Между нами давно было условлено, что дома он сам достает себе книги с полок, но, должен признать, сейчас ситуация была иной, так что я сделал ему поблажку. Спускаясь в холл, я прислушивался, не доносятся ли откуда-нибудь звуки схватки, но все было тихо. В большой комнате у двери сидел патрульный. Я без проблем отыскал книгу и вернулся с ней к Вулфу. – Как я понимаю, – сказал он, – немного погодя на кухне начнется шевеление. Может даже, всех попробуют собрать за столом, чтобы перекусить. В холодильнике есть ветчина, половина жареной индейки, зрелые оливки, молоко и хлеб. Хлеб тут несъедобный, но в буфете можно найти крекеры, а на полке стоит банка с черничным джемом. Если увидишь что-то еще, заслуживающее внимания, неси тоже. – Он раскрыл книгу и устроился в кресле поудобнее. Я мог бы и продолжить свои высказывания по поводу того, что Вулфу надо было позволить Брагану вытащить нас отсюда и заодно обеспечить себе гонорар, тем более что, на мой взгляд, теория Брагана относительно убийства пока была наименее фантастичной. Но я подумал, что полчаса с книжкой сделают Вулфа более восприимчивым к мысли о полете, и потому снова вышел в холл, а оттуда попал на кухню. Повар Самек там уже разложил повсюду блюда, подносы и разнообразную снедь. Я сказал, что, если он не против, я соберу пару подносов для себя и Вулфа, и он не возражал. Доставая бутылку молока из холодильника, я бросил небрежно: – А кстати, я хотел взглянуть на ту форель, которую поймал посол. Где она? – Ее забрали копы. Нагруженные подносы потребовали два похода туда-сюда. Уже идя со своим подносом, я встретил в холле Паппса и обменялся с ним кивками. Наша трапеза в комнате Вулфа прошла хорошо, если не считать того, что Вулф запивал еду пивом – дома он делает это редко, – которое разрушило его вкусовые луковицы, как он мне сказал, и не смог прочувствовать вкус черничного джема. Я пил молоко, и моим вкусовым луковицам ничто не помешало насладиться джемом. Я отнес подносы на кухню и на обратном пути прикидывал, как лучше уговорить Вулфа принять предложение Брагана. Свои шансы я оценивал как один к пятидесяти, но как-то же нужно было занять время, так почему бы не попробовать? К тому же он платит мне, в числе прочего, и за то, чтобы я тормошил его. Однако с этим пришлось повременить. Дверь в комнату Вулфа была открыта. Войдя, я застал такую картину: в кресле, которое чуть ранее занимал Браган, сидела Адрия Келефи, а посол придвигал для себя еще одно. Я закрыл дверь. Глава 7 Меня снова игнорировали. Когда я пересек комнату к стулу, стоящему у стены, Вулф и миссис Келефи едва глянули в мою сторону, а посол не снизошел и до этого. Он держал речь. – Я хорошо знаком с теорией Финлеттера о том, что в атомный век мы больше не можем полагаться на промышленный потенциал как на определяющий фактор в очередной мировой войне, и я думаю, что он приводит достаточные обоснования, но при этом заходит слишком далеко в своих выводах. Несмотря ни на что, это хорошая, ценная книга. Вулф вложил в книгу листок бумаги, отмечая место, где он остановился (в личных книгах он загибал уголок страницы), и отложил том. – В любом случае, – сказал он, – человек – необыкновенное животное с уникальной особенностью. Из миллионов видов, вымерших в ходе эволюции, мы единственные, кто знает заранее, что нас погубит. И это не что иное, как наше неизбывное любопытство. Можем этим гордится. – Действительно, это так. – По-видимому, нарисованная перспектива не слишком огорчила Келефи. – Я надеялся, мистер Вулф, выразить свою признательность при более счастливых обстоятельствах. Смерть мистера Лисона превратила нашу поездку в трагедию. Тем не менее я не мог пренебречь своим долгом. Благодарю вас. Было в высшей степени любезно с вашей стороны исполнить мою просьбу. – Для меня это привилегия и честь, – ответил Вулф. Ни один дипломат не перещеголяет его в вежливости. – Мне посчастливилось быть избранным моей страной в качестве инструмента ее гостеприимства. Вместе с вами я могу только сожалеть о катастрофе, которая омрачила ваше пребывание здесь. – Разумеется, – согласился посол. – Я также хотел рассказать вам, почему обратился с просьбой к секретарю Лисону. В Риме, где одно время я занимал пост, есть ресторан, которым управляет человек по имени Паскуале Донофрио. Я похвалил его соус, который он подает к жареным почкам, и он сказал, что создатель этого соуса – вы. Нечто подобное произошло со мной в Каире, а потом и в Мадриде. А позднее от моего друга Лисона, когда он работал в моей стране, я узнал о вашей деятельности в качестве частного детектива. Поэтому, когда руководство вашей страны поинтересовалось моими пожеланиями, я вспомнил о вас. – Я польщен, сэр. Я счастлив. – И моя жена присоединяется к моим словам. – Он улыбнулся ей. – Дорогая? Ее темные глаза были еще более сонными, чем обычно. Видимо, потребуется нечто большее, чем убийство, чтобы заставить их вспыхнуть. – Я настояла на том, чтобы прийти сюда с мужем, так как желала поблагодарить вас, мистер Вулф. Я тоже много наслышана о вас, и форель была превосходной. Поистине, ничего вкуснее я не пробовала. И еще. Мне хотелось спросить вас, из чистого любопытства: почему вы не приготовили ни одной рыбы из тех, что поймал мой муж? – О да, – кивнул Келефи. – Мне тоже любопытно. – Прихоть, – сказал Вулф. – Мистер Гудвин подтвердит, что я неисправимый эксцентрик. – То есть вы и в самом деле не использовали мой улов? – Насколько я понимаю, это установленный факт. – Но это довольно странно, поскольку вы здесь именно по моей просьбе. Даже прихоть должна иметь под собой какие-то основания. – Необязательно, сэр. – Вулф проявлял недюжинное терпение. – Каприз, причуда, сиюминутная фантазия. – Прошу прощения за настойчивость, – упорствовал посол, – но я хотел бы избежать возможных недоразумений. Мистер Колвин подал этот эпизод как нечто значительное, вероятно, из желания нажать на вас, и будет крайне прискорбно, если он просочится в прессу. В громких делах, а это дело неминуемо будет громким, любой непонятный факт становится почвой для самых невероятных слухов. И в данном случае они коснутся лично меня всего лишь потому, что вы не захотели приготовить пойманную мной форель! Верно, этот факт не имеет никакой связи с убийством секретаря Лисона, но ее непременно изобретут, тогда так положение посла крайне уязвимо, особенно у меня в настоящий момент. Все это вам известно, разумеется. – Разумеется, – кивнул Вулф. – Тогда вы видите, в чем проблема. Если вы откажетесь дать объяснение или если вы по-прежнему будете называть свой поступок прихотью, что подумают люди? Или чего они не подумают? – Да. – Вулф поджал губы. – Я понимаю, что вы хотите сказать. – Он издал тяжелый вздох. – Хорошо. Эта проблема разрешима. Я могу сказать, что у меня неортодоксальное чувство юмора, не погрешив в этом против истины, и что меня забавляют небольшие розыгрыши над высокопоставленными персонами. А поскольку вы выразили желание порыбачить и отведать форели, приготовленной мной, а я прибыл сюда именно с этой целью, я решил подшутить над вами и не приготовил ни одной форели, которую поймали вы лично. Устроит ли вас такое объяснение? – Абсолютно. Вы готовы сказать это прокурору? – В данный момент я не вижу против этого возражений. Конечно, непредвиденные обстоятельства могут изменить положение дел, так что никаких гарантий дать не могу. – Этого я ни в коем случае и не ждал. – Он, безусловно, был хорошим дипломатом. – И снова примите мою искреннюю благодарность. У меня есть еще одно маленькое дело, но, возможно, я злоупотребляю вашим временем? – Ни в коей мере. Подобно остальным, я всего лишь дожидаюсь прибытия генерального прокурора. – Я постараюсь быть кратким. Мистер Феррис рассказал мне о своей беседе с мистером Браганом, состоявшейся в вашем присутствии. Как он сам пояснил, обратиться ко мне его побудило то, что в той беседе упоминалось мое имя, а также то, что она касалась моей миссии в вашей стране. Я сказал ему, что глубоко ценю его щепетильность, и затем выразил надежду, что он откажется от своего намерения посвящать генерального прокурора в названные им подробности. Обсуждение этого вопроса заняло у нас некоторое время, но в конце концов он согласился со мной в том, что несколько погорячился. Если бы он осуществил свое намерение, то нанес бы непоправимый ущерб переговорам, в которых мы оба заинтересованы. Мистер Феррис теперь сожалеет о том, что сделал, когда застал у вас мистера Брагана. Он раскаивается. Не будет преувеличением сказать, что он в отчаянии, поскольку считает, что скомпрометировал себя, беседуя с мистером Браганом при свидетелях, и что бессмысленно теперь обращаться к вам и мистеру Гудвину с просьбой стереть из вашей памяти ту беседу. Я сказал ему, что обращение к благородным людям с просьбой сделать благородный поступок не может быть бессмысленным и что я сам попрошу вас об этом. Что я сейчас и делаю. Поверьте, пересказ кому бы то ни было того разговора между мистером Феррисом и мистером Браганом не послужит никакой разумной цели. – Я верю вам, – фыркнул Вулф. – В данном случае я могу предоставить вам любые гарантии. – Он обернулся ко мне: – Арчи? – Да, сэр. – Мы ничего не помним из того, что мистер Феррис сказал сегодня днем мистеру Брагану, и никакие уговоры с чьей бы то ни было стороны не освежат нашу память. Ты согласен на это? – Да, сэр. – О нас отозвались как о благородных людях. Даешь слово чести? – Честное благородное. Он отвернулся. – Я тоже даю вам слово. Достаточно ли этого? – Более чем, – с чувством произнес Келефи. – Мистер Феррис будет счастлив. Ну а мне просто не хватает слов, чтобы в полном объеме выразить свою признательность, но я надеюсь, что вы примете от меня вот этот небольшой сувенир. – Он поднял левую руку и стал стягивать перстень с изумрудом. Перстень сидел крепко, но после нескольких рывков и вращений поддался. Посол потер его о рукав пиджака и обратился к жене: – Мне кажется, дорогая, будет уместнее, если ты сама вручишь перстень мистеру Вулфу. Ты хотела поблагодарить его вместе со мной, а это – символ нашей благодарности. Пожалуйста, попроси его принять перстень. Она как будто замялась на секунду, и я предположил, уж не полюбилась ли ей моя идея с сережкой и не жалко ли ей расставаться с ней. Потом она, глядя в сторону, взяла у мужа перстень и протянула его Вулфу. – Я прошу вас принять это, – произнесла она так тихо, что я едва расслышал. – В знак нашей благодарности. Вулф не мялся. Он взял перстень, посмотрел на него и зажал в руке. Я ожидал, что он разразится очередной тирадой, выдаст что-нибудь особенно цветистое, но он в который раз удивил меня, что не удивительно. – Это совершенно излишне, мадам, – сказал он Адрии Келефи и перевел взгляд на посла. – Совершенно излишне, сэр. Келефи уже стоял. Он улыбался: – В противном случае нам не доставило бы это такого удовольствия. Я должен идти и сообщить обо всем мистеру Феррису. Еще раз спасибо, мистер Вулф. Пойдем, дорогая. Я поднялся и открыл им дверь. Они прошли мимо, одарив меня дружелюбными улыбками, но не изумрудами. Закрыв за ними дверь, я вернулся к Вулфу. Его кресло стояло довольно далеко от окон, и к тому же дневной свет уже начал угасать, поэтому он включил настольную лампу и любовался под ней перстнем. Я тоже им полюбовался. Размером он был с лесной орех. – Возможно, мое честное слово не столь ценно, как ваше, – сказал я, – но оно тоже чего-то да стоит. Давайте так: вы носите его с понедельника по пятницу, а я в субботу и воскресенье. Он фыркнул: – Ты ведь привез с собой свой рабочий чемоданчик, так? – Да. В нем мой пистолет. – Мне нужна самая сильная лупа, пожалуйста. Я дошел до своей комнаты, достал из чемоданчика лупу и вернулся. С ее помощью Вулф теперь уже как следует рассмотрел изумруд и потом отдал его мне. Тем самым, казалось, он признавал мои права на камень, поэтому я изучил зеленый символ признательности спереди, сзади и с боков. – Я не эксперт, – сказал я, возвращая перстень Вулфу, – и возможно, то мелкое коричневатое пятнышко около центра делает его особенно редким и красивым, но на вашем месте я бы вернул перстень послу и попросил бы взамен хороший чистый камень вроде того, что я не так давно видел в витрине «Вулворта». Никакой реакции. Я ушел к себе, чтобы убрать лупу на место. Если я все еще надеюсь убедить Вулфа принять предложение Брагана, то пора было действовать, поскольку времени оставалось совсем немного. Мой первый залп уже был наготове, когда я вновь я вернулся в его комнату, но, сделав пару шагов к его креслу, остановился как вкопанный. Вулф откинулся на спинку кресла с закрытыми глазами и шевелил губами: вытягивал их трубочкой, потом втягивал обратно, вытягивал, втягивал, вытягивал, втягивал… Я стоял и смотрел на него. Вулф делал так только тогда, когда его мозг работал на полную катушку, когда все его колесики вращались и напрягались все извилины. А сейчас что это было? О чем он мог думать? Подозревать Вулфа в притворстве я не мог, так как это был единственный феномен, который он на моей памяти ни разу не имитировал. Когда у него закрыты глаза, а губы так шевелятся, он по-настоящему работает, и работает изо всех сил. Но над чем? Клиента нет, улик нет, никаких стимулов, кроме желания сесть в машину и поехать домой. Однако у нас существовало непреложное правило: когда бы на него ни снизошло это состояние, отвлекать его нельзя было ни при каких условиях, поэтому я подошел к окну и стал смотреть, что происходит снаружи. Патрульный по-прежнему стоял на своем посту, спиной ко мне. Солнце опустилось за деревья, а может даже уже за горизонт, начинались сумерки. Если смотреть в одну точку, то не заметно, как уходит свет, но если сначала посмотреть тридцать секунд в одну точку, а потом еще тридцать секунд в другую и снова вернуться взглядом в первую, тогда становилось заметно. Я научился этому в Огайо, примерно в то же время, когда поймал свою первую рыбешку. Голос Вулфа заставил меня повернуться. – Который час? Я глянул на запястье: – Без двадцати минут восемь. Он выпрямился и открыл глаза: – Мне нужно позвонить. Где это?