Со вздохом отложив журнал, археолог-любитель откидывается на спинку стула, скрестив руки на груди. Понятие «человек» ему не знакомо, оно из другой реальности. Из всех существ, которых он видел ни одно не подходит под это определение. Я уверен, что в верхнем ящике его стола лежит что-нибудь огнестрельное. Универсальный переводчик на любой язык, в случае неприятностей с незнакомцами. «Он ищет человека, надо же!» – читается в его глазах. Мои желания ставят в тупик. Он не намерен слушать. Замыкается в себе. Тянет резину. Презрительно меня разглядывает. Его мозг замыкает. Я внушаю ему подозрения. Последний раз, когда тут кого-то искали, был большой шум и куча полицейских машин. – Девушка, смуглая в очках. Волосы рыжие, – с именем и фамилией я расстаться не спешу. На такую информацию, у таких типов как мой собеседник обычно сразу же отрицательное мычание. С этим ничего не поделаешь, обычный трущобный рефлекс, имена почти номера паспортов. Ничего не знаю, ничего не вижу…. И только когда описываешь внешность только тогда, они изображают мыслительный процесс. Морщат эмбриональный лоб и поднимают глаза в потолок, будто там написано то самое вранье, которое они на тебя выльют. – Не знаю такую, – информирует мой собеседник голосом золотаря, упустившего бутерброд в выгребную яму. – Напрягись, чемпион, оно того стоит, – советую я, и он начинает напрягаться. Краснеть, дуть губы. Такие ужимки я проходил тысячу раз. Сейчас он скажет грубость, нахамит мне, я ему отвечу и мы сцепимся. Милая перспектива. Чтобы избежать этого, я действую по методу Мастодонта, а именно: обхожу стойку и ногой зажимаю руку, которую хвостатый мерзавец успел сунуть в верхний ящик стола. Всегда относился с недоверием к мужикам с длинными волосами, от них можно ожидать любой подлости. И мой собеседник не исключение. Он шипит от боли, подкатывает глаза цвета снулой трески и гримасничает. – Больно, больно, – ноет он. – Ты сломаешь мне руку. – Не переживай, малыш, – успокаиваю я, и давлю сильнее, – для того, чтобы передернуть у тебя останется другая клешня. Мой гуманизм его нисколько не трогает, он продолжает выеживаться, пока не затихает, схваченный за волосы. Кстати, за сальный хвост я его хватаю с определенным чувством брезгливости. Лицо у него становится цвета вареной баранины и он, наконец, начинает лепетать. – Если вы ищете Марту, то она в номере «4б», – хрипит он. Я милостиво отпускаю несчастного мерзавца, предварительно обшарив ящик, в который, как в капкан, попала его рука. Так и есть, шпалер! Эту хлопушку я конфискую, а еще отбираю у портье телефон. Так, на всякий случай. Мне совсем не улыбается, спустившись вниз встретить его приятелей по клубу. Оставив мерзавца без средств связи, я внимательно осматриваю приобретенный пугач. Не то, чтобы я особенно разбирался в оружии, трофей меня интересует с чисто практической точки зрения. Меня беспокоит дыра в котелке Мейерса. Не хотелось бы заиметь подобное украшение в моем возрасте. Оно мне ни к чему. Вот тяжесть в руке успокаивает. Небольшой черный пистолетик, из тех, что называют дамскими. Удобная штука, если не хочешь им светить. Калибр шесть тридцать пять. Помещается в кулаке. Интересно, есть ли у портье разрешение не него? – Эта красотка у себя, мек? – я стараюсь говорить вежливо, несчастный краб и так пострадал. Он сидит с самым безнадежным видом, баюкая больную руку. – У себя, – выдавливает мой собеседник, – сегодня никуда не выходила. Вот и прекрасно. Похлопав его по плечу, я поднимаюсь по лестнице, уставленной роскошными сухими растениями в горшках. Это придает богадельне определенный запущенный шик. Как репродукции на самой качественной бумаге, закрывающие жирные пятна на обоях. Или искусственные дыры от пуль по корпусу тачки, наклеенные на ржавчину. Мы постоянно гонимся за такими вот украшениями, как папуасы за перьями. Ремонтируем наше существование изо дня в день, там убираем морщинку, там пятно, рисуем брови, кладем тени, выделяем ресницы – все это на широком морщинистом лице той старухи, которую зовем судьбой. Нам кажется, что наивные поделки и прочая шелуха, делают нас богаче, нашу серую жизнь цветастей, а нас самих лучше. Это далеко не так. Мы так и остаемся бледными, фальшивыми копиями самих себя. Впрочем, ладно. Я считаю ступени. Из комнаты на втором этаже передо мной появляется девица, одетая в шелковый халат. На голове у нее накручено полотенце, а в руках набор для душа в прозрачном пакете. Шампуни, кремы, ополаскиватели, освежители, тоники, гели для душа, гели после душа, кондиционеры, эпиляторы, фены, лосьоны для тела, лосьоны для рук, для век, для бровей, ушей и прочего. В общем – вооружена до зубов. Почище иного морского пехотинца, хотя контракта у нее нет и если в руках взорвется баллончик лака для волос, то ее родные не получат страховку. Душ в ее комнате, видимо, отсутствует и она вынуждена таскать с собой парфюмерную лавку, если хочет помыться. Я наблюдаю, как она поднимается, покачивая небольшим задиком. Ставлю двух дохлых мух против суппозитория вашего старика, что никто и никогда не назовет место, где дамочки учатся так вилять задом! Каллиграфы Китая, обучающиеся десятки лет, сгрызите ваши кисти. Любая из них уделает вас запросто. Идеальные цифры! Восемь! Шесть! Девять! Ноль! Выдержанные и точные! По одной траектории. Округлости. В каждой спрятан мир! Вселенная! По большому счету женская задница несет больше смысла, чем новогоднее обращение президента к народу. Кроме того на нее просто приятнее смотреть. И, если станет вопрос, кого бы я выбрал: женскую задницу или президента, я без колебания проголосую за первое. И не ошибусь ни разу! Поворачивая в коридор третьего этажа, курочка оборачивается и улыбается мне. Никогда не любил авансов от женщин. Если женщина тебе их выдает, а тем более такие откровенные, это значит, что она от тебя чего-то ожидает взамен. Любви, денег. Или и того и другого вместе. Я чуть кривлю губы в улыбке и продолжаю подниматься. Это нетрудно. Особенно если думаешь о другой. Надо признать: Кони мое самое ценное приобретение в этой жизни. Я вспоминаю о ней и позволяю себе прикрыть глаза. Других для меня не существует. Потеряв все, обрести больше – разве не высшее счастье в этом говеном мире? Кони для меня сама жизнь и стоит много больше всех самых пламенных авансов. Я готов признать, что люблю ее. Странно, правда? Очень странно признавать, что любишь другого человека. Это, по нынешним временам, признак слабости или еще чего нездорового. Но это так, я болен и болен женщиной. Как-то просто ложится в душу – «болен женщиной». Я улыбаюсь, поднимаясь на четвертый этаж по старой затертой ногами многих лестнице. *** – Ты кто такой? – дверь приоткрылась ровно на длину цепочки. Эти шутки мы уже проходили много раз. Достаточно оставить между собой и собеседником приоткрытую дверь и начинаешь чувствовать себя в безопасности. И это чувство ложное. Во всяком случае, я знаю три способа устранить проблему. Ни один из них не доставит удовольствия собеседнику. Стоит признать, что эта Марта ничего. Особенно если любишь рослых девиц с оливковой кожей. К тому же, смотрящих на тебя так, что со страху даже Человек-паук напустил бы в трусики. – Ты кто такой? – повторяет она, пока я инспектирую экстерьер: вытянутое скуластое лицо, с большими злыми глазами, небольшую грудь в спортивном бюстгальтере и длинные ноги в темных леггинсах. Рельеф пресса между топиком и низом. Она в форме, милая Марта. Над верхней губой капельки пота, а телевизор негромко выдает программу по шейпингу. Надо признать, девочка следит за собой. – Марта Фойгт? – спрашиваю я, смягчая звучание лающей фамилии. Она смотрит на меня. – Допустим. – Отдел расследований таможенного управления, – ставлю ее в известность. Красотка подбирается, сейчас у нее не лицо, маска. Под которой видно, как бежит кровь. Марта Фойгт начинает волноваться. – И что? – спрашивает она меня. – А то, киска, что ты сейчас соберешься и поедешь со мной, – добиваю я. – У меня к тебе много вопросов. Прогуляемся и поболтаем, ты же не против? – Мне нужно переодеться, – на мой взгляд, она хороша и так, тем не менее, я киваю. Дверь закрывается. Слышно как она отходит вглубь комнаты и с чем то возится. Чтобы чем-то заняться я нагибаюсь перевязать распустившийся шнурок. И тут начинается. Ни с чем несравнимые ощущения, когда красотка хочет наделать в тебе дыр на порядок больше предусмотренного природой! Все грохочет! Взрывается! Бахает! Лопается! Взлетает на воздух! Косово! Сомали! Ирак! Собрание собственников «Бритиш Петролеум», когда нефть падает! Папа нашел дочку на порносайте! Вкладчики банка обнаружили, что вкладывали не туда! Летит штукатурка и щепа от двери. Если смерть визжит тебе на ухо «Алоха!» несколько раз, то поневоле начинаешь задумываться, что в этом мире не так. Необычное чувство. По выражению моего сдобного начальника: ощущаешь себя клопом спутавшим направление и потерявшимся между булок седалища. Мгновение, и я уже на полу, пытаясь, вставить свои пять копеек, между залпами карманной гаубицы Марты. Трофейная хлопушка все никак не хочет заводиться. И вместо выстрелов выдает жалобное молчание. Пока я вожусь с предохранителем, в квартирке моей собеседницы хлопает окно и начинает гудеть пожарная лестница. Мышка пытается смыться, здесь для нее становится слишком горячо. У нас с ней что-то вроде гонки. Только она спускается по внешней стороне здания, а я несусь вниз по лестнице. Несусь мимо удивленных вопросов и окриков. Мимо полуодетых, оторванных от домашних дел любопытных. Все бросают партерную борьбу, останавливают генераторы томных вздохов, чтобы посмотреть как я бегу. В этот день у случайных постояльцев этого борделя праздник. Сразу два удовольствия: секс и стрельба. Поразительно, но если падаешь на улице с сердечным приступом, к тебе едва ли кто подойдет, а вот на возможность получить пулю в кастрюлю люди клюют тысячами. И все как один оснащены телефонами. Десятки вытянутых рук со смартфонами. Не дай бог упустить момент, когда кому-нибудь отстрелят скворечник. Они этого не переживут. Ступени мелькают. Я мчусь мимо груд белья и мусорных баков. Спотыкаясь и кляня свою глупость. Ну кто мог предусмотреть, что у мисс Фойгт может быть артиллерия такого калибра? Кто? Да хотя бы Мейерс, приятель! Быть идиотом, это сейчас модно. – Вызывай полицию! – беспомощно кричу я страдальцу за стойкой. В ответ, он издевательски ухмыляется. Надо будет потолковать с ним потом, когда все успокоится. Сломать ему вторую граблю для симметрии, с этой жестокой мыслью я выскакиваю во двор. Моя рыжая бестия уже тут. Прыгает с лестницы и бежит по тому, что хозяева гордо называют газоном, к ограде. Бегает мисс Фойгт отлично. Во всяком случае, чтобы догнать ее придется попыхтеть. Тем более, что я сейчас немного не в форме. Во дворе свалка строительных отходов, мусора столько, что бежать по нему затруднительно, в темноте приходится аккуратно переставлять ноги. Я спотыкаюсь о пустую банку из-под краски и, задыхаясь, беспомощно кричу ей вслед: – Стой! Стой! В спешке Марта не замечает мотка проволоки, запутывается в нем и с размаху падает на невысокую ограду. Один из прутьев проходит под нижнюю челюсть и пробивает мышке голову. Тело чуть вздрагивает и безвольно провисает. Подбежав, я застаю лишь труп, у левой руки которого валяется папка, а справа пистолет. Все. С начала истории на тринадцатом посту, городской морг не остывает. Там скоро надо будет установить вращающиеся двери, так экономичней, меньше выходит холода. Еще надо будет расширить штат коронеров. И докупить пару каталок, не люблю очередей. Черт! Черт! Черт! Я тяжело дышу и рассматриваю то, что было пару минут назад Мартой Фойгт. Трусики и папки Разговор должен быть тяжелым. Это и ежу было понятно. Все запуталось окончательно, и увидеть финал не осталось никаких надежд. Как в фильме, застрявшем на полпути к развязке. Сидя за столом в ожидании вызова из приемной, я напряженно соображал. Сегодня ожидался разбор полетов у нашей Бетонной жабы, где-то там уже точили под меня кол. А докладывать, по сути, было нечего. Небольшая квартирка, в которую я успел заглянуть перед прибытием бобби, так ничего и не дала. Абсолютно ничего. Стараясь ничего не трогать, я аккуратно прошелся по комнате. Раскладной диван, постельное белье и подушка. Телек на стене. Выдвинутый наполовину ящик комода, в котором чашечка к чашечке лежали бюстгальтеры и были аккуратно разложены трусики, на вид пошитые из стрекозиных крылышек. Пустое место с жирным пятном – здесь лежал шпалер. Все говорило о том, что Марта была той еще дамочкой. Я представил ее в этом белье. И, если не кислый запах пороха, висящий в комнате и тело во дворе дома, то вышла бы неплохая картинка достойная журналов для взрослых. Зачем ты бежала, Марта? Обмотав руку носовым платком, я выдвинул нижний ящик и заглянул внутрь. В нем были аккуратно разложены недорогие украшения. Справа, в плоской вазочке горсть мелочи и две кредитки. Микроскопическая кухонька принесла мне початую бутылку чилийского вина и полное отсутствие продуктов, если не считать таковыми остатки сыра и дольки яблока на тарелке. Мусорная корзина с новым пакетом была пуста. Ванная комната – флакон санитайзера, шампунь, пять банок крема, зубную щетку и цветастые пакетики с женской гигиеной. Еще контейнер для контактных линз. Везде была идеальная чистота. Лишь в расческе застряло несколько рыжих волос. Вот и весь небогатый улов. Никаких зацепок. Телефон красавицы был так же бессодержателен, как разговоры политиков борьбе с нищетой: ни контактов, ни записей, ни смс. Пара набранных номеров были телефонами доставки еды. Они были мне известны. Китайцы с Кинг Джордж стрит. В любое время дня и ночи: яичный рулет и курица каджун. Хотя это был обман: второе, никогда не было китайской едой. Мир был создан из обмана. А мир Марты был к тому же еще и стерильно чист: без чеков, без записей, без контактов. Без всех этих мелочей, которыми обрастаешь, если живешь. Ничего, кроме трусиков и папки, которую я подобрал у трупа. Трусики и папки. Полное и бесповоротное ничего. Прибывшие полицейские, тут же взяли меня в оборот, оттеснив толпу любопытных. Они топали по комнате, заглядывая в каждую щель. Копались в комоде. Заглядывали за телевизор. Шмонали ванную. Устроившись в кресле, я смотрел на их суету, все это уже было тщательно проверено мною. Снулый краб снизу божился, что к ней никто никогда не приходил. Извлеченный из своей норы за стойкой, он сидел красный и поникший, пока Соммерс его опрашивал. – Ты говоришь никто к ней не приходил? – Никогда! – потеряно заверял сальный хорек, зло поглядывая на меня. Рука у него распухла и имела самый непрезентабельный вид. – Она приходила, ночевала. Но я никого никогда с ней не видел. – Что у тебя с клешней? – поинтересовался детектив. – Поскользнулся, м’стер. У нас скользкие полы в душе, – по части информации он держал марку обитателя трущоб. Я это оценил, иногда самые омерзительные создания заслуживают толику уважения. – Давно? – продолжил игру его собеседник, понимая, что душ тот принимал в прошлом году, и то, помылся не весь, а только сполоснул причиндалы. Портье поджал губы и здоровой рукой поправил рубашку. – Вчера. Детектив-инспектор пару секунд помолчал, глядя на несчастного, как хозяйка вооружённая тапком на таракана. А потом сменил тему разговора, продолжив расспрашивать о произошедшем. Из приоткрытого окна послышалось натужное кряканье сирены, прибыли коронеры за телом. *** – С чего она начала в тебя палить? – поинтересовался Соммерс, когда после долгих и бессмысленных расспросов, краба увели, залечивать помятую мною граблю. Я пожал плечами и рассказал ему о том, как Марта путалась с мерзавцем, чуть не отправившим меня на тот свет. – Их видели в «Рио Бланка», местной забегаловке в шести кварталах отсюда. Она явно была в курсе произошедшего на тринадцатом. Они вместе обедали несколько раз. Местные говорят, у них были общие дела, – про папку с бумагами, лежащую сейчас в моей тачке я мстительно умолчал. Последние страницы нашего дела склеились, и разъединять их для удобства Соммерса у меня не было никакого желания – Вот, что бывает, когда вы лезете в то отверстие, в которое не помещаетесь, – заметил детектив – инспектор и заправил живот за брючный ремень с крупной бляхой. – Тебе повезло уже во второй раз, насчет третьего – подумай. – У нас, русских, говорят – Бог троицу любит, – огрызнулся я. – Да-да, именно вашу троицу он любит, – хохотнул Соммерс, – Тебя, вашего паралитика и пухлого. Что там, твой толстый приятель, залечил свою дрыжку? Я сделал неопределенный жест, завел руки за спину и показал там средний палец. Держи, вонючка. Дела нашей конторы легавых не касались. Инспектор сделал довольную мину и повернулся ко мне спиной. Таможенное управление с маху село в лужу, в который раз. Это была огромная радость. Больше его ничего не интересовало. *** Зачем ты бежала, Марта? Стол казался бесконечным. Он длился и длился, начинаясь в трех метрах от двери. Символизируя то ли статус владелицы кабинета, то ли лакированную английскую бюрократию. То ли еще что-то, такое же бессмысленное. Настолько бессмысленное, что это надо подчеркивать, иначе можно было пройти мимо этой ерунды, ее не заметив. Мне казалось, что секретарь нашей директрисы, мисс Джонс вынуждена делать остановки для того, чтобы подогреть подаваемый чай. Ну, на такой маленькой спиртовке. Как в фильмах про викторианскую эпоху. Донести его горячим на такое расстояние, на мой взгляд, было практически невозможно. Вдоль монументального стола тянулись ряды удобных кресел, ожидавших посетителей. Я занял самое дальнее, но Маргарет Маллори-Сальтагатти по прозвищу «Наша бетонная жаба» указала на первое. – Я плохо слышу, мальчик мой, – в широко расставленных глазах мелькнула усмешка. Когда она открывала огромный рот, казалось, что она вот-вот тебя проглотит. – Да, мадам, – пробормотал я и пересел. Старый Мозес разумно дезертировал, предоставив мне отдуваться за весь отдел. Трусость чахоточного была понятна, репутация нашей жабы не оставляла ровно никакой надежды: четыре смерти и два покушения, делали предстоящий разбор полетов мучительным. А тот факт, что никого связанного с этим делом мы не сумели задержать, так и вовсе превращало мое положение в положение человека идущего по доске в море. Пара-тройка шагов по упругому, качающемуся дереву, а впереди – только горизонт. Зачем ты бежала, Марта? Ну, зачем, будь ты проклята. Пока леди Маргарет листала бумаги, я пытался придумать оправдания. Хоть какие-нибудь мелочи, что позволят нам всем выкрутиться. Зачем ты бежала, Марта? Я рассматривал нашего директора: седые аккуратно уложенные волосы, очки в золотой оправе. Каменное лицо. Правильные острые черты. Поговаривали, что ручка, которой она писала – из плюсневых костей какого-то недоумка, пытавшегося проскочить с тремя килограммами порошка через третий пост. А кожа кресла…. Мы с Рубинштейном подшучивали над его величеством, говоря, что кресло вероятно из кожи его задницы, на что тот вяло огрызался: сраным старикашкам и китайцам вовек не понять чувства английского джентльмена заглянувшего в преисподнюю. При этом толстяк напускал на себя важный вид, демонстрируя темный котелок с приплюснутым носом и большими губами, голову истинного английского джентльмена из Африки.