– Ну, наверное, лучше подыскать ему другую жену, – заметил Бурен. – По-моему, Шэнь, что промышляет ловлей крыс, недавно овдовела, – предложила Ханг-нэ. Топор вскрикнул от радости, распахнул дверь и выбежал на улицу. * * * Юань мчался по темнеющим улицам Сан-Франциско со всех ног. Только бы не споткнуться в полумраке! Добежав до ветхого здания в Чайна-тауне, служившего ему домом, он увидел снаружи толпу, начисто заслонившую вход. Неужто опоздал?! Неужто все, что он пережил, все через что прошел, пропало даром? Проталкиваясь сквозь гущу народу, он обронил кое-что из принесенной еды, но чашу с чудотворной травой стиснул так крепко, что пальцы побелели. Посреди толпы сидел самый странный зверь из всех, каких Юаню только доводилось видеть – мощного сложения, толстолапый, короткошерстый, с густой кудрявой гривой на голове. Он сидел мордой к зданию, будто не замечая изумленных взглядов и перешептываний окруживших его мужчин, женщин и ребятишек, однако, стоило Юаню приблизиться, зверь повернулся к нему. Не узнать этой морды и черных блестящих глаз было бы невозможно. Лев-страж коротко рыкнул, словно приветствуя Юаня. Толпа воззрилась на юношу с интересом. Под множеством взглядов Юаню стало не по себе, да и брата увидеть не терпелось, однако он догадался: лев послан не духами. Льва послала к нему Мин Ли. Юноша склонился к зверю так, что его лицо оказалось всего в нескольких дюймах от львиной морды. В пасти льва блеснули кончики острых клыков. – Передай хозяйке, что для меня будет величайшей честью встретиться с нею снова, но только после того, как я позабочусь о своем брате, о Чене. Зверь кивнул и рыкнул еще раз. Толпа расступилась, и лев-страж большими скачками помчался прочь. Поднявшись по шатким ступеням и миновав темный коридор, Юань вошел в свою тесную комнатушку. Землистые лица со всех сторон обратились к нему. Запахи еды вызвали ропот и множество голодных взглядов. Казалось, с самого утра Чень даже не шевельнулся. Увидев брата, он попытался подняться ему навстречу, но не смог даже оторвать головы от грязной циновки. Сняв с чаши крышку, Юань осторожно, не торопясь, принялся кормить брата линьчжи. С каждой проглоченной щепотью челюсти Ченя двигались все увереннее, на глазах обретали силу. К Юаню подошла крохотная девчушка, дернула его за рукав и попросила пампушку. Юань угостил ее, и она помчалась к родным – делить добычу на всех. Тут юношу снова потянули за рубашку. Оборачиваясь, он ожидал увидеть еще кого-нибудь из соседей, но это оказался Чень. Впервые за много дней он сидел прямо, и глаза его были ясны. – А еще есть? – хрипло спросил он. Юань рассмеялся. Казалось бы, звук этот был так чужд, так неуместен в столь мрачной обстановке, однако все вокруг тоже заулыбались. – Конечно, брат. Есть. И, сдается мне, отныне будет всегда. Стив Берман * * * Свой первый рассказ Стив Берман опубликовал в возрасте семнадцати лет. С тех пор его произведения появлялись в ряде антологий, включая «Пляску фэйри» и Japanese Dreams. Его дебютный роман, Vintage, A Ghost Story, дошел до финала премии Андре Нортон, а не так давно он составил и выпустил в свет антологию рассказов Magic in the Mirrorstone. Живет Стив на юге Нью-Джерси, в компании очень и очень требовательного фамильяра. Примечание автора Идеей «Игроков с Золотых Гор» я обязан настоящему, реальному мистеру Цзи – Цзи Сяобэню, моему преподавателю востоковедения. На протяжении целых пяти курсов он повергал меня в изумление лекциями об истории и обычаях Китая, и я был просто обязан написать этот рассказ, дабы отблагодарить его за науку. Ну, а поскольку действие происходит в Сан-Франциско середины девятнадцатого века, я решил, что в рассказ нужно включить не только трикстершу-китаянку Ханг-нэ, но и еще одного трикстера, явного американца, в образе Бурена. Оба они представляют собой смесь древних легенд и моей собственной фантазии: в тибетской мифологии имеется демонесса по имени Ханг-нэ, а Бурен – волшебная версия Финеаса Тейлора Барнума[26]. Те, кто нас слушает [27] В комнатах женщин, под крышей, стояла жара, хотя солнце уж час, как скрылось за горизонтом. Сквозь крохотное оконце под потолком внутрь не проникало ни ветерка, что мог бы всколыхнуть воздух и принести с собой дуновение ночи. Огоньки масляных ламп тянулись кверху ровно, точно отвес каменщика. Пахло пылью, потом и оливковым маслом. В этот летний вечер хозяйка дома, ее восемнадцатилетняя дочь Пантея, еще три рабыни и Ниса пряли толстую шерсть для зимней одежды. Двери в главный зал они оставили открытыми и слушали речи мужчин, доносившиеся из мужских комнат, снизу. На закате мужчины закончили трапезу, и после этого гетера по имени Калонике начала играть им на парной флейте одну мелодию за другой. Эта дама нестрогих правил славилась своим музыкальным искусством, и нанять ее могли себе позволить только богачи из богачей. Сегодня вечером хозяин дома развлекал какого-то очень важного гостя. Четырнадцатилетней Нисе, младшей из домашних рабынь, эти мелодии очень нравились, и она изо всех сил старалась удержать их в памяти: ведь хозяйка ни за что не позволит достать флейту и попробовать сыграть их самой сегодня, сейчас, пока прочие женщины с жадным любопытством прислушиваются к новостям, а игру Нисы могут услышать мужчины. Ловкие пальцы Нисы проворно вили из коричневой пряжи нить, а меж ее коленей, тихонько жужжа, кружилось веретено. Кое-какую женскую работу вполне можно делать молча – чем болтать, куда лучше послушать, что происходит там, внизу. Музыка стихла. О мозаичный пол мужских покоев зазвенели монеты, нежный голос прославленной гетеры проворковал слова благодарности и пожелал всем доброй ночи. Один из рабов-мужчин проводил ее через двор и выпустил за ворота. Теперь мужчины завели разговор, но, успев осушить всего по одной-две чаши, говорили не так громко, чтоб женщинам удалось их расслышать. – Ниса, – велела хозяйка, – поди-ка послушай, что они там говорят. Ниса свернула нить петлей, чтобы не расплеталась, положила веретено на пол, встала и потянулась. Выскользнув за дверь, она прокралась вперед вдоль верхней галереи, выходившей на внутренний двор. Из открытых дверей мужских покоев струился наружу свет ламп, ложась тусклой позолотой на домашний алтарь, на который вся семья возлагала ежедневные жертвы Зевсу и богам-покровителям дома. В мужских покоях мелькали тени, изнутри доносился смех. Укрывшись за перилами галереи напротив мужских покоев, Ниса обхватила руками колени, припала глазом к щели в перилах и приготовилась к запретному зрелищу. Мужчины возлежали на ложах, расставленных вдоль стен, а перед ними стояли низкие столики. Многофитильные масляные лампы согревали блюда с угощениями. От столика к столику ходили двое рабов, предлагая пирующим вино с водой и маслины. – Неужто вас не тревожит, что вы обращаетесь с людьми, как с животными? – спросил один из мужчин. В его голосе слышался чужой, варварский акцент, но узнать его Нисе не удалось. – О чем это ты говоришь? Эй, Мегаклес, подай-ка сюда вон тот кувшин вина! – откликнулся хозяин. – Об этих рабах, – пояснил варвар. Из покоев с пустым блюдом в руках вышел и двинулся через двор, к кухням, Киприос. Он был самым миловидным рабом в доме, но слишком уж хорошо знал о своей красоте. И пользовался ею, чтоб получать подарки от граждан и прочих свободных людей. Нередко уходил из мужских спален с дареными монетами. И никогда ни с кем не делился. – Мы вовсе не обращаемся с рабами, как с животными, – возразил хозяин. – Ослы у меня по дому, как видишь, не расхаживают. И львы не стряпают в кухнях еду. И псам не позволено прясть пряжу, жать из олив масло и давить виноград. С рабами мы обходимся, как с рабами. Они куда более ценны, чем животные. – А вот у меня на родине рабов не держат. – Ну так, должно быть, ваша страна очень бедна. Мегаклес, налей-ка еще вина нашему неискушенному гостю! Пробовал ли ты когда-нибудь вино столь изысканного вкуса? Мы растим лучший виноград во всех окрестных землях! – Кстати, Дракон, – обратился к хозяину Аристид, – вчера на рынке я заметил, как самая юная из твоих рабынь помогала Мегаклесу с покупками. Не думаешь ли ты в скором времени получить от нее приплод? – От Нисы? Не знаю. Вполне возможно. Конечно, ей уже четырнадцать, самый возраст. Глаз ее остр – любой обман на рынке примечает быстрее всех в хозяйстве. И ловко прядет. И, к тому же, музыкальна… – И весьма привлекательна, – добавил Аристид. Аристид был хозяину ближайшим другом, и Ниса, если только могла, пряталась на женской половине всякий раз, как он заглядывал в гости. Уж очень не нравились ей ни его лапы, ни взгляды, что он бросал на нее. – Будь она свободной женщиной, – продолжал Аристид, – я посвящал бы ей стихи. Но, раз уж она – рабыня, позволь заплатить тебе, дабы воспользоваться ею. Хозяин расхохотался и пробормотал что-то – так тихо, что Ниса не разобрала слов. – У нее все задатки хорошей, исключительно полезной рабыни, – сказал он в полный голос. – Даже не знаю, не рано ли портить ее тягостью да родами. – Все твои убытки я возмещу с лихвой, – посулил Аристид. – Ну, ради нашей дружеской любви, окажи мне эту милость! Ниса стиснула кулачки. – Разве ты хочешь, чтобы твое родное дитя росло в рабской утробе? – заговорил кто-то еще. – Позволишь ему родиться рабом? Уж лучше излей семя в утробу жены – там его место по праву. «Верно, – подумала Ниса. – Вот туда и излей». – Жена уже родила мне троих прекрасных сыновей, – сказал Аристид. – Теперь я желаю наслаждений, а эта девочка с виду – совершенно в моем вкусе: стройна, почти как мальчик, лицо лучится юностью, на коже ни пятнышка… – Тебя послушать – ты словно бы влюблен, – заметил хозяин. Голос его зазвучал заметно мягче прежнего. Кто-кто, а Аристид мог выклянчить у него все, что угодно. В животе Нисы зашевелился страх. – Пс-с-ст! – прошелестело над галереей. Ниса оглянулась. В дверях на женскую половину стояла, маня ее к себе, Евдокия, старшая из рабынь. Поднявшись на ноги, Ниса прокралась к ней, обе переступили порог и тихо прикрыли за собой двери. – О чем они там говорят? – спросила хозяйка, понизив голос. – Ни о чем интересном, – пробормотала в ответ Ниса. – Ни о политике, ни о торговле.