– И что это за развлечения? – спросил Аврам, хотя было видно, что разговор ему наскучил и он просто пытался заполнить возникшую паузу. Исхак пожал плечами. – Охота на болотах, – небрежно ответил он. – На птиц, иногда даже на крокодила. Настолько я помню, они даже пару раз плавали вверх по реке. Я помогал им достать лодки. – Посмотреть на храмы и древние развалины? – спросил Питт, подражая сонному тону Аврама. – Думаю, да, – согласился Исхак. – Однажды даже до самого Каира. Посмотреть пирамиды Гизы и все такое прочее. – Он осклабился. – По их словам, якобы попали в песчаную бурю. Но в основном далеко не уезжали, предпочитая окрестности лагеря. Тема не стоила того, чтобы ее развивать дальше, говорить же, чтобы поддержать разговор, было практически не о чем. Питт уже начал терять надежду узнать о Ловате что-то новое, что позволило бы лучше понять его характер, не говоря уже о том, почему его убили. Вероятно, единственное знание, которое он увезет из Египта, будет о том, что Аеша Захари – женщина образованная и патриотка своей страны; что она никакая не содержанка и не в ее правилах расплачиваться за комфорт и роскошь своей красотой. – И они обычно совершали свои вылазки вчетвером? – спросил он. Если найти хотя бы одного или двух из них, он сможет больше узнать о Ловате из их воспоминаний. – Чаще всего да, – согласился Исхак. – В одиночку это просто опасно. – Он пристально посмотрел на Питта, проверяя, понял ли тот намек, что англичане в его стране оккупанты, чужаки, захватившие его землю, и как таковые они отнюдь не вызывают у местного населения теплых чувств. Скорее наоборот. Питт прекрасно его понял. Он ощущал эту ненависть в воздухе, читал ее в косых взглядах людей, когда им казалось, что на них никто не смотрит, как мужчин, так и женщин. Даже если они и были благодарны за финансовую поддержку, никто не любит ощущать себя должником. Были и личные чувства, любовь и ненависть, как, например, страсть Тренчарда к египтянке. Имело место некое уважение, вероятно, также любопытство, а иногда даже взаимопонимание. Но чаще всего под маской безразличия, а порой и радушия, кипел гнев. Память же об обстреле Александрии сделала его только сильнее. Но и двенадцать лет назад чувства были те же самые, хотя и, вероятно, спрятаны глубже. Несколько минут они сидели молча. Снаружи слышался плеск воды – это волы по-прежнему бродили в реке, – мерный, естественный звук. После долгого знойного дня ночь принесла с собой долгожданную прохладу. – И, разумеется, была женщина, – внезапно произнес Исхак, пристально глядя на Питта. – Будь кто-то, кто хотел убить его за это, он бы точно это сделал. Это была дочь богатого, образованного человека, но христианина. То есть мусульманкой она не была. Будь это так, он навлек бы на себя немало бед… Он был настоящий христианин, этот мистер Ловат. – В хижине было темно, и Питт не мог видеть его лица. Зато в голосе араба слышались самые разные эмоции. Будь Исхак англичанином, Питт наверняка бы понял, какие именно, отделил бы одну от другой. Увы, он был в чужой стране с ее древней и сложной культурой и говорил с человеком, чьи предки создали удивительную цивилизацию за тысячи лет до Христа, не говоря уже о Британской империи. Более того, фараоны правили этими землями еще до рождения Моисея, до того, как Авраам бежал из объятых пламенем Содома и Гоморры. Земля под ним была тверда, воздух тяжел и душен. Было слышно, как снаружи, под звездным небом, по воде бродят волы, и все это было реально, как реален был писк москитов. И все же происходящее казалось ему наваждением, как будто его присутствие здесь было лишь сном. С трудом верилось, что Сэвил Райерсон сидит в лондонской тюрьме, а Наррэуэй ожидает, что Питт отыщет способ предотвратить скандал. – Настоящий христианин? – переспросил он араба. – Да, – кивнул Исхак. Питт так и не понял, хорошо это или плохо. – Обычно ходил к святилищу у реки. Очень любил там бывать. Был сильно огорчен, потому что это очень священное место… и для нас тоже. – Для нас? – удивился Питт. – Для мусульман? – Да. Раньше там… – Исхак не договорил. Аврам хмуро посмотрел на него. Взгляд араба был устремлен куда-то мимо Питта. – Их всех похоронил мой отец, – произнес он так тихо, что Питт едва расслышал его слова. – Я помню его лицо после этого. Я думал, что он никогда не придет в себя. Наверно, он и не пришел. Он до конца своих дней видел это во сне. Это было даже хуже, чем когда он умирал. – Исхак судорожно втянул в себя воздух и медленно выдохнул. – Моя сестра ухаживала за ним, делала все, чтобы облегчить его страдания, но не могла помешать призракам возвращаться к нему. – Лицо араба исказила гримаса боли, голос был полон душевных мук. – Он часами разговаривал с ней, рассказывал ей о них и не мог ничего с собой поделать. Его посещали видения, страшные видения… Он видел кровь, видел, как лопается, словно жареное мясо, плоть, видел обугленные лица, к которых было невозможно узнать человеческие. Я слышал, как он стенал… – Исхак умолк. Питт повернулся к Авраму, но тот покачал головой. Оба молча ждали. – Пожар, – пояснил наконец Исхак. – Говорят, их было тридцать четыре. И все погибли в огненной западне. – Мои соболезнования, – тихо произнес Питт. Он знал, что это такое. Однажды ему довелось видеть пожар в Англии. Запах горелой плоти навсегда врезался в его память. Исхак покачал головой. – Мой отец мертв, а теперь и моя сестра. – Я этого не знал! – удивился Аврам. Исхак закусил губу и сглотнул комок. – В Александрии… несчастный случай. – Как жаль, – сказал Аврам и покачал головой. – Она была прекрасна. – Он произнес эти слова так, как будто имел в виду не только внешнюю красоту, но и нечто иное, невидимое глазу. Исхак открыл было рот, чтобы что-то сказать, но так и не смог побороть овладевшую им скорбь. Питт и Аврам молчали. Снаружи между тем стало совсем темно. В открытое окно были видны звезды, похожие на россыпь алмазов на черном бархате неба. Воздух сделался прохладнее. Наконец Исхак поднял глаза. Похоже, самообладание вернулось к нему. – Думаю, лейтенант Ловат тоже пострадал от пожара, – произнес он. – Потому что вскоре он заболел. Говорили, какая-то лихорадка. В лагере была вспышка этой болезни. Его отправили домой. С тех пор я его не видел. – А его друзья? Они остались? – спросил Питт. – Нет, – тихо ответил Исхак. – Все трое уехали, но по разным причинам. Не знаю, что с ними стало. Наверно, их перевели служить куда-то еще. Британская империя велика. Может, в Индию? Они могли доплыть до Суэца, а оттуда дальше, по новому каналу, не так ли? – Его слова прозвучали скорее как утверждение, а не как вопрос или хотя бы сомнение. – Да, – пробормотал Питт, надеясь в душе, что он отыщет хотя бы одного из них в Лондоне и ему не нужно будет делать телеграфом запрос через официальные каналы. Исхак прав. Благодаря Суэцкому каналу – этому детищу умелых переговоров и инженерной мысли – Британии теперь был открыт весь мир. Учитывая значимость канала для экономики и поддержания порядка во всей империи, крайне маловероятно, что Британия когда-нибудь согласится предоставить Египту полную автономию. Хлопок был лишь малой частью этих соображений. Как могла Аеша Захари вообще надеяться на успех? Неужели она рассчитывала, что Британия так просто выпустит из рук столь бесценное приобретение? Питт ощущал на своих плечах свинцовую тяжесть, как будто он пытался развязать некий тугой спутанный узел, но каждая нить, за которую он дергал, затягивала его лишь сильнее. – Спасибо за гостеприимство – произнес он вслух и кивнул Исхаку. – Твое угощение и твой разговор обогатили меня. Теперь я ваш должник. Похоже, араб был доволен. Было в выражении его лица и его позе нечто, что говорило об этом, хотя почти неуловимое и едва заметное в тусклом свете догорающих свечей. Задержавшись еще на несколько минут, гости вновь рассыпались в благодарностях и наконец ушли. Они вновь зашагали по тропе вдоль рукава реки. Поверхность воды отливала бледным блеском, отражая свет далеких звезд. Было трудно понять, где они идут. Питт внезапно поймал себя на том, как страшно он устал. Все его тело болело, причем не только от сидения на твердой земле, но и от синяков, полученных на ковровом базаре. Голова гудела от удара полицейской дубинкой. В эти минуты больше всего на свете – даже больше, чем наконец разгадать загадку смерти Ловата и снять пятно подозрений с Райерсона и Аеши, – ему хотелось одного: лечь на что-нибудь мягкое и провалиться в глубокий сон. Еще примерно с милю он шел за Аврамом, не столько видя перед собой его силуэт, сколько слыша стук шагов по сухой земле. Наконец они подошли к одинокой хижине, стоявшей довольно далеко от воды. Аврам остановился, и Питт едва не налетел на него. Здесь им предложили крышу над головой. Аврам заплатил за ночлег названную цену, взяв с Питта обещание, что тот отдаст ему свою долю, когда они вернутся в Александрию и Сан-Стефано. Деньги таяли с огромной скоростью. Питт опасался, что будет вынужден просить у Тренчарда взаймы. Средства на возврат долга придется взять в консульстве и в конечном итоге у Наррэуэя. *** На следующее утро стало заметно прохладнее. Вдали от города воздух был чист и прозрачен. Местность лежала между обширным внутренним водоемом к югу от Александрии и каналом Махмудия, который вел к самому Нилу, и отражения света раннего дня на водной глади поражали своей красотой. Темные силуэты верблюдов с их покачивающейся походкой делали эту картину еще более похожей на сон. Сегодня Питт решил нанести визит начальнику военного лагеря, где когда-то служил Ловат. Позавтракав фруктами, хлебом и густым черным кофе, поданным в чашке размером чуть больше наперстка, Питт отправился в путь. Аврам шел вместе с ним, хотя сегодня в его присутствии не было необходимости. У Питта возникло подозрение, что еврей лишь потому вызвался сопровождать его, чтобы Питт не сбежал, не выполнив своих финансовых обязательств. Разумеется, он никогда бы открыто в этом не признался, однако явно не хотел упустить свою выгоду. Потребовалось около часа споров и увещеваний, прежде чем Питт оказался наедине с худым, загорелым почти до черноты офицером весьма вспыльчивого нрава, явно не питавшим симпатий к досужим гражданским лицам. Они стояли рядом на небольшой тенистой веранде, выходившей на запекшийся от солнца плац. Еще один солдат стоял снаружи на часах. – Особая служба? – спросил полковник Маргасон, не скрывая своей неприязни. – Это некая специальная полиция? Боже праведный! Куда катится этот мир? Никогда не думал, что Лондон опустится до такого. – Он со злостью посмотрел на Питта. – И что вам, собственно, нужно? Я не знаю ни о каких скандалах, но даже если бы и знал, я бы поговорил с человеком лицом к лицу, а не шептался бы за его спиной. Питт буквально валился с ног от усталости и был весь в укусах москитов. Наверно, не было такой части его тела, которая так или иначе не болела. – Значит, если мне вдруг будет поручено поймать шпиона в вверенном вам лагере, я буду знать, что на вашу помощь мне рассчитывать не приходится, сэр, – не без вызова произнес он и не без удовольствия отметил, как лицо Маргасона вспыхнуло раздражением. – Однако, – продолжил он, – я веду свое расследование от имени убитого человека. К его смерти, похоже, неким образом причастен Египет, и единственная ниточка, о которой нам известно, тянется сюда, в этот лагерь, где он служил двенадцать лет назад. Я был бы рад очистить его репутацию от любых инсинуаций, с которыми может столкнуться в суде его защита, причем заранее, прежде чем его адвокат попытается отмести их, что не всегда получается убедительно. Маргасон фыркнул. Питт ощущал исходившую от него неприязнь едва ли не кожей, однако полковнику было нечем возразить на его довод. Какие бы чувства он ни испытывал к Питту, честь вверенного ему полка была куда важнее. – Как его звали? – резко спросил он. – Эдвин Ловат, – ответил Питт, осторожно садясь на один из стульев, как будто намеревался провести здесь столько времени, сколько сочтет необходимым, пока не узнает все, что ему нужно, до последнего слова. Впрочем, сиденье оказалось твердым и довольно неудобным. Оно давило в тех самых местах, какие он вчера натер, сидя на твердой земле, не говоря уже о том, что и ночь он провел не в мягкой постели, а на грубой соломенной циновке. – Ловат, – задумчиво повторил Маргасон, все так же стоя. – Это было до моего приезда сюда. Но я попробую что-нибудь сделать. Тогда начальником лагеря был генерал Гаррик. Он вернулся домой. Думаю, его можно найти в Лондоне. – Маргасон саркастически улыбнулся. – И зачем нужно было ехать в такую даль! Не проще ли было заглянуть в архивы? Да хранит господь вашу Особую службу, если там все такие, как вы. – Мы не полагаемся на мнение одного человека, тем более если оно ничем не подкреплено, полковник Маргасон, – как можно спокойнее произнес Питт. – Мы не полагаемся лишь на военную информацию. Человек был убит при более чем странных обстоятельствах, причем в убийстве подозревают не просто некую важную фигуру, а министра. Члена кабинета. В таких обстоятельствах мы обязаны рассмотреть самые разные версии. Маргасон снова фыркнул и отвел взгляд, глядя на голый, утрамбованный сотнями ног плац, окруженный песками и постройками того же песчаного цвета. – Не читаю о таких вещах в газетах. Нет времени. С меня хватает своих забот. – Он вновь фыркнул и посмотрел на палящее солнце. – Здесь неспокойно. Намного неспокойнее, чем думают в Лондоне, сидя по своим кабинетам. Малейшая искра, сущая ерунда, и все полетит к чертям. – Я видел, – поддакнул Питт. – Вчера, на ковровом базаре. Слава богу, английский офицер остался жив. Маргасон поджал губы. – Ничего удивительного. Гордона убили в Хартуме, но мы все еще не отомстили за его смерть. Проклятый Махди мертв, но это мало что меняет. Здесь все кишит дервишами. Чертовы безумцы! – воскликнул он. Питт отметил, как дрогнул его голос. – Будь у них такая возможность, они бы перерезали нас всех. И после этого вы приезжаете сюда, чтобы задавать вопросы о репутации офицера, служившего в Александрии двенадцать лет назад и убитого в Лондоне! Бог мой, неужели вы настолько некомпетентны, что не можете уберечь этого вашего министра от суда? Неужели для этого нужно ехать за тридевять земель и отнимать мое драгоценное время вашими вопросами? – Я бы отнял его гораздо меньше, если бы вы рассказали мне о Ловате, – возразил Питт. – Неужели у вас здесь нет офицера, который бы его помнил и был бы хотя бы самую малость честнее, чем архивные документы о его службе? Главная подозреваемая, женщина, была его хорошей знакомой, когда он служил здесь. – Неужели? То есть он ее бросил, и она все эти годы вынашивала планы отмщения? Замечательно! Он ее изнасиловал? – Голос Маргасона был полон презрения, хотя не похоже, что тот чувствовал себя оскорбленным. Питт не мог сказать, на кого направлено его отвращение – на Ловата или его жертву. – Скажите, ваши солдаты часто насилуют местных женщин? – с невинным видом спросил Питт. – Возможно, вам было бы легче сдерживать недовольство местных жителей, если бы положили конец этому безобразию. – Послушайте, вы, наглый!.. – рявкнул Маргасон и резко повернулся к Питту, словно готовый к прыжку хищник. Питт даже не шелохнулся. – Слушаю вас? – Он вопросительно поднял брови. Маргасон выпрямился. – Я был тогда здесь. Но я был просто майором. Мне ничего не известно о вашем Ловате, лишь то, что это был хороший солдат, хотя звезд с неба не хватал. Да, он ухаживал за местными женщинами, но согласно тому, что я о нем слышал, никогда не позволял себе ничего предосудительного. Просто фантазии молодого романтика, оказавшегося в экзотической стране. Ей не было причин жаловаться. К тому же его списали по состоянию здоровья. – С чем именно? – Понятия не имею, – ответил Маргасон. – Какаято лихорадка. Тогда на такие вещи не особо обращали внимание. Мы все ожидали беспорядков. Это было вскоре после случая в святилище. Более тридцати человек погибли при пожаре. Все до единого мусульмане, хотя святилище было также христианским. Страсти бурлили. Мы боялись, что начнутся столкновения на религиозной почве. Но полковник Гаррик проявил решительность. Искоренил недовольство в зародыше. Организовал похороны, устроил мемориал и все такое прочее. Поставил в том месте караул. Любого, кто осмелился выразить неуважение к мусульманам, ждало строгое наказание. – А были другие случаи? – поинтересовался Питт, помня, что рассказал ему Исхак. – Нет, – уверенно ответил Маргасон. – Я же сказал вам, Гаррик проявил благоразумие. Хотя наверняка это было результатом огромного опыта и жесткой дисциплины. Так что солдат, подхвативший в это сложное время лихорадку, – такое вряд ли кому-то запомнилось.