Строго конфиденциально Охраняется привилегией адвокатской тайны в отношении клиента СПРАВКА НА ПРИСЯЖНОГО ЗАСЕДАТЕЛЯ Дело: «Государство против Роберта Соломона» Уголовный суд Манхэттена Терри Эндрюс Возраст: 49 Бывший баскетболист. Подавал надежды (был включен в запасной состав одной из профессиональных команд), но после серьезного повреждения связок в 19-летнем возрасте ушел из большого спорта. Владелец гриль-ресторана в Бронксе, где также работает шеф-поваром. Дважды разведен. Отец двоих детей. Никаких контактов с семьей. Сведения о голосовании или политических предпочтениях отсутствуют. Поклонник джаза. Финансовое положение нестабильное, ресторан под угрозой закрытия. Вероятность голосования за невиновность клиента: 55 % Арнольд Л. Новоселич Глава 36 – Детектив Андерсон, если вы просто поднимете левую руку, этого будет вполне достаточно. Я вижу, что вы не сможете удержать в ней Библию. Секретарь сейчас зачитает вам текст присяги, – сказал судья Форд. Он проследил, как детектив повторяет слова присяги и занимает место за свидетельской трибуной. Все это время Кейн размышлял над вступительным словом адвоката защиты. Тот упомянул какого-то другого возможного преступника. Серийного убийцу. Которого выслеживает ФБР. Кейн вернулся мыслями на много лет назад. Его мать уже потеряла ферму. Они переехали подальше оттуда и сменили фамилии. Новая жизнь, все с нуля. Какое-то время мать была счастлива. Покров новой личности оказался опьяняющим. Мать безуспешно перепробовала несколько занятий – официантка, уборщица, барменша, продавщица… А стопка неоплаченных счетов продолжала расти. Маленькие коричневые конверты были разбросаны по всей их сыроватой квартирке. Пока их не накопилось столько, что домохозяин выбросил Кейна с матерью на улицу. Потом они еще не раз переезжали, пока она наконец не сумела удержаться на работе на местной фабрике, в основном по той причине, что желающих на ее место больше не находилось. Она мыла бочки – после того, как их бог знает для чего использовали. Для каких-то химикатов, объяснила она Кейну, хоть и не знала, каких именно. С каждым днем мать возвращалась домой чуть более бледной, чуть более худой, чуть более нездоровой. Пока в один прекрасный день просто не смогла выйти на работу. Медицинской страховки у нее не было, равно как и денег на врача. Кейн как раз окончил школу с высшими оценками, каких там давно уже не видывали. И пусть даже учился он эпизодически, его высокие интеллектуальные способности не подлежали сомнению. Его ждала стипендия в Брауновском университете[24]. Его мать умерла через неделю после его выпуска из школы. Скончалась в своей собственной постели в их крошечной дрянной квартирке. В тот день она получила письмо от управляющего фабрикой с уведомлением об увольнении. Под конец мать едва могла дышать, и каждое небольшое движение доставляло ей мучения. Вот тогда-то Кейн и решил, что надо положить им конец. Она не была достаточно сильна, но он уже научился быть сильным. Существовало сразу несколько способов со всем этим покончить: накрепко закрыть ей рот и нос рукой, прижать ей к лицу подушку или же дать слишком большую дозу дешевого уличного морфия. Поначалу Кейн остановился на морфии, но не знал, сколько его понадобится, чтобы добиться нужного результата. И любой из этих способов мог вызвать у нее страдания. Ему требовалось что-то более эффективное. Более быстрое. Под конец Кейн остановился на методе, который, как он знал, будет и быстрым, и безотказным. Сходил за топором. И когда занес его у нее над головой, готовый оборвать ее страдания, мать поняла, во что превратился ее сын. У нее в сумочке Кейн нашел двадцать долларов и сорок три цента. Порывшись в остальных ее вещах, обнаружил нечто вроде альбома. Со старыми фото своей матери, когда она была еще молодой. И несколькими газетными вырезками. Все с одним и тем же сюжетом, примерно шестилетней давности. На задворках фермы было обнаружено закопанное тело неизвестного мужчины. Сообщалось, что полиция разыскивает бывшую владелицу фермы и ее сына. При виде своего имени на бумаге, своего настоящего имени, Кейн ощутил кайф, какого никогда еще не испытывал. Вот оно, прямо перед ним. Черным по белому. Джошуа Кейн. Он сохранил этот альбом. Затолкал его в сумку вместе с кое-какой одежонкой. В Брауновский он так и не поступил. Понимал, что какое-то время нельзя. Болезнь матери оказалась для него в некотором роде благословением. Она была слишком плоха, чтобы почувствовать, какой запах исходит из его комнаты. Школьный аттестат он получил 31 мая. А выпускной бал состоялся 20 мая – в тот день, когда бесследно исчезли составившая ему пару Дженни Маски и еще один выпускник, Рик Томпсон. Копы объявили машину Рика в розыск, но безуспешно. На следующий день после их исчезновения полиция обыскала квартиру Кейна, извинившись перед его матерью и ничего не обнаружив. После этого они трижды беседовали с Кейном, и каждый раз он выдавал копам одну и ту же историю – что приехал на выпускной бал вместе с Дженни, или же Хаски-Маски, как ее прозвали в школе, а вскоре после этого она уехала с Риком. С тех пор он их не видел. Больше их вообще никто не видел. Кейн закинул на плечи рюкзак, вернулся в свою комнату. Взял канистру с бензином, скачанным из соседских машин, и как следует облил им свою кровать, полы, комнату матери и кухню. Но бо́льшую часть бензина он вылил на пол своей собственной спальни. Не хотел, чтобы полиция узнала, что он вытворял с телом Дженни. Тело они наверняка должны были найти, когда прогорят половицы. Окинув квартиру последним взглядом, Кейн зажег сразу целый пучок спичек, бросил их на пол и был таков. Потом он угнал машину и не сумел удержаться, чтобы разок не проехать мимо водохранилища. Если в нем спустят воду, то наверняка найдут на дне машину Рика. С его телом в багажнике и отрезанной головой, втиснутой между приборной панелью и педалью акселератора. Это было только начало. Тот толчок, в котором он нуждался, чтобы самому выйти в большой мир. Уже имея цель. Его мать умерла, безуспешно преследуя мечту о лучшей жизни. Такую же мечту, как и у всех бедных американцев, убежденных, что если трудиться не покладая рук, то можно ее достичь. И ради чего она часами трудилась во всех этих жутких местах? Ради двадцати долларов сорока трех центов… Его мать была всем, что он знал, и вот теперь ее не стало. Кейн знал, что мечта, за которой гналась его мать, была ложью. Ложью, увековеченной в газетах и на телевидении. Те, кто за счет усердного труда или простого везения все-таки добился своего, превозносились как иконы. Кейн мог проследить за тем, чтобы люди, давшие жизнь этой мечте, подпитывавшие в ней огонь, тоже страдали. О, какие страдания он мог им принести! И вот теперь, заседая в суде, Кейн вдруг припомнил то чувство, с которым смотрел на свое имя на старой газетной вырезке, найденной в материнском альбоме. Он даже опять ощутил его во время вступительной речи Флинна. По всему телу пробежала дрожь жутковатого удовольствия. Словно чья-то холодная, но ласковая рука протянулась ниоткуда и тронула его за плечо. «Я знаю, как тебя зовут. Я знаю, что ты сделал». И тут Кейн вдруг осознал, что на какую-то секунду маска соскользнула у него с лица. Безучастное выражение на нем, открытый и нейтральный «язык тела» сразу сменились другими, как только все эти мысли наполнили голову. Он кашлянул, огляделся по сторонам. Никто из присяжных ничего не заметил. Потом Кейн глянул на адвоката защиты. Флинн тоже вроде ничего не просек. Что-то тут все равно не так, понял Кейн. Он просто чувствовал это. На сей раз это был не тот восхитительный трепет, который обычно приходил при воспоминаниях о его прошлых деяниях, и даже не легкое дуновение приятной ностальгии. Это было что-то совсем другое. Страх. Он вдруг почувствовал себя голым. И сколь отчаянно ни хотелось ему оглядеть зал, Кейн просто не осмеливался это сделать. Вместо этого он сосредоточился на Флинне, позволив боковому зрению делать свое дело. И оно не подвело. Кейн убедился в этом, чуть переведя взгляд. Теперь уже не было никаких сомнений. Консультант по присяжным, Арнольд, пристально смотрел прямо на него. И явно что-то увидел. Увидел его истинное лицо. Глава 37 Андерсон быстро оттарабанил положенное о своем четырнадцатилетнем опыте работы в качестве детектива из отдела убийств и наконец перешел к сути дела. – На такой работе много чего навидаешься… Через какое-то время уже начинаешь чувствовать место убийства, видеть, что там произошло. Опыт сразу подсказал мне, что имели место какие-то личные счеты. Лично мой опыт подсказывал мне, что Андерсон несет сраную пургу. Он загреб парня, которого счел виновным в убийстве, и был готов на что угодно, только чтобы все остальное укладывалось в эту версию. Если улики не указывали на Роберта Соломона как на преступника, то такие улики терялись или считались несущественными. – Детектив Андерсон, в каком это смысле «личные»? – уточнил Прайор. – Когда молодую женщину и ее любовника убивают в постели, то какие тут еще могут быть счеты, как не личные? Не надо иметь значок детектива, чтобы понять, что это, скорее всего, дело рук мужа. Он тут, кстати, присутствует, вон там сидит… Это обвиняемый, Роберт Соломон. Прайор сделал небольшую паузу, повернулся, чтобы глянуть на Бобби, убедился, что присяжные проследили направление его взгляда, а затем вернулся к прямому допросу: – Детектив, сейчас я выведу на экран одну фотографию. Это верхний план спальни с лежащими на кровати Ариэллой Блум и Карлом Тозером, сделанный профессиональным фотографом-криминалистом, и, насколько я понимаю, не последует возражений, чтобы мы приобщили это фото к делу в качестве вещественного доказательства номер один. Я просто хотел бы предупредить присяжных и присутствующих на процессе граждан, что изображение довольно натуралистичное, – сказал Прайор. Я уже согласился с тем, что без вызова фотографа вполне можно и обойтись. Фото не лгут, так что не было смысла зря тратить время, вызывая его в качестве свидетеля, чтобы просто подтвердить подлинность снимков. Пока Прайор искал изображение в компьютере, я не смотрел на большой экран у него над головой. Все мое внимание было приковано к Бобби. Закрыв глаза, он чуть ли не уткнулся головой в стол. О том, что фото открылось, подсказали мне сдавленные ахи и охи из публики. Я услышал, как Гарри призывает к тишине. Мобильники с камерами в суде под запретом, так что я был уверен, что в новости этот снимок не попадет. Да он и вправду оказался чересчур уж натуралистичным. Бобби бросил взгляд на экран, всего лишь раз, и тут же закрыл лицо руками. Арнольд повел плечами, мотнул головой на Бобби, а потом на присяжных. Я понял, что он пытается мне сказать. Мне пришла в голову та же мысль. Бобби придется нелегко, но это в его интересах. – Бобби, мне нужно, чтобы вы посмотрели на экран, – шепнул я. – Не могу! Да мне и не нужно. У меня эта картина и без того в голове, и я никак не могу ее оттуда выбросить, – отозвался он. – Я понимаю, что это тяжело. Вот потому-то вам и надо это сделать. Понимаю, что вам не хочется смотреть на то, что кто-то сотворил с вашей женой. Мне нужно, чтобы присяжные увидели это в ваших глазах, – сказал я. Он помотал головой. – Бобби, Эдди дает вам выбор, – вмешался Арнольд. – Либо следующие тридцать пять лет каждую ночь смотреть в потолок тюремной камеры, либо глянуть на это фото. Ну давайте же! Никогда бы не подумал, что такая мысль вообще придет мне в голову, но я был рад, что Арнольд сейчас со мной. Бобби шмыгнул носом, сделал глубокий вдох и сделал, что велено. Не знаю, увидели ли это присяжные, но лично я – да. По лицу его заструились слезы, а в глазах было горе, а не вина. Я благодарно кивнул Арнольду. Он искоса встретился со мной взглядом и кивнул в ответ. – Детектив Андерсон, по этой фотографии, а также по нанесенным жертвам ранениям смогли бы вы сказать присяжным, что, по вашему мнению, произошло в этой спальне? – будничным тоном спросил Прайор. Как если бы поинтересовался у Андерсона, холодно ли сейчас на улице.