— Олег, ты в своём уме? Ты же сам их допрашивал. — Фирсов, прекрати! Меня не интересуют ни твои оправдания, хотя ты этим заниматься и не будешь. Я хочу знать, зачем и почему именно Фёдоров! — Почему он? — спокойно переспросил оперуполномоченный и решив видимо расставить точки на i, продолжил — Фамилия его понравилась. Или не понравилась, какая разница. С такими как ты можно любого в тюрьму отправить. — Что?! — Семёнов вскочил из-за стола. — И это мне говоришь ты? Ты?!!! На тебе клейма ставить негде! Скольких ты отмазал?! Десятки или сотни преступников?! — Ну и что? Зато я не отправлял в тюрьму невиновных. — А я значит отправлял?!!! — Конечно. И, кстати, Фёдоров в их число входит. — То есть он у нас невиновный. — Точно я этого не знаю, хотя это и не имеет никакого значения, но в настоящее время он в тюрьме только из-за тебя. — Ты так и не ответил, зачем тебе всё это нужно было. — Семёнов был взбешён, но держал себя в руках. Пока. — А затем, что я привык зарабатывать деньги. И ты мне помог очень хорошо заработать. Ты так самовлюблён, так любишь говорить о Законе, что сам забыл, когда перешёл черту и присоединился к нам грешным. — Фирсов улыбнулся. — Я это использовал. Тебе, Олег, ведь что надо было? Подозреваемый. Ты его получил. Дальше мне ничего делать не пришлось, ты сосредоточился на нём, подогнал или создал под этого подозреваемого нужные доказательства. Всё, дело ушло в суд. — А как же Костин? Его объяснения? — Они правдивы, только ты сам вычеркнул из списка подозреваемых всех, кроме него. Я тебе всё честно сообщил, помнишь? — оперуполномоченный внимательно посмотрел на Семёнова и не дожидаясь ответа, продолжил. — Ты же решил, что сам являешься Законом, сам можешь определять, кто виновен, а кто нет. Вот и результат. Уверен, и бедную старушку Селемякину ты допросил так, как это нужно было тебе. Заметь тебе, а не твоему почитаемому Закону. Кстати, бабулька ничего не знала. — Тебе конец, я сдам тебя. — С себя начни, Олежка. — тон Фирсова стал снисходительным. — Я нигде не засветился, всех допрашивал ты, и только ты. Ты фальсифицировал доказательства. Даже Серёжку Гофмана подставил. Вот, кто действительно пострадает ни за что. — Уже знаешь? — хмуро спросил следователь. — Все знают. — Хорошо, ты расписал, какой я всё-таки лопух, но так и не ответил, зачем тебе всё это нужно было. — Я же ответил — деньги. Все те, кто не попал в твой список подозреваемых, извини, — Фирсов саркастически улыбнулся, — кого ты исключил из этого списка, хорошо мне заплатили. — Банальный шантаж? — Называй это как хочешь. В любом случае, благодаря тебе, мой кошелёк пополнился. — И они заплатили? — Ещё как! — с довольным видом воскликнул Фирсов. — Как миленькие! Мало того, если ты помнишь, в число клиентов Костомарова входили достаточно высокопоставленные лица, уверен они не забудут меня после ухода на пенсию. — А если всё измениться? И им придётся отвечать на неудобные вопросы? — в голосе Семёнова прозвучали стальные нотки. — Все претензии будут обращены в твой адрес. Я не сомневаюсь, если ты начнёшь копать не в том направлении, твой же начальник тебе со свету сживёт. Ты потерял главное — время. Все они осведомлены о рисках. Это тогда, когда я к тебе Костина приволок, ты мог, используя фактор неожиданности, что-то сделать. Сейчас — дудки. Так что смирись и прими лавры неудачника. — А ты порядочная скотина, Фирсов. Не боишься? — Чего? — Что однажды тебя настигнет кара, тогда вспомнишь обо всём, что натворил. — Если ты подразумеваешь ответственность, — с весёлой усмешкой отреагировал Фирсов, — ту ответственность, которая предусмотрена законом, то мне бояться нечего. Особенно в этом деле. Все возможные законы нарушил только ты, я же бедный и исполнительный оперуполномоченный представил тебе информацию, сведения, которые ты вывернул, заставил свидетелей лгать, эксперта — сфальсифицировать заключение. Не удивлюсь, если Фёдорова оправдают, тебя могут и к уголовной ответственности привлечь. Этого ты боишься больше всего, так как твоё самолюбие не позволяет даже допустить мысли о том, что Закон, — последнее слова Фирсов произнёс с теми интонациями, с которыми их произносил сам следователь, только в его устах это прозвучало издевательски — твой почитаемый Закон, сам же тебя и покарает. Уверен, оставшись на свободе ты дашь волю зелёному змею, которого ты пытаешься сдерживать и в скором времени превратишься в забулдыгу. Дальше — сдохнешь где-нибудь либо от болезни, либо ещё от чего. — Сволочь! — гнев Семёнова вырвался наружу, как он себя не сдерживал. — Ты забываешь о том, что я могу использовать вторые объяснения Костина, которые ты мне тогда отдал. — Вперёд. — спокойно ответил оперуполномоченный. — Если обратишь внимание, в объяснениях стоит разное время: господин Костин дважды сообщал мне одно и тоже, только подробности разные. Я его слова фиксировал дважды, поэтому и принёс тебе оба текста. А ты, такой нехороший, — с усмешкой произнёс он, — скрыл одно объяснение и не выяснил в ходе допроса свидетеля Костина, почему различается количество лиц, которые были вхожи к Костомарову. А, может быть, специально не сделал этого. — То есть ты обставил меня по всем статьям?! — Думаю, да. — Фирсов так и лучился самодовольством. — Хорошо, — голос Семёнова был спокоен, — что ты будешь делать, если Фёдорова оправдают? В этом случае дело вернётся к нам, в следственный отдел, и тогда всё, вернее всех, кого ты так тщательно скрывал, выплывут наружу. Не спросят с тебя? — Вряд ли. Я никому гарантий не давал. Да и не до меня им будет, если такое начнётся. Ладно, Олег, оставляю тебя с твоими переживаниями, осознанием своей глупости. — Фирсов встал, сделал шутовской поклон и с довольной улыбкой удалился из кабинета. Семёнова разговор вымотал, в голове творилось чёрт знает что: обставил его Фирсов, обставил. Следователь пока не понимал на кого больше злиться: на себя, за то, что допустил такое или на Фирсова, который слишком хорошо провёл свою комбинацию. Встав, подойдя к сейфу, Олег Александрович достал бутылку виски и стакан, после чего в течение пятнадцати минут со спринтерской скоростью ополовинил её, не ощущая вкуса напитка. Спиртное сейчас было ему необходимо. Пока тепло постепенно разливалось по его телу, Семёнов сосредоточенно думал, периодически обновляя сигарету. Курил он одну за другой. Примерно через полчаса, он взял телефон и после долгих поисков набрал номер телефона человека, с которым разговаривать никогда не хотел, хотя испытывал к нему двойственные чувства. — Вячеслав Иванович? — спросил следователь после того, как трубку на том конце подняли, и тут же представился, — Следователь Семёнов беспокоит. — Добрый вечер, — прозвучало в ответ, — чем обязан? — Я хотел бы с вами встретиться, чтобы сообщить вам некоторую информацию по поводу убийства Костомарова. — Олег Александрович, вы уверены в этом? — голос Талызина выдал его удивление. — Номером телефона не ошиблись? — Нет, Вячеслав Иванович, не ошибся. Когда и где мы можем встретиться? — Так, — Талызин задумался, — давайте завтра….. 5 Встречу с Зеляниной я не планировал, не видел в ней необходимости. Тот факт, что она была наркоманкой со стажем, вызывал у меня сомнения в полезности любой информации, которую бы она сообщила, с точки зрения возможности её реализации в ходе судебного разбирательства. Меня удивляло, почему следователи её не допрашивали, установление круга общения потерпевшего и допрос этих лиц входит в методику расследования. Зелянина являлась любовницей Костомарова, значит, обладала либо должна была обладать интересными сведениями, в том числе о взаимоотношениях с Фёдоровым (если верить показаниям Костина об их тесном общении). Неоднократно всё взвесив и оценив, я всё-таки решил ей навестить. Звонки на номер телефона, который мне любезно предоставил Самсонов, ни к чему не привели, поэтому я решил приехать к Зеляниной без приглашения, наудачу. Со слов Самсонова мне было известно, что Ирина Зелянина — сирота, её родители умерли около года назад. Сейчас ей 18 лет, около года она находилась под опекой бабушки. В этот период она и подсела на наркотики, плотно сидела на «синтетике». Учитывая данное обстоятельство, я сомневался в том, что у Зеляниной сохранились здравый рассудок и способность рассуждать. Проживала она в небольшом частном доме практически в центре Николаевска, улица Жукова, д. 18, который достался ей по наследству. Всё остальное: квартиру и машину, также перешедшие ей от родителей, она уже пустила по ветру сразу после наступления совершеннолетия. Когда я подъехал к дому Ирины, то обнаружил, что жилым это строение назвать вряд ли можно: сам дом покосившийся, в некоторых оконных проёмах отсутствовали стекла, впрочем, как и входная дверь, крыша во многих местах была повреждена, крыльцо отсутствовало, впрочем, как и калитка. Внутренний двор был захламлён и неухожен. Подойдя к дверному проёму, где должна была находиться входная дверь, я громко постучал о косяк, пытаясь привлечь чьё-либо внимание. Никакой реакции. Повторив эту процедуру и чуть не повредив руку, я прошёл внутрь дома. В этом одноэтажном строении имелось, судя по количеству дверей, три комнаты. Последовательно постучав во все три и не получив ответа, я стал обходить их. В первой никого не было, неудивительно, так как по её виду она являлась нежилой. Во второй я всё-таки обнаружил признаки жизни — прямо у порога на полу лежала девушка. Подойдя к ней и пощупав пульс, я удостоверился в том, что она жива, а также понял, что передо мной госпожа Зелянина. Её фотографию мне показывал Самсонов. В комнате был кавардак: всё разбросано, мебель частично повреждена, частично разбросана. У окна на столе стоял электрический чайник и небольшая электрическая плита, вероятно, Зелянина использовала комнату и как кухню, и как жилую. Подняв Ирину на руки и положив её на стоявший рядом диван (никакой реакции с её стороны не поступило), я похлопал её по щекам, а когда это ни к чему не привело брызнул ей на лицо немного воды, которую взял из бутылки, стоявшей на столе. Зелянина сначала застонала, а затем открыла глаза. Её глаза сказали мне многое: в них была и тоска, и боль, и безысходность. Именно этого я и боялся. Наркоманы не пугают меня и не вызывают жалости, в большей своей части они безвредны. Они вызывают у меня чувства тоски и полного бессилия, так как помочь им практически невозможно, смерть ходит вокруг них и самостоятельно избирает способ, как убить: передозировка, заражение смертельной болезнью или тому подобное. И никто, чёрт возьми, никто ничего сделать не может. Видя состояние Зеляниной, я сходил к столу, налил чайник и включил его, после чего принёс ей стакан воды. Оставив её одну, я дошёл до машины, взял из бардачка упаковку обезболивающих таблеток и несколько одноразовых пакетиков с кофе. Со всем этим я вернулся в дом. С Зеляниной мы пока не обменялись и словом: я, дождавшись готовности воды в чайнике (удивительно, но электричество отключено не было), сделал ей кофе, затем дал ей две таблетки, которые она молча приняла, запив водой. После этого она тяжело села, прислонившись к спинке дивана. Ирина равнодушно приняла чашу с кофе, которую я ей передал, поэтому решил, что можно попробовать начать беседу. — Ирина, здравствуйте. Меня зовут Вячеслав Талызин. Я адвокат. — я старался говорить медленно. — Вы понимаете меня? Зелянина в ответ лишь кивнула головой. — Хорошо. Мне необходимо переговорить с вами, но, если вы откажетесь, я уйду. Вы ответите на мои вопросы? — снова утвердительный кивок. — Ирина, меня интересует ваш друг Илья Костомаров. Вы согласны поговорить о нём? — Д-да. — после продолжительного молчания и с явным трудом произнесла Зелянина. — Хорошо. — я старался говорить тихо, спокойно, чтобы не провоцировать её. — Вам известно, что он мёртв? — Да, туда ему и дорога. — прозвучал жёсткий ответ. — Он вас обидел? — Что я получу за наш разговор? — вдруг спросила Зелянина, видимо, приходя в себя. — Что Вы хотите? — Деньги. — Нет. — тут я подпустил металла в голос. — Не спонсирую приобретение наркотиков. Но могу помочь. — Как? — Организовать частную клинику. — У меня нет денег. — Всё решаемо. — Договорились. Когда ты сможешь это сделать? — Зелянина обозначила, что мы будем общаться на «ты». Меня это устраивало. — После нашего с тобой разговора.