– Давай чистые. – Гут. Подгребай в парк Ленина к памятнику, часам к шести, лады? Только деньги при себе, в долг я не дам. – Лады. Буду в шесть. Убить непросто. Очень непросто. Что я хотел тогда? Поговорить? Уже и не вспомнить, но убивать я не хотел. Меня тошнит от смерти, выворачивает на изнанку. Мне плохо от нее. Вороны каркали вокруг, пока я шел к памятнику. Омерзительные птицы, даже не знаю почему. Равнодушные, может быть? Им все равно и плевать на все. На ноябрь, на Макса Акиньшина, на три семьсот чистые. Парк был пуст. Кому охота прогуливаться зябким вечером под темными скелетами деревьев? Только тем, кому некуда идти. А таких людей почти нет. Они быстро умирают от безысходности. Дилер опоздал, видимо внимательно меня рассмотрел, прежде чем подойти. Я не внушал ему доверия, в своем подранном на плече пальто и забрызганных грязью туфлях. Хотя, в сущности, он давно должен был привыкнуть к виду своей клиентуры. – По книгам ты звонил? – полноватый парень в дутой серой куртке, в зрачках парило недоверие и брезгливость. – Я. – Деньги покажи. Я вытащил ворох мятых бумажек и протянул ему. Он, аккуратно расправив их, принялся пересчитывать. – Три тысячи шестьсот, семьсот. Все верно, книги там, в урне у красной лавки, видишь? – он кивнул на нее, стоящую метрах в двадцати. – Две дозы, как договаривались. – Хорошо. Слушай, тут такая тема: Ты Алю Михайлову знал? – Тебе, какое дело? – он, не мигая, смотрел на меня. Знал, он ее конечно знал. – Бери товар и проваливай. Без морализаторства и прочей чепухи, скажу сразу: я его больше ни о чем не спрашивал. Я просто воткнул в его левый глаз отвертку. Не помню – почему. Возможно, мне тогда казалось, что после этого никто другой не позвонит ему больше и не придет сюда, в этот ноябрьский парк. А может, я думал, что будет справедливо отнять у него что-нибудь, ведь он отнял у меня все. Все, что у меня было. Плакал ли я тогда или нет. Не знаю. Убить человека трудно. Самое сложное, что можно представить Я уехал на следующее утро. Уехал, что бы жить с этим вечно. Круглый гроб мистера Больсо Машина остановилась. – С вас восемнадцать, мистер, – цифры на счетчике едва перешагнули двенадцать фунтов, я посмотрел в эти честные глаза и дал двадцатку. Такси мне оплачивала Ее Королевское Величество, храни ее Бог. Комплекс христиан микробиологов располагался на промышленной окраине. Обнесенный высоким забором, опутанным поверху колючей проволокой, он ежился в водяном тумане, вызывая уныние. Тут же ютилась будочка охраны, обитая белым пластиком. Дождь лупил по ней, поднимая тучу брызг. За воротами простиралось голое пространство, украшенное обязательными газонами с парой хилых пальм. – Мне нужен доктор Левенс, – сказал я и сунул удостоверение в окошко. Недоеденный бутерброд, который он держал в руке, замер. Смущенный охранник аккуратно положил его на газету, раскрытую на спортивной странице. – Доктор Левенс, – раздельно, как глухому повторил я. Мой собеседник продолжал переваривать информацию, было слышно, как греется его мозг. Он потер нос, а потом выдавил. – Вы из полиции? – Таможенная служба Ее Величества, отдел расследований, – терпеливо объяснил я. – У нас уже была полиция. Их набирают по конкурсу этих изобретателей перфорации на туалетной бумаге. Что-нибудь сложное: скоростные кроссворды в субботней газете или умение шевелить губами при чтении. Этот шевелил губами. – Я по другому вопросу, – он закончил первое предложение «Таможенная служба» и перешел ко второму «Отдел расследований». Моя фотография и надпись «Инспектор-стажер» в удостоверении вызвали у него приступ помешательства. – Вы к доктору Левенсу, – наконец сообразил пахнущий казармой чемпион. – Третий корпус, второй этаж, двести двенадцатая. – Он на месте? Сутулый эрудит кивнул. Я шел под не прекращавшимся ливнем и проклинал его. Электрокар, что возил персонал по территории мне, как посетителю положен не был. Туфли раскисли на третьем шаге и при каждом движении довольно хлюпали. С зонта лилась вода. Дверь двести двенадцатой оказалась заперта. Тут я выругался. Я взвился до потолка. Стоило выслушивать истории водителя такси, мокнуть под дождем, что бы поцеловать закрытую дверь? Еще чуть-чуть, и я бы взорвался. Разнес все к чертям, вернулся бы к белой будке и поправил владельцу прелых носков прикус. Нет ничего хуже закрытых дверей. Они вызывают иррациональную тоску. Переминаясь перед ней, я злился, раздумывая, что делать дальше. На счастье, дальше по коридору щелкнул замок, и показался кто-то в белом халате. Сросшиеся брови, миллион ручек в нагрудном кармане и шаркающая походка не оставляли повода для сомнений. – Извините. Доктор Левенс? – Я, – Ричард Левенс узнал меня сразу. Кустистые брови повелителя обезьян сдвинулись. – Мы, кажется знакомы? – Встречались в аэропорту, – подтвердил я. – Я помогал вашей жене с багажом. – Чем обязан? – Я из отдела расследований таможенной службы, мистер Левенс. По поводу инцидента с вашим грузом. – Надо же, какое совпадение, – мне показалось, он неприятно удивился, – Но я уже все рассказал полиции. – Я не из полиции, у нас свои вопросы, мистер Левенс. Может быть, все-таки присядем где-нибудь? – произнес я. По коридору гулял зябкий ветер. Вода капала с меня как с таявшего снеговика. – Нам необходимы ваши показания. Потому что в документах в качестве отправителя груза числится ваша лаборатория. Он кисло поджал губы, а потом кивнул и отпер дверь. – Хотите чаю? Мы сидели за его столом уже час. Он все смотрел принесенные мной бумаги. Перелистывал их, затем возвращался к прочитанному. Ему что-то не нравилось, временами, доктор поднимал глаза и бросал взгляд на меня. В ответ я изображал одну из своих самых ослепительных улыбок, насколько это было возможно в данных обстоятельствах. Мокрая одежда липла к телу. Мне почему-то нравилось раздражать его. Он был немного старше, и все у него было хорошо. Как в книгах: семья, образование, тихая работа среди пробирок и усатых уборщиц. С восьми утра до шести вечера. А дальше была спокойная старость, непременное Рождество и внуки. Вся его жизнь была направлена на это проклятое Рождество и внуков. Я ему завидовал. Чаю я хотел. Левенс отложил документы и подошел к чайнику, стоявшему на подоконнике. – Все это очень странно, – сказал он, возясь с чашками. – Я бы сказал, что феноменально. Видите ли, те шимпанзе, были предназначены для лаборатории Колумбийского университета. Они были абсолютно стерильны. Мы своей репутацией дорожим и не могли поставить им больных животных. Это было бы скандалом, понимаете? Большими неприятностями, тем более, что мы определенную часть исследований делаем под них. Соответственно и финансирование работ ведется по этой линии. Понимаете? Его слова жестоко диссонировали с его внешностью: низким лбом и маленькими глазками, прячущимися под бровями. Я слушал его и потягивал едва теплый чай. Врать тоже надо уметь. Не задумываясь. Не отводя глаза в сторону. Иначе это будет не вранье, а так, ерунда. Глупость, которую собеседник легко раскусит. «Мы дорожим нашей репутацией», «финансирование ведется по этой линии». Папаша маленького негодяя Джоши, вешал мне лапшу на уши, излагая факты, которые я и так знал или мог узнать. По большому счету мне было плевать на все его ужимки. Другое дело факты: девятнадцать дохлых мартышек и испорченные туфли. – … понимаете? – он постоянно спрашивал меня. Из его туманных объяснений я не вынес абсолютно ничего. Поэтому спросил о том, о чем прочел в отчете военных вчера перед сном. – Скажите, мистер Левенс. Наши медики причиной смерти указали вирусную инфекцию. Там, на второй странице, – он рассеяно перевернул лист отчета, – вы знаете, о чем может идти речь? Он пристально смотрел в бумаги. Мочки ушей покраснели. Он кинул на меня умоляющий взгляд и пожал плечами. В моем кармане завибрировал телефон. Черт, черт. Я извинился перед доктором и поднес трубку к уху. – Макс! Слушай. Короче, педерасты выкидывают того чувака из бара. А на следующий день… – Простите, господин старший инспектор, я беседую с доктором Левенсом. – С доктором? Было слышно, как наша окаменелость, раз уж я разговариваю с доктором, требует, чтобы я спросил, что может колоть в боку. – Вот так! Буравчиком! – Тише, Моз. Он болтает с тем Левенсом, о котором ты говорил. На часах без трех минут два, а мои шефы уже накачались белым (потому что накачиваться темным, его величество предпочитал вечером). Судя по голосам, в каждом сидело около полупинты. – Мы тут сидим у Пепе и мозгуем, сечешь Макс? Они там сидели и мозговали, ясень-трясень. Где еще сидеть и мозговать когда небо сошло с ума, как не у Пепе? Сидеть с бутылкой джина в обнимку. – Что ты молчишь? – старший инспектор был сегодня в настроении. – Закончишь, подгребай, мы были у перевозчика, там такая киска в приемной, закачаешься! Я представил всех кисок Эдварда Мишеля оптом, одна из тех которых я видел, была косая на один глаз. Она была объемнее его Риты, эта молочная ферма. Никаких впадин, только округлости! Джомолунгмы! Пики Коммунизма! Левый глазик косил, что по представлению моего толстомордого друга – два глаза развернутые под непредсказуемыми углами, как у хамелеона. У этой крокодилицы было стробоскопическое зрение. Она видела объемную реальность в плоских изображениях. Ей повезло. Модель позволяющая работать, не отрываясь от чтения женского романа. Весьма разумно для персонала больниц и карманников. Я промычал что-то неопределенное и положил трубку. Левенс продолжал рассматривать отчет. – Это невероятно! – сказал он. – Абсолютно стерильный материал. Он делал паузы между словами и страдальчески глядел на меня. Будто в них, этих паузах, было скрыто нечто, что я должен был понять. По лицу его гулял румянец. С таким кровообращением благоверный словоохотливой цыпочки едва ли дожил бы до тех пасхальных кроликов и стаканов поссета, которые планировал в тихой старости. – Вот вы говорите стерильный, мистер Левенс. Как вы можете объяснить…. – Никак, – он прервал меня, издав звук свиньи проглотившей вилок капусты.