Прочитав его, Ира невольно побледнела и машинально дернулась, стирая сообщение, внося номер в «черный список» и тут же выключая телефон. – Что-то случилось? – спросил внимательно наблюдавший за ее судорожными движениями Александр. – Нет-нет, все в порядке. – Не хватало ей еще грузить незнакомых людей своими проблемами. – Идите, Полиект Кириллович вас ждет. – До встречи, Ирина Поливанова. И про медсестру подумайте. Ее Таня зовут, – спокойно сказал Александр, взял своего молодого товарища за плечо и зашагал в сторону деревенской улицы. Ира, как зачарованная, стояла на крыльце и смотрела им вслед, испытывая отчего-то острое чувство потери. Глава 4 Обратно в лагерь Веретьев возвращался еще более встревоженным, чем уходил. Они с Ленькой обошли три окрестные деревни, и во всех никто не видел сегодня Пашу Головина. Такое чувство, что, распрощавшись с друзьями утром, тот словно сквозь землю провалился. С учетом близости гибельных болот это было очень страшное образное выражение. Конечно, Ольга говорила, что болота эти Павел знал как свои пять пальцев и даже в юности вехами прокладывал путь в самое сердце трясины, но кто знает, что могло поменяться здесь с годами. Вот только зачем его могло понести на эти самые болота, если дорога в деревни вела совсем в другую сторону? И почему Павел так и не дошел до своего родного Заднего, до которого напрямки через лесок было совсем рукой подать? Ответа на эти вопросы у Веретьева не было, и он мучился снедавшей его тревогой, от которой даже покалывало кончики пальцев. Лагерь уже спал, только у костра, рядом с дежурящим сегодня ночью Игнатом, сидели еще три головы: две светловолосые и одна седая. Ольга, Таня, Надежда. Почему-то эта картина вызвала в памяти вид совсем другой головы – с выбившимися из не туго заплетенных косичек медовыми прядями, слегка выгоревшими на солнце. Эта смелая девушка Ирина, бросившаяся, как волчица, уводить их от норы с детенышем, была совсем непохожа на деревенскую, несмотря на простенький сарафанчик и уже устоявшийся ровный северный загар, выдающий, что она много времени проводит на свежем воздухе. Да и лицо было не городское: свежее, выспавшееся, без теней под глазами и легких морщинок, неизбежных при ежедневном офисном стрессе. И чего она делает в сельской глуши одна с ребенком? Впрочем, додумывать эту мысль было некогда, потому что при виде появившихся мужчин взметнулись сидящие у костра женщины. Первой со всех ног к Веретьеву бросилась Таня. – Вернулись? Ну, и слава богу. Он не увидел, а скорее седьмым чувством осознал, что она была готова повиснуть у него на рукаве, но в последний момент сдержалась. Он не был «ее мужчиной», с которым позволительно было такое бурное проявление радости. Потом подошла Ольга, лицо которой было чуть бледнее обычного. – Ну что? Нашелся? Веретьев отрицательно покачал головой. – Его никто не видел. – Вообще никто? – напряженно уточнила она. – Ни в одном доме? – В Заднем всего два жилых дома. Там его точно не было. У одного из жителей во дворе две кавказские овчарки. Здоровенные и дрессированные. Натасканы при приближении чужаков подавать голос. Сегодня они не лаяли, а это значит, что в деревне никого чужого не было. И вот этого я понять никак не могу. Мы с Ленькой не поленились, обошли еще две деревни неподалеку. Крюк дали в общей сложности километров десять. В одной деревне пять жилых домов, во второй, с учетом дачников, пятнадцать. Не заходил туда Паша, и никто с ним не разговаривал. – И где же он тогда? – В голосе Ольги зазвучали близкие слезы. – Не мог же он в город уехать. – Не мог, – согласился Веретьев. – Или мы чего-то не знаем. Пожалуй, сделаем так. Завтра отправим кого-нибудь из ребят к машинам. Посмотрим, на месте ли Пашкин джип. А сами прочешем лес и болота. Вдруг его все-таки зачем-то туда потянуло. Мог упасть, ногу сломать, например. Да мало ли что. Мы его найдем, Оль, я тебе обещаю. Она кивнула, глотая слезы. – Пошли-ка спать, – решительно вступила в разговор Надежда. – Завтра дел будет по горло, надо сил набраться. Погода теплая, дождя не ожидается. Даже если Павлик в лесу, ничего с ним за ночь не случится. Он калач тертый. Выживать на болотах умеет. Саша, задержись на минуту, мне с тобой кое-чего обсудить надо. Они отошли чуть в сторону, и Надежда оглянулась, чтобы убедиться, что Ольга не слышит. – Ты что-то узнал, – сказала пожилая женщина, причем в ее словах не было вопросительной интонации, только утверждение. – Давай рассказывай. Нет, от нее было решительно невозможно что-то скрыть, и Веретьев поделился информацией о сбежавших уголовниках. – То есть ты опасаешься, что Паша утром мог на них наткнуться? – уточнила Надежда. – А у него с собой была одежда, телефон, причем «чистый», нож, вода, ну, и документы тоже. Как раз то, что может пригодиться людям в бегах. Да, это очень нехорошо, Саша, очень. – Нехорошо, – задумчиво подтвердил он. – Вы как думаете, Надежда Александровна, может, надо на ночь двоих дежурных выставлять? Все-таки тут у нас и еда, и обмундирование, и условия отличные, чтобы смутное время в лесу пересидеть. Снять часового, а потом перерезать нас, сонных, несложная задача. А убивать эти люди умеют. – Думаю, по двое лучше, – согласилась Надежда. – И днем надо кого-то из ребят оставлять в лагере. Не дело это, что Таня с Ольгой тут одни. – Хорошо, что вы про это подумали. – Веретьев устало растер лицо ладонями. – Вы идите спать, Надежда Александровна, я сегодня с Игнатом подежурю. – Ты устал, а завтра день непростой, – заметила женщина и ласково погладила Веретьева по лицу. – Не надо геройствовать, Саша. Ты – командир, твоя голова должна быть ясной, потому что сердцем чувствую, непростые дни нас всех ждут. Ой, непростые. – Все устали, – покачал головой Веретьев. – И завтра у каждого будет своя непростая задача. Ничего, Надежда Александровна, мне не впервой. Он сходил в свою палатку, сменил сапоги на берцы. Те сидели как вторая кожа, потому что обувь Веретьев выбирал придирчиво и аккуратно. В его прошлом иногда от ладно сидящей обуви зависела жизнь. Натянул под куртку флисовую фуфайку, чтобы не мерзнуть от недосыпа, вернулся к костру, к Игнату. – Ты чего, командир? – спросил тот. – От волнения не спится? – Условия изменились, – лаконично ответил Веретьев, не вдаваясь в детали. – Завтра утром объясню всему личному составу, что да как. А пока будем с тобой вместе ночь куковать. – Может, поспим по очереди, прямо тут, у костра, – предложил Игнат. – Нет, спать мы не будем. А будем, совсем наоборот, следить в оба. Так внимательно следить, как будто мы знаем, что сегодня ночью нас ждет тщательно подготовленное нападение. – А оно нас ждет? – Понятия не имею, – честно признался Веретьев. – Но исходить будем именно из этого. Кстати, если это произойдет, то ты отвечаешь за то, чтобы разбудить всех остальных. – А ты? – А я? – Веретьев нехорошо усмехнулся. В пламени костра блеснули клыки, как у волка. – А я отвечаю за то, чтобы отбить первую атаку и попытаться обезвредить обоих нападавших. – Ты знаешь, что их будет двое? – Их двое. А будут они или нет, это мы на практике проверим. Ты не обижайся, Игнат, но моей подготовки хватит, чтобы выстоять одному против четверых. Если бы это было на войне, то я бы просто их убил. Но сейчас мы должны будем их задержать и сдать полиции. Так что давай, запасаемся терпением и горячим чаем. Сам он прислонился спиной к дереву и закрыл глаза, превратившись в слух. Несмотря на внешнюю расслабленность позы, Веретьев был готов мгновенно вскочить на ноги при первом же подозрительном звуке. Он не боялся, что его напарник решит, что командир спит, и тоже захочет прикорнуть. Когда человек засыпает, у него непроизвольно меняется дыхание, а значит, он, Веретьев, обязательно услышит, что Игнат заснул. То, что он заснет сам, было невозможно. На мгновение, не больше, пришло сожаление, что рядом нет друга и надежного сослуживца Феодосия Лаврецкого, с которым они бок о бок выстояли в чеченскую войну. И оба вернулись в мирную жизнь, счастливо избежав посттравматического синдрома. Им было некогда впадать в психоз, потому что оба очень много работали. У Феодосия был его бизнес, у Александра – бизнес и поисковый отряд, а потому ощущение собственной ненужности, неумения приспособиться к мирной жизни и найти в ней свое место не возникало. Тело, являющееся боевой машиной, натренированной на поражение противника, они оба поддерживали в хорошей форме скорее по привычке, чем по необходимости. Эх, если бы Лаврецкий сейчас был рядом, все было бы гораздо проще. И в поимке беглых зэков, и в непонятной ситуации с Пашей. Но Феодосий оставался дома, рядом со своей новой женой, на которой женился сразу после того, как разобрался с женой бывшей, нанявшей киллера, чтобы избавиться от Лаврецкого навсегда и вернуть опеку над их общей дочерью, а заодно еще и над солидными семейными капиталами. Киллер был задержан, бывшая жена обезврежена и полностью деморализована, а главным трофеем, завоеванным в этой войне, стала Соня, заведующая кафедрой английской литературы Софья Михайловна Менделеева[1]. Соня Веретьеву нравилась, но с того момента, как Феодосий Лаврецкий стал счастливым молодоженом, свое собственное одиночество он ощущал еще острее. Чуть слышно скрипнула ветка под чьими-то легкими шагами. Веретьев распахнул глаза, моментально сканируя пространство. У него был натренированный навык видеть даже в кромешной тьме, но летние белые ночи не требовали этого умения. Сквозь деревья мелькнула белая футболка, заправленная в коротко обрезанные джинсовые шорты, открывающие длинные, казавшиеся бесконечными ноги. – Ты чего не спишь, Таня? Она пожала плечами, опустилась рядом на траву, словно стекая вниз, обхватила коленки руками, положила на них голову. – Страшно. Я же чувствую, что произошло что-то очень плохое. С Пашей. И боюсь, что случится еще. С тобой. Веретьев внезапно разозлился так сильно, что даже перестал дышать. – Ты чего каркаешь, дура? Он скорее почувствовал, чем увидел, как в уголках ее глаз вскипели слезы обиды. Вот придурок толстокожий, и за что девчонку обидел? Не сделала она ему ничего плохого. А сделать хорошее он сам не позволяет. – Прости, – покаянно сказал Веретьев и неловким движением приобнял девушку за плечи, притягивая к себе. Она радостно и доверчиво прильнула к его широкой груди, втянула носом запах костра и мужской терпковатый аромат, присущий только одному человеку на всем белом свете. Александру Веретьеву. Обостренным чутьем Веретьев понял, что Таня блаженно закрыла глаза. – Не бойся, – сказал он, чтобы она не успела придумать себе ничего лишнего. – Проблемы действительно есть, но не у нас. Завтра я всем все расскажу, и мы все вместе решим, что делать дальше. Одно я знаю точно: нужно найти Пашу. А остальное – как получится. – Как получится, – рефреном повторила Таня, явно думая о чем-то своем. – Иди спать. – Эта нежданная их близость вызывала досаду, потому что не входила в веретьевские планы. Еще с этой стороны осложнений не хватало. – Иди спать, Таня. – А ты? – А я буду дежурить. Вместе с Игнатом. – Ага. Ты будешь дежурить, а он будет спать. – Девушка фыркнула, высказывая свое несогласие с таким положением вещей. Веретьев был уверен, что его напарник вовсе не спит, слышал это по его дыханию, но смущать Таню не стал. Не нужно это, чтобы она знала, что ее очередная попытка его соблазнить в который уже раз провалилась на глазах у свидетеля. – Ничего, я его разбужу, – сказал он, встал, рывком поднимая Таню, подтолкнул ее в сторону санитарной палатки. – Игнат, подъем. Напарник завозился, делая вид, что действительно только что вынырнул из дремы. Все-таки хорошие ребята были в отряде, понимающие. Таня грустно улыбнулась, помахала рукой и удалилась. Ее ровная спина выражала разочарование и покорность. Покорность, черт ее побери. – Слушай, командир, – подал голос Игнат, дождавшись, пока тоненькая фигурка исчезнет за задернувшимся пологом палатки, – а те двое, кого мы ждем, что мы о них знаем? – Что они беглые зэки, – довольно нелюбезно ответил Веретьев, – или тебе их полную биографию знать интересно?