Часть 25 из 39 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Ой, трепыхаешься? – Мара номер два неприятно расхохоталась. – Не бойся, я убью тебя гуманно, почти безболезненно. Пусть это будет тебе от меня прощальным подарком. Древняя магия, убив, исчезает бесследно – никто не найдет ни следов, ни зацепок, просто у тебя, как у человека, остановится сердце.
Я темнела изнутри с каждой секундой. Может, жаль, что я не слушала мелкую Маризу и не искала способ выжить? Передо мной однозначно стояло то, что заслуживало смерти во всех её проявлениях. Но мне не добраться ни до одного из своих колодцев.
– Хорошо он тебя обесточил, да? Очень качественно. – Смех, который издавала Таниа, резал мне нервы бензопилой. – Намотал твои кишки себе на руку, побил тебя головой об стенку, понял твою полную никчемность и ушел…
«… но хватит слов».
На кончиках её пальцев вдруг засиял неприятный фиолетовый свет, а улыбка сделалась зловещим оскалом. Впервые в её глазах проклюнулся не черный, но красный свет: Танна плела в голове древнее заклятие, убивающее «милосердно».
Я же, чувствуя, что секунд в моем распоряжении больше нет, обратилась ко вселенной, взывая к справедливости – немо, но мощно, всей душой. Пусть победит если не добро, то хотя бы…
– Он не ушел.
Тяжелый холодный голос Сидда я узнала бы из тысячи. Как он сумел обмануть рецепторы древней ведьмы и появиться у нее за спиной так, что та не учуяла, осталось загадкой, но на лице Тании стремительно проявилось бешенство. Она издала нечто среднее между шипением и криком ярости, оборачиваясь. С её пальцев уже сорвался фиолетовый свет, молниеносно превратившийся в серп, он ударил меня в живот чуть ниже ребер. Почти не больно, но фатально – это я уловила всеми чувствами сразу.
А после воздух взвизгнул: его рассекли два светящихся меча в руках Инквизитора. Два меча, снесшие голову старой ведьмы подчистую. Я стояла, прижав руки к животу, ожидала, что из шеи Тании фонтаном хлынет кровь, но этого не случилось, будто крови не было вовсе. Лишь свалилась на листья тяжелая голова – искаженное в гримасе бешенства и страха лицо, напомаженный красным рот. Погас алый свет в черных зрачках.
«Он не ушел».
Сидд, вокруг которого от концентрированной магии гудел воздух, опустил руки, и белоснежные слепящие мечи начали растворяться.
«У него получилось», – думала я, ощущая, что моему сознанию становится все сложнее мыслить связанно. Отняла руки от живота, убрала их в карман: он не должен заметить, ему не надо. На моей одежде никаких следов, древнее колдовство их не оставляет.
Я больше не смотрела на Танну – я смотрела на него. Он – на меня.
Хорошо было увидеть его сейчас, небо услышало молитву. Значит, не зря он ставил на меня маяк, не зря следил. Он все сделал правильно.
Его глаза зеленоватые, светлые, ободок темный. И он красив. В гневе, в холодной ярости, красив как мужчина, как инквизитор. Хорошо, что он, отомстивший, будет жить дальше.
– Что ж, все враги повержены, – произнесла я тихо. – Спасибо.
Не за мою жизнь, но за то, что у Алтаря не встанет чудовище. Добавила, потому что он молчал:
– Теперь надо будет её отсюда убрать. Накрыть чем-то невидимым, пока люди не увидели: её барьер растворяется.
– Я знаю.
Конечно, он знал.
Мне все хуже, все сложнее стоять на ногах, нечто невидимое проделало во мне разрез, и теперь этот разрез превращался в дыру.
– У тебя все в порядке?
Он смотрел напряженно, и мне вспомнился лес, через который мы шли. А после заправка, стаканчик с кофе в руке.
– Да. Все хорошо.
В момент своей концентрации он не заметил направленный на меня удар. К лучшему.
– Пусть мысль о том, что все виновные наказаны, принесет тебе облегчение. – Я знала, что прощаюсь. – Я пойду, … мне пора.
Сложнее всего было уходить, не шатаясь.
Я шла к лавочке на набережной.
Наверное, следовало взывать к Идре, просить её о помощи, но я знала, что к Идре я не пойду. Все правильно, все верно: и серые облака, и ветер, и такой конец. Я все равно не смогу уже ничего исправить, не смогу жить без Сидда, а он не сможет жить со мной. И в последние минуты хотелось подумать о чем-то важном, увидеть что-то важное.
На доски я опустилась тяжело, неровно. Прижала руки к ребрам, под которыми ширился тлен. И тлен этот расползался по мне, растворяя мою сущность, распыляя по ветру. Нет, для людей я останусь сидеть на лавке – обычная девчонка с остановившимся сердцем.
«Жаль, молодая, что ж, так бывает…»
Почти не больно и почти не тяжело. Вышло все-таки из-за туч солнце, высветило напоследок мир, сделалось красиво.
Я почему-то видела внутри себя все разом: Мэйсона, страшившегося за сына (я прощаю тебя, Томас, отец всегда должен быть горой за своего ребенка), себя-Маризу, тревожившуюся за пропавшую подругу, Маризу, от ярости и скорби не удержавшую внутреннюю силу (я прощаю тебя, девочка, мы не обязаны были уметь все и сразу). Я кивала своему пришедшему чувству вины, стыду, кивала, признавая их право на существование. Все имеет право на жизнь: печаль, ярость, злость Сидда… (Я прощаю тебя, Сидд, за все удары и уколы, ты на каждый из них имел право). Я прощала родственников погибших людей за гнев на обидчика, я прощала себя, потерявшую веру в хорошее и стержень.
В мире должно быть все: белое и черное. Одного без другого нет, свет не может нарисовать форму, если тени нет. Тень не может рассеяться, если не проклюнется луч. Это не борьба, это сосуществование, это плетение невероятно красивого рисунка полотна жизни. Все эмоции имеют право на жизнь, все вариации опыта создают бесчисленные гобелены судеб.
Все внутри меня приходило к гармонии, к некой правильности, которую я всегда силилась найти, но не находила.
Все тяжелее дышать, и исчезает пульс.
В этот странный момент, в последний момент своего существования, я вдруг увидела мир прекрасным. Цельным, вмещающим в себя все, и выдохнула от тихого восторга. Конечно, черные линии плетут границы, белые их разрушают, и все это не бой – это вариации жизни и её оттенков. Это бесконечный поток единства, не признающий «плохих» и «хороших» полутонов. Все имеет право на жизнь. Всё.
«Почему я не видела этого раньше?»
У меня слипались веки. Дрянь, впрыснутая в меня Танией, расползлась по моим клеткам, по каждому нерву и каждый из них заблокировала.
Пусть. Я все успела. Я успела увидеть… Понять…
Внутри меня больше не существовало колодцев: в последний момент они растворились. Единая белизна, не пустота, но общность сущего.
Я закрывала глаза, любуясь той многослойностью, которую успела уловить. Красивым миром внутри, красивым снаружи.
А большего и не нужно.
Сидд
Он все еще стоял над телом ведьмы, пытаясь придумать, как его лучше переместить из парка куда-нибудь в окраинную лощину, чтобы устроить там костер, когда вдруг сжалось от дурного предчувствия сердце.
Мариза.
И вспыли в памяти слова: «Все враги повержены».
Все. Почему… все?
«Пусть тебе будет легче от этой мысли».
Его что-то скребло, наполняло тревогой, мучило. Её бледный цвет лица, её теряющие блеск глаза.
– Мариза… – прошептал он, забыв про лежащее на земле тело.
Куда она пошла? Он кинулся в ту же сторону, где она недавно скрылась. Найти ее, отыскать. Аркейн активировал руну слежения и в этот же момент покрылся изнутри инеем: руна практически не читалась. Потому что не читалась аура, её носитель умирал.
К выходу из парка он бежал, пытаясь нащупать эфемерный исчезающий след, и Сидду казалось, он хватает пальцами растворяющийся туман. Ко входу… Налево? Направо? К набережной…
Она сидела на лавке.
– Мариза!
Точнее, лежала, закрыв глаза.
Аркейн вдруг почувствовал, что ему трудно, почти невозможно дышать. Нужно что-то сделать с древней магией, нейтрализовать, спасти – да, когда-то он хотел, чтобы мара страдала, но не желал ей смерти; мысли его носились как сумасшедшие, и толку от них было, как от прогоревших в костре углей. Он опустился рядом на корточки, он слышал один удар её усталого сердца, второй.
А после услышал последний.
Сидел, не веря в то, что это произошло – у нее бледнели губы и голубоватыми становились веки. Остывала кожа, больше не билось сердце. На запястьях неестественно ярко горели обе руны – белая и черная.
Аркейн не мог говорить и двигаться. Он почему-то чувствовал себя так, будто снова обрушилось здание, похоронив под обломками кого-то далеко ему не чужого. Он зажмурился до боли от ярости, от бессилия. Стиснул зубы, ощущая, что все неправильно, неверно, НЕ ТАК! Да, у этой истории не могло быть счастливого конца априори, но и такого не должно было случиться…
А после он почувствовал нечто странное – в воздухе, в небе, на земле. Не сразу понял, что не так, – его оглушенное, затопленное сознание не было способно думать связно, – но понял это мгновением позже. Задвигались временные шестерни. Вселенские. Сидд никогда в жизни не видел, не ощущал этого процесса, и все волосы на его теле, все нервные окончания изнутри встали дыбом – время начало поворачивать вспять. Он ощутил невесомость собственного тела, с ужасом увидел, как перестают подчиняться гравитационным законам прохожие. Поднялись в воздух и полетели вверх опавшие листья; поплыла возле ножки лавки пустая сигаретная пачка. Все становилось призрачным: асфальт, тяжелые перила набережной, набрякшее небо. Двигались, плыли над землей, как потерявшие связь с реальностью, манекены люди, они казались Инквизитору бумажными куклами – безмозглыми, покорными. Он и сам уже парил над бетонным покрытием, но все держал в своей руке руку маленькой мары.
И еще ярче, чем раньше, светились на тонких запястьях две руны.
* * *
В старом доме танцевала Идра. Как будто ей была не пара тысяч лет, но всего лишь двадцать. На неё смотрели ведьмы, столпившиеся в дверях, – Ритуал так и не начался, Вторая и Тринадцатая мары отсутствовали.
– У неё получилось, – шептала Идра с закрытыми глазами, а после рассмеялась и запела. Она держала подол длинной юбки в сморщенной руке, и взору открывались плотные чулки, массивные каблуки старинных туфель. Старая Веда казалась невесомой, никогда не знавшей усталости, старения, ломоты в суставах. Не знавшей времени, не знавшей потерь, облегчившейся вдруг от прежнего опыта, обновленной. Просветлевшей. Светился Алтарь, светился священный камень рядом с ним, вились над ним символы старее целого мира.
– Что с ней? – слышался шепоток среди присутствующих. – Что с Алтарем?
Идра улыбалась беззубым ртом. Цвело морщинистое лицо.
На втором этаже впервые покинула свою спальню девушка в длинной белой рубахе. Старейшая запретила ей подниматься с постели, но Кьяра вышла наружу, шатаясь. Она задыхалась.
– Идра! – Шептала она хрипло. – Мариза… Я не чувствую её среди живых. Идра…
Девчонка со светлыми волосами плакала и, цепляясь за перила, торопилась вниз. Дошла до священного зала, у входа в который толпились остальные, протиснулась сквозь женские тела, увидела танцующую Веду.