную улыбку. — Тебе жаль ее, мейритина? — Нисколько, мой император. – Никогда еще говорить правду не было так легко и приятно. Никогда еще крики боли и мольбы о пощаде так не ласкали слух. Эта женщина посмела угрожать ей кинжалом, унизила и, что несоизмеримо важнее, забыла, кому служит. Вряд ли стоит жалеть человека, что расписался под собственной глупостью. – Я жалею лишь об одном. — И о чем же? – В черных глазах сверкнула иска любопытства. — Что не могу видеть в этот момент ее лицо. – И с подчеркнутой издевкой, добавила: - Уверена, оно полно раскаяния. Ответ пришелся ему по душе: он на мгновение прижал ее чуть крепче, позволил теплу своего тела опалить мейритину даже сквозь несколько слоев их одежд. Киирис боялась пошевелиться. Почему тогда, та, другая, тянулась к нему невзирая на все ментальные преграды, а сейчас – ничего, лишь пустота и грохот колотящегося в ребра сердца. — Мой император хотел, чтобы я увидела, какой жестокой может быть его справедливость? — Верно. Мне бы не хотелось устроить нечто подобное тебе. — Я запомню этот урок, мой император. Он снова взял ее на руки, но на этот раз шел неторопясь, разглядывая ношу с видом задумчивого сытого хищника. А Киирис пыталась гнать прочь мысли о том, что ей до сладкого трепета в кончиках пальцев приятно видеть, как перед ними расступаются и гнут спины десятки более влиятельных вельмож: вон та напомаженная девица с взглядом коровы – явно дочка герцога, а этот почтенный господин с перевязью поперек груди наверняка титулованный генерал. — Не сейчас, Страм, - перебил его попытку заговорить Дэйн. – Я пришлю за тобой. Ее комната располагалась в отдельном крыле замка, вход куда запечатывали шесть гвардейцев, чей внешний вид был даже устрашающее тех, что следовали за императором, будто тени. Две громадины в черных, будто эбонит, доспехах, пропустили их внутрь покоев – и закрыли двери. — Надеюсь, тебе понравится, потому что на мой вкус, здесь слишком светло. Дэйн поставил ее на пол, и отпустил, убедившись, что мейритина не собирается падать. В комнате действительно было очень светло: сквозь пастельно-карминные занавески в окна проникало утро нового дня. Киирис подошла ближе, чтобы убедиться, что ей не показалось: двойные толстые решетки перекрывали любые попытки к побегу. И хоть она не планировала ничего подобного, осознание себя зверьком в клетке испачкало красоту момента. — Это ради твоей безопасности, - угадав ее мысли, сказал Дэйн. – Ради безопасности всех, кого оберегают стены моего замка. Он сел на край кровати, устало потер переносицу. Киирис только теперь сообразила, что накануне видела его в той же сорочке и с куда меньшими кругами под глазами. Боги, да император, похоже, совсем не спал! «И что, это повод жалеть убийцу? – наконец-то напомнила о себе Кровожадная ипостась. – Еще посочувствуй его тяжелой участи, тряпка!» Киирис поскорее отвернулась, разглядывая – впрочем, без прежнего восторга – убранство комнаты. Здесь был и массивный гардероб из орехового дерева, украшенный филигранной резьбой и серебром, стол, с солнцем из янтаря в центре столешницы, пара дорогих кресел, туалетный столик настолько тонкой работы, что даже подходить к нему было боязно. Но, конечно, главным украшением покоев была громадная кровать: со столбиками из цельных кусков лунного камня, белоснежным балдахином, расшитым голубыми и золотыми звездами, целой горой подушек и одеял. Сама постель, словно трон, стояла на возвышении с тремя ступенями. У подножия растянулась обитая кремовым бархатом кушетка. А около нее, на подушке, на коленях, уткнувшись лбом в пол, сидела девушка. Ее бритую голову от лба до затылка пересекали две желтых полосы. Рабыня. — Могу ли я говорить, император? – спросила Киирис. — Говори, - разрешил он. — Меня обучили всему, что необходимо знать девушке, чтобы всегда быть красивой для своего господина. Мне не нужна помощницы. Тем более – рабыня. — Ты имеешь что-то против рабыни, мейритина? — Я имею много чего против рабства в целом, мой император. Он просил быть честной. Нет, император фактически не оставил ей выбора, показав, что будет, если ее уличат во лжи. Сейчас самое время показать, что она усвоила урок. Тем более, присутствие рабыни разом всколыхнуло все самые горькие и черные воспоминания. Мужчина, собираясь с мыслями, прикрыл глаза. И внезапная тишина прозвучала настоящим гимном испытанию его терпения. Тем не менее, Киирис не собиралась отказываться ни от одного слова. Хотя от мысли оказаться около позорного столба и собственной спиной почувствовать мастерскую руку скраги, в желудке стало холоднои пусто. — Назови свое имя, - приказал император рабыне. — Корта, - отозвалась та. — Почему и как ты стала рабыней? Расскажи своей госпоже, чтобы она не думала, что я убил твою мать и собственными руками вынул плод из еще теплого живота. — Моя мать была недостойной женщиной. Она предлагала свое тело мужчинам за деньги, а когда мне исполнилось десять, она продала меня своему клиенту. Через два года во мне побывало столько мужчин, сколько вшей у бродячей собаки. Через два года я едва не скончалась от болячки между ног. В ту пору Скалта[3] уже сдалась на милость Нэтрезской империи, и меня подобрали Девы рассвета. Если бы не их забота – я бы сгнила изнутри. За два года меня выучили всему, что должна знать рабыня благородной госпожи: я умею делать массаж, причесывать волосы и ублажать госпожу всеми доступными способами. Император купил меня за сотню нэтрезских солнц. Сотня золотых монет империи? Цена вышколенного боевого коня в полной сбруе и овса ему на пропитание на год вперед. — Надеюсь, рас’маа’ра, тебя не унижает общество бывшей шлюхи? Не всем нам улыбается удача родиться в золотой колыбели и не каждому хватает смелости бороться с судьбой. Киирис с замешательством смотрела на склоненную бритую голову. Но еще большее смятение вызвал поступок Дэйна. Для чего жестокосердному императору за баснословные деньги покупать шлюху, через которую прошла добрая половина Скалта? — Я с радостью приму этот дар, мой император. – Слова больно царапали горло, не желали выходить наружу. — Вот и славно, Киирис. С этого момента, Корта – твоя личная сеах[4]. Она останется сеах до тех пор, пока ты не пожелаешь подарить ее кому-нибудь, отказаться от нее или избавиться любым другим способом. Киирис просто кивнула, ведь попросту не знала, как благодарить за полученную в дар рабыню. Как вообще благодаритьза человеческую жизнь? — Вот и славно. Корта? — Да, мой император. – Рабыня поднялась, но продолжала смотреть в пол, будто боялась, что стоит распрямить шею – и та сломается, лишив того немного, что еще можно было назвать жизнью. — Позови моего личного лекаря - рас’маа’рунужно осмотреть и заняться ее ранами. — Слушаюсь, мой император. Рабыня беззвучно, будто не касалась ногами пола, вышла. А Киирис с ужасом поняла, что снова осталась наедине с человеком, в чьей власти было превратить ее жизнь в сказку или в бесконечный кошмар. К счастью, император Дэйн как будто благоволил ей, раз за одну почти невинную шалость расщедрился на столь дорогие подарки. — Тебе нужно переодеться, Киирис. Еще один приказ и взгляд из-подо лба, от чегосердце затрепетало, словно пришпиленный к доске еще живой мотылек. — Ты выглядишь лучше, чем в нашу первую встречу, но я все еще недоволен. — Император желает, чтобы я переоделась прямо сейчас? – Она потянулась к завязкам, которые удерживали на плечах тонкую, невесомую, словно паутинка тунику. Та, другая, развратная и раскрепощенная, знала, как управляться с этим мужчиной, безошибочно угадывала его желания. Но сейчас ее не было, а Киирис знала лишь то, что одна мысль о близости с хозяином Нэтрезской империи бросает ее в дрожь. — Я бы с удовольствием, Киирис, но, боюсь, если я не посплю хотя бы пару часов, то с меня будет мало толку на сегодняшнем военном совете. Он криво усмехнулся, поднялся, снял рубиновый обруч – символ его власти над всеми и вся – и небрежно бросил его на кровать. — Поможешь мне, рас’маа’ра? Киирис подошла к нему, стараясь держать дистанцию и все еще не до конца понимая, чего от нее желает император. — Ближе, Киирис. Она сделала еще шаг, несмело потянулась к завязкам на его сорочке. Пальцы предательски дрожали, выдавая волнение, а император не делал ровным счетом ничего, чтобы облегчить задачу. Кое-как справившись с завязками, Киирис потянула сорочку вверх. Дэйн поднял руки, его тело легко выскользнуло из плена дорогой ткани. — Брось на пол, - приказал он, когда мейрититна стала осматриваться в поисках места, куда бы сложить его одежду. – Ты дрожишь. В чем дело? Разве в прошлый раз тебе не понравилось то, что я делал? Я не великий знаток женщин, Киирис, но не настолько слеп, чтобы не увидеть желание в их глазах. — В прошлый раз, мой император… то была не я, а лишь часть скованных со мной душ. — И это я тоже понял. Поэтому и спросил, сколько же их в тебе. — Трое, мой император. — Стало быть, той, бестелесной и скованной, я нравился больше, чем тебе живой из плоти и крови. — Я пока не знаю, готова ли… — Но разве рас’маа’ра не должна быть готова по первому требованию своего господина? Я ей-богу пытаюсь понять, как устроена твоя сложная душевная организация, Киирис, но чем глубже заглядываю, тем больше чувствую себя безмозглым мальчишкой, которому подарили бесполезную игрушку. Так вот она кто – игрушка. Киирис положила ладони на завязки его штанов, но окончательно растерялась, обескураженная не сколько его словами, сколько своей на них реакцией. Да, безусловно она всего лишь игрушка: баснословно дорогая, экзотическая, да еще и Скованная в одно целое с тремя такими же, как и она, иномирянками. Ее готовили быть игрушкой, учили, как ублажать мужчину, скрашивать его досуг светскими беседами или, если он пожелает, бессмысленной болтовней, учили владению тремя музыкальными инструментами и игре в «камни и кости». Потому что та женщина, которую господин назовет своей женой, будет рожать ему наследников и наследниц, будет с ним на пирах и торжественных церемониях, будет управлять его домом и следить за тем, чтобы в замке всегда был уют и достаток. Жена, а не какая-то игрушка, будет истинной хозяйкой его сердца, даже если он будет ложиться с ней лишь чтобы зачать потомство. — Если мой император пожелает, я буду такой, как ему хочется, - проглотив горечь, покорно ответила она.