— Именно так! — сказал я. — Ого, да ты раз в десять умнее меня! — Я ходила на курсы. — На курсы? — Да. Заочные курсы по психологии. Мы разделили на двоих остатки паштета. Я опять забыл, что хотел сказать. — Значит, ты пока еще не уловил, что за связь между моими ушами и твоим ощущением? — Ну да, — сказал я. — Никак не пойму: то ли твои уши хотят мне что-то сказать напрямую, то ли что-то еще обращается ко мне через твои уши как через посредника… Не отнимая рук от стола, она слегка повела плечами. — А это твое ощущение — приятное или неприятное? — Ни то, ни другое. А может, и то, и другое вместе… Не знаю. Стиснув в пальцах бокал с вином, она некоторое время очень внимательно изучала мое лицо. — Мне кажется, тебе бы следовало научиться поточнее выражать свои чувства. — Ага. Вот и с оборотами речи ни к черту, верно? — добавил я. Она улыбнулась: — Ну, не так все ужасно… Я же, в общем, поняла, что ты хотел сказать. — И что мне, по-твоему, делать? Она долго молчала. И, похоже, думала о чем-то совсем другом. Пять тарелок зияли пустотами на столе, точно стайка погибших планет. — Знаешь, — заговорила она после долгой паузы, — я думаю, нам надо стать друзьями. Конечно, если ты хочешь… — Разумеется, — сказал я. — То есть, очень-очень близкими друзьями, — уточнила она. Я кивнул. Так мы и стали очень-очень близкими друзьями. Через полчаса после того, как впервые встретились. — Как очень близкий друг, хочу тебя кое о чем спросить, — сказал я. — Давай, — сказала она. — Прежде всего — почему ты не открываешь ушей? И второе: случалось ли раньше, чтобы они, твои уши, оказывали еще на кого-нибудь такое странное действие? Она долго молчала, уткнувшись взглядом в свои руки на столе. — Тут много всего перемешано, — очень тихо сказала она, наконец. — Перемешано? — Ну, да… Хотя, если коротко: я просто привыкла к той себе, которая не показывает ушей. — Получается, что ты с открытыми ушами и ты с закрытыми ушами — два разных человека? — Вот именно. Официанты убрали пустые тарелки и подали суп. — А ты можешь рассказать о той, которая с открытыми? — Вряд ли получится, слишком давно это было… Правду сказать, с двенадцати лет я вообще их не открываю. — Ну, работая моделью, ты все-таки их показываешь, верно? — Да, — сказала она, — Но там не настоящие уши. — Не настоящие уши?… — Там — заблокированные уши. Проглотив пару ложек супа, я поднял глаза от тарелки и посмотрел ей в лицо. — Можешь объяснить чуть подробнее про «заблокированные уши»? — «Заблокированные» — это мертвые уши. Я сама убиваю их. То есть я блокирую их — перекрываю им дорогу к сознанию, и… Не понимаешь? Я понимал с трудом. — Попробуй спросить, — сказала она. — «Убить свои уши» — это что, перестать ими слышать? — Да нет же. Слышать ты ими слышишь, все в порядке. Просто они мертвы. Да ты и сам это должен уметь! Положив ложку на стол, она выпрямилась, немного приподняла плечи, резко отвела назад подбородок, застыла так, напрягшись, секунд на десять — и, наконец, уронив плечи, расслабилась. — Вот теперь уши умерли!.. Сам попробуй. Неторопливо и тщательно я трижды проделал эти ее операции. Ощущения, будто что-то умерло, не появлялось. Разве что, пожалуй, вино побежало чуть быстрее в крови, вот и все. — Что-то никак мои уши не хотят умирать, — сказал я разочарованно. Она покачала головой: — Бесполезно… Видимо, когда нет нужды убивать — чувствуешь себя хорошо, даже не умея этого делать. — А можно еще поспрашивать? — Давай. — Сейчас я попробую собрать вместе все, о чем ты рассказала… Значит, до двенадцати лет ты живешь с открытыми ушами. Потом в один прекрасный день ты их прячешь. После этого и до сих пор их больше не открываешь. И когда их уже просто нельзя не открыть — ты «блокируешь» их, отключая от связи с сознанием… Так, да? Она радостно улыбнулась: — Именно так! — Что же случилось с твоими ушами в двенадцать? — Не торопись! — Она протянула обе руки через стол и легонько коснулась моих пальцев. — Прошу тебя… Я разлил остатки вина по бокалам и медленно осушил свой до дна. — Сначала я хотела бы узнать про тебя побольше. — Что, например? — Да все! Где и как ты рос, сколько тебе лет, чем занимаешься — ну, в таком духе… — Скучно рассказывать. Все так банально, ты просто заснешь, не дослушав. — А я люблю банальные темы. — В моем случае все банально настолько, что не понравится никому. — Ладно, — засмеялась она, — Наговори хоть на десять минут! — Родился я двадцать четвертого декабря 1948 года, под самое Рождество… Мало хорошего, когда у тебя именины под Рождество. Сама посуди: подарки ко дню рождения — те же подарки к Рождеству. Все пытаются на этом как-нибудь сэкономить… По звездам — Овен, группа крови первая; в таком сочетании — склонность быть муниципальным клерком или банковским служащим. Союз со Стрельцом, Весами и Водолеем неблагоприятен… Не жизнь — тоска, тебе не кажется? — Звучит весьма забавно! — Вырос в обычном городишке, окончил самую обычную школу. Особой болтливостью и в детстве не отличался, подростком же был просто занудой. Обычная первая подружка, обычная первая любовь. Дорос до восемнадцати — поступил в университет, переехал в Токио. Закончил университет, открыл на пару с приятелем маленькую переводческую контору — там сейчас и кормлюсь понемногу. Года три назад начал брать заказы в рекламном журнале — оформлять объявления; там пока все тоже благополучно. Четыре года назад познакомился с одной девчонкой, служащей фирмы, женился; два месяца назад развелся. Почему — в двух словах не расскажешь… Держу одну престарелую кошку. В день выкуриваю сорок сигарет. Бросить не получается, как ни пытаюсь. У меня три костюма, шесть галстуков и пятьсот давно вышедших из моды пластинок. Помню имена всех убийц из романов Эллери Куина. «В Поисках Утраченного Времени» Пруста собрал полностью, но прочитал только половину. Летом пью пиво, зимой — виски. — И, наконец, каждые два дня из трех ты ешь сэндвичи с омлетом в баре? — Ага, — кивнул я. — Очень интересная жизнь!