– Телефон есть в большой комнате, вы его видели. Должны быть и параллельные аппараты. В комнате Брагана наверняка есть, только я ни одного не видел. Судя по всему, телефонные звонки не запрещены, но их отслеживают. В большой комнате сидит коп, хотя, думаю, этим дело не ограничивается. Готов поспорить, что линию прослушивают. – Я должен сделать один звонок. Это важно. – Он уперся ладонями в подлокотники и поднялся. – Какой домашний номер у Натаниэля Паркера? – Линкольн три, четыре-шесть-один-шесть. – Пойдем. – Вулф направился к двери. Я проследовал за ним через холл в большую комнату. Патрульный был там, ходил вокруг и включал светильники. Он посмотрел на меня, но ничего не сказал. На столике рядом с телефоном стоял поднос с пустой тарелкой и кофейной чашкой; по-видимому, патрульного накормили. Когда Вулф взялся за телефон, патрульный придвинулся к нам, но не стал возражать и не вытащил оружие. Вулф вынул свой блокнот и положил его перед собой на столе, и через стол патрульный сосредоточенно уставился на раскрытую страницу, хотя она была девственно чистой. Вулф сказал оператору: – Разговор с абонентом по номеру в Нью-Йорке. Мой номер Уайтфейс семь-восемь-ноль-восемь. Имя Ниро Вулф. Я хочу поговорить с мистером Натаниэлем Паркером в Нью-Йорке по номеру Линкольн три, четыре-шесть-один-шесть. Патрульный явно изнывал от желания получить хоть какую-нибудь подачку, а потому я сказал, обращаясь к нему: – Паркер – наш юрист. Почтенный член коллегии адвокатов и просто прекрасный человек. Он трижды вытаскивал меня из тюрьмы. А вот поддерживать беседу патрульный был не в настроении. Он поднялся. Я поднялся. В столь поздний час Вулфа соединили быстро, и вскоре он уже говорил в трубку: – Мистер Паркер? Да, Ниро Вулф. Надеюсь, что не прерываю ваш обед… Я звоню из коттеджа мистера Брагана в Адирондаке… Да, конечно, вы слышали… Мне нужна от вас кое-какая информация, mais il faut parler francais exclusivement. Vous comprenez? Bien…[1] Вулф продолжил говорить, и тогда у патрульного появились возражения. Телефонные переговоры наверняка где-то прослушиваются и записываются, но ему, несомненно, поручили стоять рядом с телефоном и фиксировать суть сказанного, а фиксировать бессмысленные звуки он не умел. Сменяющиеся выражения на лице служителя закона держали меня в курсе того, что происходит в его голове. Прежде всего, французского он не знал, это было очевидно. Затем у него возникло желание прервать связь. Он даже сделал движение рукой, но передумал. После этого он попытался сделать умный и высокомерный вид, притворяясь, будто понимает каждое слово, однако отказался от этой затеи, когда встретился со мной взглядом. Наконец он решил изобразить беззаботность в знак того, что никакой проблемы вовсе нет и что стоит он рядом с нами лишь ради того, чтобы Вулф не смел перекручивать телефонный шнур. Прохождение через эти фазы заняло довольно много времени – четверть часа, а то и больше, и он уже очень неплохо справлялся с последней, когда Вулф сделал ему одолжение, взяв карандаш и начав писать в блокноте. Копу теперь было на что смотреть, и это стало большим облегчением для него и для меня, хотя я сомневаюсь, что он смог разобрать мелкий почерк Вулфа, глядя на него вверх ногами с расстояния пять футов. Я стоял ближе и, вытянув шею, увидел, что пишет босс на том же языке, на каком говорит. Французского я тоже не знал, поэтому просто сделал умный вид. Вулф заполнил целую страницу и еще часть, а потом внезапно перешел на английский: – Большое спасибо, мистер Паркер. Я удовлетворен. Прошу прощения за то, что помешал вам обедать, но дело срочное… Нет, я не хочу ничего добавить, и вопросов у меня больше нет… Да, непременно, но вряд ли мне еще понадобится ваша помощь сегодня. Доброго вечера, сэр. Он повесил трубку, положил блокнот в карман, повернулся ко мне и открыл рот, чтобы сказать что-то, однако не успел. Дверь с веранды распахнулась, и в комнату один за другим вошли окружной прокурор Колвин, затем среднего роста человек с круглым красным лицом и большими ушами и наконец шериф Делл. При виде нас Колвин остановился и обратился к человеку, шедшему за ним: – Это Ниро Вулф. Вулф и Гудвин. – Он продолжил представления: – Вулф, это мистер Херман Джессел, генеральный прокурор штата Нью-Йорк. Я ввел его в курс дела, и сначала он хочет побеседовать с вами. Сейчас. – Прекрасно, – сказал Вулф. – Я готов. Полагаю, беседа не займет много времени. Но говорить мы будем не с глазу на глаз. Если мне предстоит назвать имя убийцы мистера Лисона, что я и собираюсь сделать, то произойти это должно в присутствии всех заинтересованных лиц. Будьте добры, пригласите всех собраться здесь. Они вытаращились на него. Шериф что-то сказал. Очки Колвина сползли на самый кончик носа, но он даже не заметил этого. Джессел встал напротив Вулфа: – Повторите, пожалуйста, что вы сказали. – Я думал, что выразился предельно ясно. Я готов назвать убийцу. Сделаю я это только в присутствии остальных участников рыбалки. А до тех пор я больше ничего не скажу и не буду отвечать ни на какие вопросы. Когда же они соберутся здесь, все до единого, и вы, господа, разумеется, тоже, то сначала я поговорю по телефону с госсекретарем. Если сейчас он не в Вашингтоне, то придется разыскать его. Уверяю вас, господа, бесполезно орать на меня или тащить куда-либо. Я буду нем. Существует только один приемлемый способ продолжить разговор, и я его вам только что предложил. Шериф и окружной прокурор переглянулись, а Джессел смотрел на Вулфа: – Однажды мы с вами встречались, мистер Вулф. Вы, должно быть, не помните этого. – Отнюдь, сэр, я помню. – И конечно, мне известна ваша репутация. Вы говорите, что можете назвать убийцу. У вас есть улики? – Имеющихся улик достаточно для обвинения, но не для ареста. После того как меня выслушают, сомнений ни у кого не останется. – А при чем здесь госсекретарь? – Я должен начать с разговора с ним. Причины этого станут ясны с первых же моих слов. – Хорошо. Мы сможем связаться с ним. Но у меня тоже есть условие. Сначала вы должны сообщить мне конфиденциальным образом, в чем будет состоять суть вашего заявления. – Нет, сэр. – Тон, которым говорил Вулф, не допускал возражений. – Ни слова. – Но почему? – Потому что мне нужно заплатить по счету, а если я уведомлю вас заранее, вы можете каким-то образом помешать этому. – Вулф поднял руку ладонью кверху. – Что здесь сложного? Соберите здесь всех. Установите телефонную связь с госсекретарем. Я поговорю с ним. Вы сможете прервать меня в любой момент, на любом слове. Стойте рядом со мной, чтобы выхватить у меня из рук трубку, если понадобится. Или поставьте у меня за спиной полицейского с дубинкой. – И все же я прошу вас оказать мне личное одолжение – переговорите сначала со мной. Вулф повел головой: – Прошу прощения, мистер Джессел. Я слишком упрям. Не утруждайте себя понапрасну. Генеральный прокурор оглянулся по сторонам. Если он ожидал предложений, то их не последовало. Тогда он сунул руки в карманы, развернулся и направился к камину. На полпути он резко остановился и пошел обратно. – Они все здесь? – спросил он Колвина. – Да, конечно. – Пошлите за ними. Мне надо позвонить. Глава 8 Генеральный прокурор Джессел стоя говорил в телефонную трубку: – Тогда вы понимаете ситуацию, мистер секретарь. Один момент. Даю вам Ниро Вулфа. Он предоставил аппарат в распоряжение Вулфа, который сидел у стола. Браган и посол с женой находились на диване, переставленном от стены в середину комнаты. Миссис Лисон усадили в кресло рядом с диваном. Спайрос Паппс, человек коварный, злокозненный и откровенный, устроился на большой пухлой подушке у ног миссис Лисон. Феррис и шериф заняли стулья чуть в стороне; за ними стояли лейтенант Хопп и двое его коллег. Окружной прокурор Колвин занял пост возле стола, почти вплотную к Вулфу, а Джессел, передав трубку, также остался стоять рядом. Я тоже был на ногах, у Вулфа за спиной. У меня не было ни малейшего представления о том, к чему идет дело, но он сказал, что собирается назвать убийцу, поэтому, пока передвигали мебель и рассаживались, я сбегал к себе в комнату, достал из чемодана свой пистолет и сунул в боковой карман. Вулф заговорил непринужденным тоном: – Это Ниро Вулф, мистер секретарь. Мне следовало попросить мистера Джессела, чтобы он предупредил вас: наша беседа займет некоторое время, минут десять, а то и более. Надеюсь, вы удобно сидите… Да, сэр, я понимаю и не отниму у вас времени больше, чем абсолютно необходимо. Вы уже знакомы с подробностями ситуации, так что перейду прямо к делу. Я знаю, кто убил мистера Лисона. Разоблачать его перед представителями закона будет бесполезно. Тем не менее я хочу разоблачить его, во-первых, потому, что, если я этого не сделаю, меня будут держать здесь и докучать глупостями неопределенно долгое время; а во-вторых, потому, что он имел глупость задеть мое самолюбие… Да, сэр, но если я буду говорить, то только по-своему, и думаю, что сначала вам следует выслушать меня… Сегодня я должен был готовить на ланч форель. Мне принесли четыре корзины с уловом, на каждой из них была метка с именем рыбака. В трех корзинах рыба была безупречно свежей, а в корзине посла Келефи нет. Его форель не окоченела, не обесцветилась – ничего такого, что бросалось бы в глаза. Даже повар не заметил, что с ней что-то не так. Но поймана она была не сегодня. Это долго объяснять, но опытный человек всегда может точно сказать, насколько свежа рыба, вне зависимости от того, как ее хранили. Поверьте мне, я никогда в таких случаях не ошибаюсь. Разумеется, я не стал использовать эту рыбу в своем блюде. Повар поинтересовался почему, но я не открыл ему свои причины, не желая ставить посла в неловкое положение. Сам я предположил, что этим утром послу не достало либо везения, либо умения, и он каким-то образом раздобыл эту ранее пойманную форель, чтобы скрыть сегодняшнюю неудачу. Я стараюсь быть как можно более кратким. Известие о насильственной смерти мистера Лисона заставило меня пересмотреть это предположение. И я пришел к заключению, что убийство совершил посол Келефи и что оно было преднамеренным. Он поймал те восемь форелей днем ранее, помимо тех, что предъявил в качестве вчерашнего улова – я не уточнял, сколько именно, – и спрятал их в реке, погрузив в воду. Вероятно, рыба была еще жива, когда он сделал это, но я не обладаю достаточной квалификацией, чтобы назвать точный час, когда она погибла. Предполагаю также, что орудием убийства посол также запасся вчера, вытащив из поленницы и где-то спрятав. Итак, сегодня ему не пришлось тратить время на ловлю, чтобы заполнить корзину, и у него было четыре часа, чтобы заняться другим делом, а именно убить мистера Лисона. Пробраться через лес незамеченным не составляет труда. К такому заключению я пришел, но был бы ослом, если бы обнародовал его. Это всего лишь умопостроения, и я был единственным человеком, способным оценить состояние рыбы в корзине посла. Представители закона осмотрели ее, но не увидели того, что увидел я, хотя справедливости ради стоит отметить, что я осматривал рыбу, когда она предположительно была только что вынута из воды, тогда как они сделали это четырьмя часами позже. Тем не менее, когда окружной прокурор спросил, почему я не стал готовить пойманную послом рыбу, я мог бы поделиться с ним своими выводами, но не стал этого делать из-за необоснованной недоброжелательности мистера Колвина. Теперь, однако, мои заключения нашли подтверждение. Нельзя сказать, что посол признался мне явным образом, но это и не требуется. Чуть более часа назад он пришел ко мне в комнату вместе со своей женой якобы для того, чтобы поблагодарить меня, и тоже поинтересовался, почему я не взял ни одной рыбины из его корзинки. Из моего ответа и последующего разговора он понял, что я обо всем догадался. По его просьбе я придумал фиктивное объяснение своему поступку. Он попросил, чтобы я пообещал придерживаться этого объяснения, но я отказался. Тогда он обратился ко мне еще с одной просьбой, не важно какой именно, которая была абсолютно излишней, так как мы оба хорошо понимали друг друга и без слов. По крайней мере посол так считал. И когда я без колебаний эту просьбу удовлетворил, он предложил мне в знак своей признательности перстень с изумрудом, сняв его с пальца и попросив жену преподнести его мне. Она сделала это, и сейчас перстень лежит в кармане моего жилета. Тем самым, мистер секретарь, он нанес удар по моему самолюбию. Изумруд не был символом признательности. Это была плата за молчание. Если бы она была соразмерна моему достоинству. Будь это «Кохинор» или «Забара»[2], то она могла бы выполнить свое предназначение, но это всего лишь крупный камень с заметным изъяном. Естественно, я был уязвлен. После ухода посла я обдумал все еще раз. Меня не только оскорбили, но и подвергли опасности, как и остальных присутствующих здесь. Если посла не разоблачить, мы будем вынуждены страдать от длительных разбирательств и, вероятно, на всю жизнь останемся под подозрением, и только я в силах разоблачить его. Я решил, что должен действовать, однако сначала нужно было понять, что я могу сделать, а что нет, и поэтому я позвонил своему юристу в Нью-Йорке. Сверившись с источниками в своей библиотеке, юрист предоставил мне необходимую информацию, которую я записал. Чтобы мое сообщение было полным, я должен зачитать вам свои записи. Выдержка из статьи двадцать пятой Уголовного кодекса штата Нью-Йорк: «Послы и иные сотрудники иностранных государств, аккредитованные при президенте или правительстве Соединенных Штатов и официально признанные в соответствии с законами Соединенных Штатов, а также их секретари, курьеры, члены их семей и обслуживающий персонал не подлежат уголовной юрисдикции в данном штате и должны быть высланы в свою страну для судопроизводства и определения меры наказания». Из статьи двести пятьдесят два, раздел двадцать два, Уголовного кодекса Соединенных Штатов: «Любые судебные акты или постановления, предъявляемые любым гражданином в любом суде Соединенных Штатов или отдельного штата или любым судьей или судом, в результате которых любой посол или сотрудник любого посольства иностранного принципата или государства, признанный и аккредитованный в данном качестве президентом, а также любой член семьи или обслуживающего персонала такого посла или сотрудника, подвергается аресту или тюремному заключению или его движимое и недвижимое имущество описывается, арестовывается или конфисковывается, надлежит считать не имеющим юридической силы». Из статьи двести пятьдесят три я приведу это положение в сокращении: «Любого судью, издавшего судебный акт или постановление в нарушение статьи двести пятьдесят два, и каждое должностное лицо, связанное с исполнением такого судебного акта или постановления, надлежит считать нарушителем международного права и возмутителем общественного спокойствия; такой судья или должностное лицо подлежат тюремному заключению не более чем на три года, а также наложению денежного штрафа в размере, установленном судом». Последняя цитата, мистер секретарь, объясняет, почему я так настаивал на беседе с вами. Если бы я уведомил о своих выводах представителей закона, которые здесь находятся, и они в своем рвении вершить правосудие нарушили бы права посла, то по федеральному законодательству не только они подлежали бы уголовному преследованию, но и я. Поскольку я не желаю подвергнуться трехлетнему тюремному заключению или хотя бы риску чего-то подобного, то вынужден был обратиться лично к вам. Разумеется, я оставляю один вопрос без ответа: каков был его мотив? Почему он убил? Ответа у меня нет, но имеются определенные соображения. Думаю, вам будет небезынтересно узнать, что мотив посла, скорее всего, никак не связан с его дипломатической миссией или переговорами, которые он вел. Как я уже упоминал, посол не собственноручно вручил мне перстень. Сделать это он попросил свою жену. Я могу привести его точные слова: «Мне кажется, дорогая, будет уместнее, если ты сама вручишь перстень мистеру Вулфу». Двусмысленной была не только сама фраза, но и тон, которым она была произнесена. Посол презентовал мне изумруд в качестве платы за то, чтобы я не разглашал свои умозаключения о том, что мистера Лисона убил он. Тогда почему поднести перстень должна была его жена? Не потому ли, что она сама имела отношение к этому преступлению? Не потому ли, что это она дала послу мотив или импульс совершить убийство? Не потому ли, что это из-за нее посол вынужден был прибегнуть к крайней мере… Вот так вышло, что не я, а Вулф сумел выяснить, что заставит вспыхнуть глаза Адрии Келефи. Дикой кошкой она соскочила с дивана, прыгнула к столу и одним взмахом руки сбросила телефон, блокнот и все остальное, что там лежало, на пол. Колвин и Джессел кинулись поднимать телефон. Я занялся дикой кошкой, схватив ее сзади за обе руки. Она дергалась, и изворачивалась, и колотила меня пяткой по ногам. Джессел прижал трубку к уху и забубнил: – Алло, алло, алло… Вдруг раздался еще один голос: – Да, все случилось из-за нее. – Это была Салли Лисон. Она поднялась с кресла и обошла Паппса, чтобы встать напротив жены посла. Я крепче сжал руки Адрии. Салли продолжила говорить ровным, тусклым, мертвенным голосом, от которого, казалось, все вокруг покрылось корочкой льда: – Ты даже не змея, Адрия. Мне не подобрать для тебя сравнения. Ты соблазнила моего мужа в своем доме – в доме своего мужа. Я знала об этом. Он сказал мне, что не может вырваться от тебя. Тогда я вырвала его, устроив так, чтобы его отозвали на родину. Думаю, ты рассказала обо всем мужу. Это вполне в твоем стиле. Должно быть, это случилось после нашего отъезда, во время одной из твоих истерик. Потом моему мужу пришлось ехать сюда, и как только он тут появился, ты снова стала преследовать его. Я знала об этом и пыталась тебя остановить, но не сумела. Зато сумел твой муж. Он убил Дейва. Ну почему он не убил тебя? – Салли Лисон сжала кулаки опущенных вдоль тела рук, напряглась и задрожала. – О боже! – вскричала она. – Почему не тебя? Когда приступ дрожи отпустил ее, она повернулась к окружному прокурору и произнесла опять тихо и без выражения: – Я солгала вам, когда сказала, что никого не подозреваю. Конечно, я подозревала. Но я знала, что вы не сможете его арестовать, и не хотела признаваться в том, каким глупцом был мой муж. Да и какой смысл? Какой вообще теперь во всем смысл? – Ее снова била дрожь. Посол встал с дивана и шагнул к столу, так что на секунду я поверил, будто он собирается ответить Салли. Но он обратился не к ней, а к своей жене, положив руку на плечо Адрии. Я отступил назад. – Пойдем, дорогая, – сказал посол Келефи. – Все это очень утомительно. – Она пошла за ним, а он повернул голову и резко окликнул: – Спайрос! Это было зрелище, которое я не ожидал когда-либо увидеть и не ожидаю, что увижу еще хотя бы раз. В помещении находились генеральный прокурор, окружной прокурор, шериф и трое полицейских в форме, не считая пары детективов; и ни один из них не шелохнулся, когда мимо них спокойно прошествовал убийца, уводя с собой жену, из-за которой он убил человека, и своего сотрудника, который наверняка знал о содеянном. Зато зашевелился Вулф. Он сказал вслед удаляющимся спинам: