Слова Марка не резали мне сердце и не убивали меня своей жестокость. Я просто пропускала их мимо ушей. Взгляд Тони сказал мне обо всем. Он мой и только мой! Он приедет и заберет меня. Никто не помешает нам быть вместе. И что бы не говорил Марк, моя душа спокойна и счастлива. Она верит и ждет. — Ева, хорошо, что ты приехала, — прямо у въезда в поместье встретила меня крестная. — С Графом что-то не так. Герман сейчас рядом с ним, — кричала она мне вслед, так как я уже на всех парах побежала в сторону конюшни. Мой вороной конь лежал на соломе, издавая тяжелые хрипы. Его громоздкая грудь вздымалась прерывисто и напряженно. А большие добрые глаза выдавал особо печальный взгляд. Я упала на колени и прижалась к его мощной, покрытой шрамами шее. — Ветеринар сказал, что это какая-то инфекция, — Герман покачал головой, не оставляя надежды на благополучный прогноз. — Он осмотрел? — Да, уехал полчаса назад. Назначил препараты. Сказал, что если до утра не оклемается, то все. Возраст взял свое. — Граф, не бросай меня, — шепчу ему в шею. — ты должен катать моих детей, как когда-то катал меня. Конь дергается. Он понимает, о чем я его прощу, но не может справиться со своей немощностью. Его попытки подняться отнимают последние силы. Я сдерживаю его. Прошу просто принять эту боль, что съедает его изнутри. Прошу просто терпеть. — У меня их будет много, — целую его уже седую гриву. — Тони найдет способ вылечить меня от моей болезни и я рожу ему много детишек. Мальчики будут похожи на него, такими же благородными, статными, красивыми. Девочки тоже будут похожи на папу. Красивыми и добрыми. И все они будут умными. Я даже не знаю, сколько хочу. Пять или шесть. Как думаешь, Тони тоже хочет много детей? Он ведь как и я единственный ребенок. Наверняка, понимает, что значит быть одиноким. — Я останусь здесь до утра, Ева, — Герман присел на корточки и погладил Графа, — Иди в дом, здесь холодно, ты простудишься. — Нет, Герман, я никуда не пойду. — Я принесу вам что-нибудь горячее, — всхлипывая произнесла крестная. Она, оказывается, все это время стояла рядом и слышала меня. — Не надо крестная, — остановила я ее. — Герман, идите, перекусите дома. До утра проголодаетесь. — Хорошо, я подойду чуть позже, — сказал он Марии. — Я тоже тогда здесь побуду. Что мне делать одной в доме. — Марк ухал? — Да, сразу же. Мы сидели втроем и вспоминали тот ужасный день, когда я и Граф получили свои шрамы. Герман запомнил все до единой детали. Моя же память стерла многие моменты. А Мария добавила и приукрасила и кое-что от себя так, что воспоминания из ее уст самого страшного дня в моей жизни, не считая дня смерти отца, вызывали у нас Германом улыбку, несмотря на печаль всего происходящего. — Ладно, я пойду принесу кое-что съестное. На дворе оказалась уже глубокая ночь, а состояние Графа все еще не улучшилось. Крестная накормила Германа прямо в конюшне, порываясь засунуть кусок еды и в мой рот. Но с аппетитом я распрощалась еще Сиракьюсе. — Ого, ветер поднялся, — крестная бросила взгляд на крышу, которая скрипела от шквального порыва, — Пойду окна закрою в доме, — собрав остатки еды она направилась к выходу. Казалось, что шквальный ветер принес с собой едкий запах дыма. Герман решил, что кто-то во дворе разжег костер, так как до нашего слуха начал доноситься треск полыхающего огня. Но при таком ветре это было бы невозможно. Появившийся дым буквально за считанные минуты охватил все стойло. Мужчина бросился к выходу. — Ворота закрыты! — донесся его голос сквозь дым. — Кто-то закрыл их снаружи! — Не может быть, кхе, — я уже начала задыхаться от дыма. Быстро сняла с себя кофту и набросила ее на морду Графа. Кашель усилился и я побежала к щели в одной стене, которую заприметил несколько месяцев назад, когда убирала сено. В этом месте перегородочная балка ослабла и ее можно было сдвинуть. Немного отдышавшись я бросилась к Герману, который находился на противоположной стороне конюшни. Но сквозь густой дым ничего невозможно было разобрать. Вдруг вспыхнувшее яркое пламя озарило конюшню и я увидела его лежащим у самого выхода. — Герман! — но он не откликался. Я не знала к кому бежать: к Герману или к Графу. Но судьба сама распорядилась с этим выбором. Огромная горящая опора рухнула разделив стойло на две части. Пробраться к конюху уже не было возможности. Я подбежала к Графу и попробовала заставить его подняться на ноги. Мой красавец собрав последние остатки сил дернулся и вскочил, толкая меня саму к той самой щели. Огонь разошелся по всей конюшне. Искры летели попадая нам на кожу и в глаза. Мои волосы загорелись как спичка. Я схватила кофту и начали ею бить себя по голове, пытаясь затушить огонь. Граф толкал меня к балке, а когда мы ее достигли я уже теряла сознание и была бессильна, чтобы ее сдвигать. Последнее, что я помню, как Граф повернулся задом к этой балке и со всей силой ударил задними копытами а потом волочил меня к дыре, в которую могла пролезть только я. Я очнулась и не сразу вспомнила, что со мной произошло. Память выдавала лишь отдельные обрывки фрагментов моей жизни. Невыносимая боль мучила меня и внутри и снаружи. Тело не поддавалось моим приказам шевельнуться. А мозг постепенно начал прояснять ситуацию вокруг. Глава 8 Ева Тусклый и размытый свет наконец-то стал ясным. Фигуры в пространстве приобрели свою четкость. Осознание, что я нахожусь в больничной палате подтвердили люди в белых халатах. Но это были не врачи, а Мария и Кэрол. — Ева, деточка моя, ты очнулась? — голос Марии казался сиплым. — Ева, ты видишь нас? — надо мной склонилась Кэрол. Я кивнула. — Прекрасно она нас видит, глаза не пострадали, — Кэрол действительно радовалась этому факту. — Где я?— мой голос казался неестественным, не моим. — Ты ничего не помнишь? — спросила крестная. — Нет, — качаю головой — я начала напрягать память, но она выдавала белую пелену, — Что произошло? Почему я здесь? Что это,? — тело наконец-то поддалось и я смогла дотронуться кончиками пальцев до повязке на лице. — Деточка моя, — расплакалась крестная, — ты чуть не погибла в пожаре. Мы услышав ржание Графа и бросились туда… — она сглотнула, — ты лежала уже без сознания. — Куда туда? — ничего не понимала я. — В заднюю часть конюшни. Граф, видимо, пробил балку. Из последних сил, почти лежа он выталкивал тебя свой головой. — Что с Графом? Крестная расплакалась не имея сил говорить дальше. — Конь сгорел! — жесткий голос мачехи оглушил меня. Я больше ничего не слышала, только эти слова, эхом издававшиеся в моей голове. В груди появилась отдельная от всего боль. Невыносимая боль. — Он и так был старым. И умирал от инфекции. Поэтому вы с конюхом не отходили от него. Герман погиб в этом пожаре. Я закрыла глаза, не желая больше видеть Кэрол, а главное не слышать ее голос. Но прикоснуться с к свои ушам, чтоб закрыть их, я не смогла. Вся голова была перебинтована. — Это был несчастный случай, Ева, — все в том же жестком тоне продолжила Кэрол. — Твой конь спас тебя и ты должна благодарит Бога за это. — Она пришла в себя? — раздался мужской голос. Мужчина в белом халате подошел к Кэрол и взглянул на меня. — Она ничего не помнит, — сказала мачеха. — Такое бывает. Кратковременная потеря краткосрочной памяти результате полученного стресса. Это пойдет. — Краткосрочной? — удивилась она, — насколько краткосрочная? Ева, ты помнишь, что было до пожара? Я молчала. Я действительно не могла ничего вспомнить. Все, что приходило на память это наши с Графом прогулки по лесу. — Ты помнишь, что в тот день была в Сиракьюсе с Марком? День рождение Джанет помнишь? Я ничего не помнила. Я ничего не хотела знать. Мой конь, мой единственный друг, умер. Остальное мне было не интересно. Я хотела погрузиться в свое горе и оплакивать в душе свою утрату. — Уходите! Я не хочу никого видеть! На тот момент, я даже не понимала, почему на моем лице бинты. Мне даже это было не интересно. — Ева, нам надо с тобой поговорить, — мужчина склонился ко мне, — то, что у тебя амнезия, ничего страшного, все восстановится, — вежливым тоном начал он, — у тебя сильные ожоги лица и головы. И мы даже обезболивающие не можем тебе подобрать. — Мне все равно, у меня другая боль — тихо произношу я. — Одной больше, одной меньше. — Ты помнишь, что у тебя плохая свертываемость крови и аллергия на многие препараты, — Кэрол напоминала мне мой приговор, — ты не сможешь изменит свое лицо. А сейчас оно не такое как раньше. После того, как повязки снимут и ты увидишь в себя в зеркале, поймешь, что тот шрам был мелкой морщинкой, по сравнению, что сейчас. — Мне все равно, — повторяю отрешенным голосом. — Ну как же все равно? Это ведь твоя жизнь. Ты еще совсем молода, — плачет крестная. — Приди в себя! Ты не одна тут страдаешь! Твоя сестра лежит в соседней палате с разрезанными венам. Нам чудом удалась ее спасти. — Что случилось с Джанет? — я подняла веки и взглянула на мачеху. — У нее случилось нервное расстройство. Все, что случилось с тобой повлияло на нее. Она пыталась покончить с собой!