— Ну, стараюсь, по крайней мере. Она помолчала. — Сегодня мы можем встретиться? — Давай. — «Джей'з бар», восемь вечера. — Хорошо. — Я просто… попала в переплет. — Понимаю. — Спасибо. Она повесила трубку. Глава 19 Мне двадцать один год. Говорить об этом можно долго. Еще достаточно молод, но раньше был моложе. Если это не нравится, можно лишь дождаться воскресного утра и прыгнуть с крыши Эмпайр Стэйт Билдинг. В одном старом фильме про Великую Депрессию я слышал такую шутку: «Когда я прохожу под Эмпайр Стэйт Билдинг, то всегда открываю зонтик. Люди сверху так и сыпятся.» Мне двадцать один, и, по меньшей мере, помирать я пока не собираюсь. Спать же мне доводилось с тремя девчонками. Первая училась со мной в одном классе. Нам было по семнадцать лет, и мы уверовали, что любим друг друга. Где-нибудь в темных зарослях она сбрасывала с себя коричневые туфли, белые носки, светло-зеленое платье и смешные трусы, явно не по размеру. Потом, чуть поколебавшись — часы. После чего мы сливались с ней в объятии на воскресном номере «Асахи Симбун». Через какую-то пару месяцев после окончания школы мы внезапно расстались. Причину забыл — такая была причина, что и не вспомнить. С тех пор не встречался с ней ни разу. Иногда вспоминаю, когда не спится — и все. Вторая девчонка хипповала. Шестнадцатилетняя, без гроша в кармане, без крыши над головой и к тому же плоскогрудая — она при этом обладала умными и красивыми глазами. Я встретил ее у станции метро «Синдзюку», когда там бурлила мощная демонстрация, парализовавшая весь транспорт вокруг. — Будешь тут торчать, полиция заберет, — сказал я ей. Она сидела на корточках в перекрытом турникете и читала спортивную газету, выуженную из мусорного ящика. — Ну и что, — сказала она. — Там кормят зато. — Ой, худо тебе будет! — Привыкну! Я закурил и угостил ее тоже. От слезоточивого газа щипало в глазах. — Ты ела сегодня? — Утром… — Слушай, я тебя накормлю. Пошли к выходу. — Чего это ты будешь меня кормить? — Ну… — Я не знал, что ответить, но выволок ее из турникета и повел по перекрытой улице в сторону Мэдзиро[7]. Эта до крайности неразговорчивая девица жила в моей квартире с неделю. Каждый день она просыпалась к обеду, что-то ела, курила, листала книжки, пялилась в телевизор и иногда без видимой охоты занималась со мной сексом. Все, что у нее было — это белая холщовая сумка, а в ней толстая ветровка, две майки, джинсы, три пары грязных трусов и коробка тампонов. — Ты откуда? — спросил я ее как-то. — Да ты не знаешь, — только и ответила она. В один прекрасный день я вернулся из магазина с мешком продуктов — а ее и след простыл. И ее белой сумки тоже. И еще кое-чего. На столе лежала горстка мелочи, пачка сигарет и моя свежевыстиранная футболка. А еще записка, нацарапанная на клочке бумаги. Из одного слова: «противный». Боюсь, про меня. С третьей своей подружкой, студенткой французского отделения, я познакомился в университетской библиотеке. На весенних каникулах следующего года она повесилась в хилом лесочке сбоку от теннисного корта. Труп обнаружили лишь с началом следующего семестра, а до того он целых две недели болтался на ветру. Теперь, когда темнеет, к лесочку никто не подходит. Глава 20 Она сидела, как неприкаянная, за стойкой «Джей'з бара» и болтала соломинкой в стакане джинджер-эля, гоняя по дну остатки льда. — Уже думала, не придешь, — сказала она с каким-то облегчением, когда я сел рядом. — Как не прийти, раз обещал? Дела задержали! — Какие дела? — Обувь. Я чистил обувь. — Вот эту, что ли? — Она подозрительно покосилась на мои кеды. — Да нет, отцовскую обувь! У нас в семье традиция. Дети непременно должны чистить отцу ботинки. — Почему? — Ну… Ботинки — это ведь некий символ! Представь: отец, как приговоренный, каждый вечер в восемь возвращается домой. Я чищу ему ботинки и со спокойной совестью иду пить пиво. — Хорошая традиция… — Да? — Ну конечно! Отца ведь надо уважать. — Я очень уважаю. За то, что у него только две ноги. Она прыснула. — У тебя замечательная семья. — Да уж… Если забыть про деньги, то такая замечательная, что прослезиться можно. Она все возила соломинкой по дну стакана. — Но у меня-то семья была гораздо беднее, чем у тебя… — Откуда ты знаешь? — По запаху. Богатый чует богатого, а бедный — бедного. Джей принес бутылку пива, и я наполнил свой стакан. — Где твои родители живут? — Не хочу говорить. — Почему? — Приличные люди не любят другим рассказывать, что у них дома творится. — А ты приличный человек? Она думала секунд пятнадцать. — Хотелось бы им быть. Если серьезно. А кому не хотелось бы?