— Заходи, — прозвучал за спиной голос Брата. — Там грязно. — Не грязнее, чем в твоей грешной душе. Малика обернулась: — Однажды со мной захотел поговорить больной человек. Он согрешил и хотел покаяться. В его посёлке духовного отца не было. И в соседнем тоже не было. Человек не мог оставить слепую жену одну с детьми и пойти в далёкий храм. Он мучился, терзался угрызениями совести, но никому не мог признаться в том, что сделал. Этот грех настолько извёл человека, что у него начался нервный тик конечностей. Знаешь, что это такое? В непроницаемых глазах Брата промелькнуло что-то, напоминающее любопытство: — Не знаю. — Человек не мог спокойно стоять. Все время пританцовывал и подпрыгивал. Смотреть на него было жутко. Пожилой мужчина, натруженные руки, строгое лицо, а дёргается, как кукла на резиночке. — Бог наказал, — произнёс Брат. Малика покачала головой: — Шли дожди, урожай сгнил на корню, землю размыло — ступить нельзя. Безлошадные из сёл не выходили. Люди голодали. Голодали жена и дети этого человека. А его зажиточный сосед привёз из города продукты. Вытащил сумку из телеги, поставил под навес, чтобы водой не залило, а сам повёл лошадь в конюшню. Сердобольным к животине оказался. Пока распряг, пока сена подкинул. Вернулся — в сумке нет булки хлеба. — «Танцор» украл? — поинтересовался Брат. — Сосед кинулся к нему. Мол, так и так. Может, в окошко смотрел, может, видел, кто взял. А этот: «Видел, как собака сумку обнюхивала». «Какая собака?» — «Твоя собака». Сосед вытащил пса из будки и свернул ему шею. — Глядя на грязный пол, Малика вздохнула. — Сейчас я чувствую себя, как эта собака перед смертью… Можно попросить хотя бы фонарик? Хочу видеть, на что наступаю. Брат принёс огарок свечи… и женские ботинки. Малика вернулась в келью подавленная, опустошенная. Села на лежанку, сложила на коленях руки; ладони горели огнём. Перед тем как уйти, Брат предупредил: если она не будет слушаться, то пробудет в чистилище очень долго. Малика невесело улыбнулась — вероятно, так долго, пока холод не вытравит из тела все крохи тепла, пока воздух, пропитанный солью, не издырявит лёгкие, а походы в туалет не сведут с ума. Дождавшись, когда в коридоре затихнет хлюпанье под сапогами Брата, Малика осмотрела дверь — ни щеколды, ни защёлки, — и плотно её прикрыла. Почему-то так казалось, что теперь она в безопасности. Свеча догорела, стало темно, как в могиле. Малика выглянула из комнатушки. Справа тупик, пропитанный зловонием. Туда она пойдёт лишь в самом крайнем случае, когда сил терпеть уже не останется. Убегая влево, коридор резко поворачивал. Из-за угла доносились непонятные звуки, будто кто-то не слишком настойчиво тёр наждачным кругом по камню. Малика пошла на шум. Завернув за угол, прижалась спиной к влажной стене. Мужчина средних лет — в обносках, грязный, с опухшим лицом и полубезумным взглядом — волочил по полу мешок. Заметив Малику, споткнулся, упал. Немного отдышавшись, вновь вцепился в мешковину. В глубине коридора появился человек в чёрном балахоне и направился к Малике. Она влетела в келью. Обхватив себя за плечи, заметалась. Это не страшная сказка, как ей показалось вначале. Это реальность. Праведный Брат не запугивал, когда знакомил её с правилами подземелья. С горем пополам Малика вновь сделала свежий раствор, промыла раны. Прополоскала в кружке шёлковые бинты, обмотала кисти. Старалась ни о чём не думать, но невольно прислушивалась к шуму в коридоре. Шарканье порой затихало, и тогда громче слышался треск заколоченных оконных ставен. Кто-то грозно прокричал: «Все по кельям». Наверное, наступила ночь. Появилась уродливая старуха в нелепом кружевном чепчике — при последнем наместнике одна из кухарок расхаживала в похожем чепчике по кухне и всем говорила, что в нём чувствует себя непорочной девой. Старуха поставила тарелку с лепёхой каши на лежанку рядом с Маликой. Проверила, есть ли вода в ведре, и удалилась. Вновь пришёл Брат. Переступив порог, спросил: — Почему грешник захотел с тобой поговорить? — Какой грешник? — Ну тот, о ком ты рассказывала. Глядя в пол, Малика пожала плечами: — Захотел и всё. — Ты Праведная Мать? Малика подняла голову. Чёрной повязки на руке сектанта не было. Значит, кто-то из Избранных проболтался, и слух о ней пополз среди рядовых Братьев. — В каком-то смысле — да. — А точнее. — Я моруна. — Никогда не слышал. Это кто? Малика присмотрелась к Брату. Сколько ему? Лет двадцать пять, не больше. Гладкое лицо, ровный нос, длинные пепельные волосы, в дымчатых глазах холод. А в груди вместо сердца доска, исписанная Праведным Отцом. Откуда человеку, взращённому на проповедях, знать о морунах? Что он вообще знает о жизни? — Как тебя зовут? — спросила Малика. — Праведный Брат. — Необычное имя. Кто придумал? Мать или отец? На губах сектанта появилось подобие улыбки. — Отец. Праведный Отец. — Меня зовут Малика. Если хочешь, называй меня по имени. — Если захочу. Малика кивнула: — Договорились. Моруны — это древний народ. — Моруны, — повторил Брат и, сведя брови, уставился на куль. — Нет. Не слышал. Этот человек знал тебя? — Мы виделись впервые. — Почему он захотел тебе признаться? — Он думал, что я отпущу ему грехи. — Ты имеешь на это право? — Он так думал. — Даже в твоем мире есть Бог. «Танцор» искупает грех болью. — Какой грех? — Воровство, — промолвил Брат, явно удивленный непониманием Малики. Она принялась разбинтовывать руку — сквозь ленты вновь просочилась кровь. Если шёлк не отмыть от крови, он присохнет к ранам. — Всё намного сложнее. Он не раскаивался в том, что украл хлеб. Он винил себя в смерти невинной собаки. — Малика принялась разбинтовывать другую руку. — Ты бы не мог набрать в кружку воды и насыпать туда много соли? Немного помедлив, Брат шкрябнул кружкой о стенку ведра, присел перед мешком: — Много — это сколько? — А сколько получится. Она плохо высыпается. Брат придавил мешок коленом, покатал, как кусок теста: — Что ты ему сказала? Малика еле сдержала улыбку. История зацепила молодого мужчину. До сих пор он слушал другие истории, не столь приземлённые. — Я сказала: «Я отпускаю тебе грехи. Тебе стало легче?» Он подумал и ответил: «Нет». Тогда я сказала: «Бог отпускает тебе грехи. Тебе стало легче?» Он ответил: «Нет». И расплакался. Я взяла его за руку и сказала: «Грехи искупают благими делами, а не слезами. Иди к соседу и во всём признайся. Возможно, он простит тебя. А может, будет ненавидеть. Но тебе станет легче. Потом приюти щенка и заботься о нем, как о своём ребенке. И тебе станет легче. Каждый день делай хорошие дела и не думай о прощении Бога. А потом я приеду и спрошу: «Тебе стало легче?» Брат поставил кружку с раствором на лежак: — Ездила? — Нет. Не успела. Брат посмотрел на тарелку: — Почему не ешь? Малика повернула руки ладонями кверху: — Не получается. — Болит? — Терпимо.