Далее председательствующий судья потратил пятнадцать минут своего драгоценного времени, представляясь, выясняя, кто явился в судебное заседание, а также разъясняя права. Суд разъяснял то, что для профессиональных участников: адвокатов и прокуроров давно уже азбука, пустая трата времени, а для простого обывателя — абракадабра как до этих разъяснений, так и после них. В общем, все скучно и бесполезно потратили 15 минут. Когда формальная часть представления была выполнена, он перешёл к докладу, который заключался в том, что он кратко озвучил содержание приговора суда, апелляционных жалоб и возражения на неё прокурора. — Итак, сторона защиты, кто первым начнёт излагать позицию? — задал он вопрос и сразу же продолжил. — Обращаю ваше внимание на то, что повторять доводы апелляционных жалоб не следует. Суд внимательно их изучил, как и материалы уголовного дела. — Ваша честь, разрешите мне. — Плотников гордо поднялся со своего места. — Прежде чем говорить о доводах апелляционных жалоб, я хотел бы заявить несколько ходатайств. — Слушаем вас. — прозвучал ответ. — Ваша честь, сторона защиты ходатайствует о вызове в судебное заседание эксперта-криминалиста, проводившего дактилоскопическую экспертизу, и допросе его. У стороны защиты ещё в ходе рассмотрения дела в районном суде возникли к нему вопросы, мы заявляли ходатайство об его допросе, нам было отказано. — Что вы хотите выяснить у него? — Многое. — вот тут Плотников начал буксовать. Не знал он, зачем ему нужен эксперт, поэтому решил сделать паузу и перекинуть всё на меня. — Мой коллега более подробно изложит нашу позицию в данной части. — Слушаем вас, адвокат Талызин. — Ваша честь, вопросов к эксперту очень много. Начнём с того, что в материалах дела в томе 2 на листе дела 65 имеется постановление о назначении экспертизы, в котором чётко указано на то, что эксперту были направлены 87 образцов пальцев рук, изъятых с места происшествия. В заключении эксперта, находящемся на листах с 66 по 82 этого же тома, указано, что он получил эти 87 образцов. Далее на листе дела 83 этого же тома имеется сопроводительное письмо, в котором эксперт указал на то, что он вернул все 87 образцов. Само же заключение в его исследовательской части содержит описание лишь шести образцов. Стороне защиты непонятно, в связи с чем эксперт уклонился от проведения экспертизы в полном объёме. Мало того, в ходе ознакомления с вещественными доказательствами и иными материалами дела, я выявил, что на 23 из 87 конвертах с образцами, имеются печати экспертно-криминалистического центра и подписи эксперта Гофмана. Остальные же остались в той упаковке, в которую были помещены в ходе осмотра места происшествия. Таким образом, объективно, следует установить, как проводилась экспертиза, почему исследование проводилось выборочно. — пока я всё это говорил судьи судорожно рылись в материалах дела. Вот вам и «мы внимательно изучали материалы дела». — также хотел бы обратить внимание на то, что обнаруженные отпечатки пальцев, которые эксперт отождествил с отпечатками пальцев моего клиента, обнаружены лишь на нескольких предметах мебели в прихожей. Ни одного его отпечатка не было обнаружено ни в комнате, где обнаружили труп Костомарова, ни в иных помещениях. При таких обстоятельствах допрос эксперта просто необходим. Пока я говорил и минут 5–7 после того, как я закончил, судьи оживлённо о чём-то общались (происходило так называемое совещание, когда председательствующий то и дело вертел головой и что-то шептал остальным судьям). В это время мне прямо в ухо тихо, но очень оживлённо вещал Плотников, говоря, какой я подонок, что не раскрыл ему всех карт. — Чего вы на меня взъелись? — отвечал я ему. — Вы сами отказались слушать меня. Я же приходил и пытался сказать об этом в нашу последнюю встречу. Что я услышал? — Что? — начал было Владимир Владимирович и замолк, вспомнив, вероятно, наш диалог, в ходе которого он сам дал мне указания сильно не вмешиваться, не мешать ему работать. — Чёрт. Ладно, но на будущее согласовывайте со мной такие вещи. — Я не против. Если вы будете меня слушать. — Буду. — поставил точку в беседе Плотников. Совещания, наше и судей, закончилось практически одновременно. — Осуждённый, вы поддерживаете ходатайство своих защитников? — начал председательствующий. — Да. — ответил наш клиент. — Государственный обвинитель? — Возражаю. Уверен, что это всего лишь техническая ошибка. — не совсем уверенно и внятно отреагировал старший помощник прокурора Прокудин, которого направили в это дело. — Судебная коллегия, совещаясь на месте, приняла решение — ходатайство стороны защиты удовлетворить, вызвать в суд эксперта Гофмана Сергея Иосифовича. Какие ещё у вас ходатайства? — Ваша честь, как я уже сказал, сторона защиты настаивает на вызове в суд свидетеля Костина И.И. В суде первой инстанции он допрошен не был, его показания огласили, что является грубым нарушением. Подобное оглашение возможно лишь в случае смерти свидетеля или согласия сторон. Ни я, ни мой подзащитный такого согласия не давали. Доказательств, указывающих бы на то, что Костин умер, суду представлено не было. Такие действия суда являются грубым нарушением права на защиту, что давно уже отражено в многочисленных решениях как Верховного Суда, так и Европейского Суда по правам человека. — Поддерживаю доводы своего коллеги в полном объёме. — отреагировал я на вопросительный взгляд суда. Здесь мне добавить было нечего, Плотников был в своей стихии. — Согласен. — также поддержал нас Фёдоров. — Возражаю, исследование показаний свидетеля Костина произведено в соответствии с нормами уголовно-процессуального законодательства. При этом его допрос ничего не даст — вина осуждённого подтверждается совокупностью иных доказательств. — Суд, совещаясь на месте, решил — ходатайство удовлетворить. — сообщил председательствующий после краткого перешёптывания со своими коллегами. — Что ещё? — вновь он обратился к Плотникову. — Ваша честь, считаю необходимым назначить генотипоскическую экспертизу. Дело в том, что группа крови погибшего Костомарова и моего клиента одинакова. Установить, кому принадлежит кровь на одежде Фёдорова, можно только путём проведения соответствующего исследования. В ином случае, его доводы о том, что кровь на одежде — его, не опровергнуты. Мы со Степаном, конечно же, поддержали Плотникова, государственный обвинитель возражал. Для разрешения этого вопроса суд удалился в совещательную комнату, вернувшись из которой минуты через две, в удовлетворении ходатайства отказал. После этого председательствующий озвучил дату следующего судебного заседания — 10.02.2020 года и всех распустил. Мы с Плотниковым попрощались со Степаном, пообещав навестить его в следственном изоляторе до Нового Года, после чего вышли в коридор, где Владимир Владимирович решил провести со мной воспитательную беседу. — Вячеслав Иванович, — сурово начал он, — я считал, что мы с вами договорились — мы сотрудничаем. — Я также думал. — Тогда, какого, извиняюсь, чёрта, вы не согласовываете со мной позиции по ключевым вопросам. — Я поступаю так же, как и вы. — Не забывайте, что во главе угла у нас с вами интересы клиента. — всё ещё напирал Плотников. — Вы же не захотели либо не смогли донести до меня важную информацию. Что вы там несли по поводу конвертов, печатей. Что нам это даст? — Меня это тоже интересует. — сказала Кристина Фёдорова, подошедшая в это время к нам. — Что ж, повторяю для вас, — я посмотрел на своего коллегу, — и прошу внимательно слушать вас, — я перевёл взгляд на Фёдорову. — Когда следователь осматривает место происшествия, то все предметы, будь то орудие убийства или в нашем случае образцы пальцев рук упаковываются им. Семёнов сделал это и упаковал изъятые экспертом-криминалистом на дактилоплёнки следы в конверты. Немаловажно знать, что каждый из таких конвертов опечатывается, на него наносится надпись. — Ну и что? — всё ещё не понимала Кристина. — А то, когда следователь передаёт эти конверты эксперту для проведения экспертизы, тот по понятным причинам вынужден эти конверты вскрыть, а после окончания исследования, вновь запаковать образцы в конверты. Как правило, он помещает их в те же самые конверты, в которых они поступили. Но при этом он ставит свою подпись на них и свою печать. Это позволяет проследить путь вещественных доказательств и исключает возможность допуска к ним посторонних лиц. В нашем случае эксперт дал заключение лишь по шести дактилоплёнкам, которые были помещены в шесть конвертов. Вскрыл он больше — 23, и опечатал он тоже 23 упаковки. — То есть он изучал больше образцов, чем отразил в исследовании? — вмешался Плотников. — Да. Но не это главное. Он не исследовал все образцы. И нам необходимо узнать почему. Я пытался поговорить с Гофманом, но он не захотел сообщить мне причины нестыковок по количеству образцов, поэтому я и заявил об этих фактах сегодня в суде. Вы, Владимир Владимирович, значения моим словам не придали при нашей последней встрече, поэтому я был вынужден действовать несколько вразрез с вами, а может и вопреки вам. — Вячеслав, — тут уже влезла Фёдорова, — получается эксперт смошенничал? Моего сына подставили? — Может да, а может и нет. Кристина, поймите, эксперт тот же человек. Ему, как и любому из нас присущи и лень, и….. — Здесь вам следовало бы сравнить его с собой. — перебил меня Плотников. — Возможно. — спокойно отреагировал я. — Но речь не о том. Вероятных причин такого поведения Гофмана множество, посмотрим, как он будет отвечать на наши вопросы. — Что это даёт моему сыну? — вновь влезла Фёдорова. — Вашему пасынку, извините, — увидев уничтожающий взгляд Кристины, я поправился, — сыну даёт многое. Эксперт исследовал не все образцы, значит это необходимо сделать. Более чем вероятно, будут обнаружены пальцы иных людей, не только вашего сына. Тогда он перестаёт быть единственным подозреваемым, что предоставляет нам широкое поле деятельности. — Это же здорово! — мачеха, называющая себя матерью, горела оптимизмом. — Что мы будем делать в связи с отказом суда провести генетическую экспертизу? — Этот вопрос следует задать не мне, а уважаемому Владимиру Владимировичу. Я против её проведения. — Почему против? — сразу же отреагировала Фёдорова. — Мне, кстати, тоже интересно. — поддержал её Плотников. — Потому что её результаты предсказать невозможно. Представьте, что на одежде Степана кровь именно убитого Костомарова. Такое заключение не оспоришь. Все сомнения необходимо толковать в пользу нашего клиента. Сейчас эти сомнения есть. — Я уверена, что такого быть не может. Степан не убивал. — Возможно, не убивал. Ни вы, и ни я на месте не были, при убийстве не присутствовали. Пока мы не знаем, где он находился в то время, когда убивали Костомарова. Я против необоснованного риска. — А я доверяю клиенту и уверен в том, что крови убитого на его одежде быть не может. — Если бы я доверял каждому слову своих клиентов, то не выиграл бы ни одного дела. Я не встречал ещё ни одного из них, кто бы не обманывал меня. Все лгут. — Вы не верите моему сыну?! — вскинулась Фёдорова. — Я никому не верю, вашему сыну тоже. Нам с вами нужна не вера, а факты. Их пока недостаточно. Не забывайте, эта ваша пустая вера уже привела к обвинительному приговору. — Сложный вы человек. — вздохнула она. — Не сложнее других. Итак, я ответил на все ваши вопросы? — я посмотрел на обоих. — Да. Вячеслав, я настаиваю, чтобы вы действовали в связке с Владимиром Владимировичем. — Мы так и работаем. — спокойно ответил я. — И будем продолжать работать. — с нажимом произнёс Плотников. — Хорошо. — Кристина поставила точку в нашей беседе. 3 29 июля 2019 года, кабинет следователя Семёнова О.А. Часы, стоявшие на рабочем столе следователя, показывали уже 18.23, но это не свидетельствовало, что его рабочий день закончен. Олег Александрович, как и всегда, задерживался. Сегодня для этого была причина. С утра позвонил оперуполномоченный Фирсов и сообщил, что в деле по убийству Костомарова наметился сдвиг. Эти слова погрузили Олега Александровича в глубокие раздумья, подумать было над чем. Семёнов давно знал старого опера, не любил его и не уважал, знал об его склонности к стяжательству. Фирсов в его понимании являлся примером того, каким сотрудник правоохранительных органов быть не может. Чувства, которые Олег Александрович испытывал к нему, описать сложно, там были и презрение, и ненависть, и брезгливость — всё вместе. Лишь одно полезное свойство было у старого опера — он был умён, что позволяло ему брать взятки и не быть пойманным. Об этом знали все. Осведомлённость о грехах Фирсова исключало даже гипотетическую возможность довериться ему. Если же Егор Юрьевич направлял свою изобретательность на раскрытие преступлений, то это приносило замечательные результаты. Проблема заключалась в том, что никто не знал, какие цели преследует Фирсов, раскрывая новое правонарушение и действительно ли выявленный подозреваемый является таковым. Фирсов должен был подойти к 19 часам, а Семёнов так и не определился, как себя с ним вести и насколько ему можно верить. Раньше, когда Егор Юрьевич сидел в своём отделе по борьбе с экономическими преступлениями, его интересы прослеживались очень чётко. Семёнов с ним тогда не то, что на встречался, но даже разговаривал очень редко. Когда же Фирсова перевели в отдел по борьбе с преступлениями против личности, и он стал заниматься раскрытием убийств их дорожки стали пересекаться. Олег Александрович никак не мог найти причин тому факту, что Фирсов всё ещё работал. Какой может быть коммерческий интерес в таких делах? Но старый опер упорно продолжал занимать свою должность, и даже работал или очень хорошо создавал видимость работы. Верить или не верить? Вопрос шекспировского толка, только судьба реального человека на кону. Фёдоров Степан? Чем он мог заинтересовать Фирсова? Или перебежать ему дорожку? Отказался платить? За что? Вопросы всплывали в голове Семёнова со скоростью пулемётной очереди, а ответа ни одного. Так и не определившись, следователь налил себе кофе и углубился в изучение уголовного дела, чтобы освежить в памяти имеющиеся факты, вернее обновить перечень отсутствующих фактов.