Часть 8 из 31 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Спит… — едва слышно произносит она. — День выдался тяжёлый.
Благоразумно решаю промолчать, но прекрасно догадываюсь по какой причине он спит. Стойкие ароматы в квартире говорят о многом.
— А Вы как справляетесь? — обеспокоено спрашиваю я. Хочу обнять её или взять за руку. Пообещать, что всё будет хорошо, когда-нибудь наладится. Но сдерживаюсь.
— Потихоньку!
Елизавета Аркадьевна говорит коротко и отстранённо. Понимаю, что в мире нет таких слов утешения, которые реально могли бы облегчить её состояние. Но мне искренне тяжело видеть её такой, как и условия, в которых они пока живут.
— Если что-то понадобится, обращайтесь ко мне! — искренне прошу я и чувствую, как в моём голосе звучат слёзы. — Могу принести продукты или помочь по дому. Я буду в Мортиморе ещё несколько дней.
— Спасибо, Лерочка, не нужно! — тут же отказывается женщина. — Мы сами, не переживай.
Но я так просто не сдаюсь.
— Это не просто жест любезности, а реальное стремление помочь! — начинаю настаивать я. — Навязываться не стану, но сама понимаю, как вам сейчас тяжело. Не хочу, чтобы вы чувствовали себя одиноко.
Она вдруг вздрагивает и прячет слезящиеся глаза за носовым платком. Делаю глоток чая, который быстро остывает в прохладном помещении. Давить дальше не стану. Пусть думает, что мне на самом деле нет дела. При желании без спроса заеду в магазин и привезу нормальной еды. На одной водке долго не просидеть.
Вновь отпиваю из кружки в ожидании. Чай немного переслащен. К пряникам больше не притрагиваюсь.
— Ох, Лерочка, ты совсем не изменилась! — сквозь слёзы подмечает Елизавета Аркадьевна. Морщины становятся более выраженными, когда она плачет. В эти моменты выглядит такой беззащитной и хрупкой. И эти дрожащие худощавые руки. — Всё такая же светлая. Таким был и мой Герман… Как же нам с ним повезло. Жаль, ему повезло меньше. Не смогли дать ему нормальную жизнь. И будущее.
У меня разрывается сердце от того, как она винит себя в смерти сына. Думаю, на её месте я бы чувствовала то же самое. Хоть и понимаю, что на самом деле она не виновата. Не может быть виновата. Герман никогда не винил родителей за отсутствие финансовой стабильности, царских апартаментов и чистенького шевроле под окном. Он любил их за доброту и заботу. Они сполна одаривали его более важными ценностями. Как можно с такой поддержкой захотеть перейти черту? Либо я чего-то не знаю об этой семье.
— Не вините себя, он всегда был счастлив иметь таких родителей! — мягко советую я, нервно водя пальцами по краям кружки.
Но женщина отрицательно качает головой.
— Нет, из-за нас он отказался от планов получать образование! — сдавленно произносит она. Громко высмаркивается в платок, нос после этого становится красным. Взгляд уже затуманился от слёз. — Я же видела, что он был несчастен здесь. Ему следовало идти своим путём. Получил бы диплом, устроился на работу, завёл семью. Но он был слишком добрым. Не захотел оставлять нас без поддержки. Ох, если бы я знала к чему это приведёт…
Конец фразы оборвался под громкими всхлипами. Я растеряно наблюдаю за ней и не знаю, что делать. Она будет терзаться намного сильнее, пока не перестанет винить себя. Мне невыносимо смотреть на это. Хочу хоть как-то облегчить её боль. Слова поддержки выглядят насмешкой. Поэтому неожиданно для самой себя я признаюсь:
— Герман никогда не совершил бы подобный грех! Что если с ним просто случилось что-то очень плохое?
Елизавета Аркадьевна скашивает на меня расширенные от удивления и непонимания глаза. Руки до сих пор дрожат, а в голосе сохраняется прерывистость.
— О чём ты говоришь? — задаёт она вопрос, на который мне не хочется отвечать.
Я неопределённо повела плечами, словно намереваюсь ускользнуть от ответа. Но вдруг ей это и правда поможет?
— Простите заранее, что влезла не в своё дело, но я решила узнать подробнее о том, что произошло… — признаюсь я и при этом ощущаю себя так, словно совершила грязное преступление. — Мне удалось поговорить с заведующим отделения в морге и выяснить несколько странных деталей. Возможно, полиция просто не захотела в этом разбираться. Либо и правда нет оснований.
— Странные детали? — с каждым вопросом её тон всё больше меняется, и я невольно сжимаюсь под его напором. Но не могу уже отмотать время назад. — Ты говорила с кем-то о Германе?
— Д-да… — подтверждаю я, сбитая с толку звучащей в голосе ревностью. — Повторюсь, что сомневаюсь в официальной версии. И разговор лишь подкрепил сомнения. Не думаю, что тут есть какой-то заговор или что-то подобное, но даже если Герман совершил это сам, у него наверняка были веские причины. И дело точно не в вас… Просто не хочу, чтобы вы винили себя. Это худшая пытка.
Елизавета Аркадьевна как-то странно кивнула. Теперь она выглядит неестественно спокойной, но пальцы нервно перебирают платок.
— Скажи, Лерочка, а кем ты работаешь? — вдруг интересуется женщина и впервые задерживает на мне взгляд.
— Журналисткой. — отвечаю я, не понимая какое это имеет отношение к делу.
Она выпрямляется, нервно берёт кружку и делает два громких глотка. Я буквально слышу, как жидкость бежит затем по пищеводу.
— Теперь понятно! — сухо констатирует она, как только с силой ставит кружку обратно. — Решила нажиться на нашем горе?
— С чего Вы взяли? — удивляюсь я.
Я непонимающе хлопаю ресницами. Но вскоре начинаю подозревать, что ей так не нравится. Прежде, чем успеваю пояснить свои действия, Елизавета Аркадьевна додумывает всё за меня и расставляет по полочкам где-то в собственной вселенной.
— Думаешь, я поверю, что ты решила раскапывать подробности его гибели по доброте душевной? — с отвращением заявляет она. — Напишешь потом статью? Или ещё что-то… — Елизавета Аркадьевна вдруг вздрагивает, словно её осенило. — Может, и сюда пришла, чтобы разнюхать больше информации? В нашей семье произошло горе, а ты лишь делаешь ещё хуже! Сама не разговаривала с Германом столько лет, и вдруг проснулось желание проявить сознательность! Он мёртв, и никакие подробности этого не изменят. Я не хочу даже думать об этом, и как мой мальчик страдал! Если у тебя есть хоть капля совести, ты оставишь его в покое!
Она на мгновение замолкает и наполняет лёгкие воздухом. Я молча слушаю.
— Убирайся из моего дома! — требует женщина и выразительно указывает на выход. — И никогда больше не приходи!
— Хорошо! — проглотив тугой ком в горле, соглашаюсь я. — Спасибо за чай.
Встаю, но ощущаю себя так, словно поднялась лишь моя душа, а тело осталось сидеть на твёрдом табурете. В дверном проёме поворачиваюсь к Елизавете Аркадьевне, зная, что она не станет меня провожать. Она опустила голову на согнутую руку: острый локоть глядит в сторону кухонного гарнитура. На меня больше не смотрит.
— Я не хотела Вас расстраивать. И не собираюсь писать никакие статьи! — с сожалением говорю я. В холодной и тихой квартире мой голос звучит слишком громко. Через секунду слышу кряхтение в большой комнате: вероятно, крики Елизаветы Аркадьевны разбудили её мужа. — Наверное, это просто мой способ искупить вину перед Германом за годы молчания, пока он тянулся ко мне. Его не слышали при жизни, но я добьюсь, чтобы услышали после смерти. Главным образом, все кто был ему дорог. Надеюсь, это принесёт его душе покой.
Я покидаю квартиру в расстроенных чувствах. Елизавета Аркадьевна так и не вышла из кухни. Пока спускаюсь по лестнице, прокручиваю в голове её слова. Следовало ожидать подобной реакции. Не всегда правда приносит облегчение. Да и нет ещё никакой правды, только мои догадки… Следовало подождать, пока не соберу больше информации. В итоге только сделала хуже.
За рулём мне становится тяжелее. Всю дорогу упрекаю себя за необдуманный шаг. Мнимое благородство… Не зря говорят, что нельзя лезть в чужие проблемы. Вот куда ты полезла, Лера?!
Настроения нет, но заезжаю в магазин, чтобы не приставали с вопросами, где я была на самом деле. В итоге это оказалось ошибкой. С эмоциями справляться получается плохо, и я на автомате беру вместе с каким-то печеньем и бутылкой молока пачку сигарет. Выкладываю за них целую сотку. Немного подумав, беру на кассе ещё мятную жвачку.
Закуриваю почти сразу, как выскакиваю на улицу: впервые за девять лет. Ощущения странные, мне сразу ударяет в голову. Но после нескольких затяжек нервы немного успокаиваются. Теперь всё не кажется таким ужасным.
Перед тем, как сесть в машину, я выбрасываю в мусорное ведро бычок и отправляю в рот сразу два квадратика жвачки. Мята приятно освежает язык. Но на душе остаётся так же затхло и паршиво.
7. Кладбище
Я безмолвно стою напротив свежей могилы и растерянно гляжу на табличку с именем Германа. Найти её оказалось непросто: без посторонней помощи я обошла старое кладбище вдоль и поперёк, пока случайно не наткнулась на нужную могилу где-то на самом отшибе. Здесь рядом овраг, куда скидывают старые венки и выцветшие искусственные цветы.
На могиле почти нет цветов: только сырая вскопанная земля и деревянный кол, на который и прибита скромная табличка. Мой взор приковывает дата: 10 сентября 2022 года. День, когда его не стало.
Сегодня серо и хмуро, но на мне надеты солнцезащитные очки. Они скрывают последствия бессонной ночи. Я видела жуткие кошмары, которые и сподвигли меня спонтанно навестить старого друга. Возможно, в первый и последний раз.
Поблизости никого нет. Меня это утраивает. Спокойно достаю из кармана пачку сигарет и зажигалку. Через минуту прикуриваю и выдыхаю облако дыма. Невольно вспоминаю, как мы с Германом впервые попробовали сигарету. Одну на двоих. Да, он никогда не был абсолютно идеальным, как считают его родители. Я тоже не была. Просто обоим было интересно почувствовать себя взрослыми. Я продолжала с тех пор загонять себя в омут вредной привычки. А Герман не стал: не понравилось.
И теперь я выпускаю в памятную табличку очередной столб дыма, как бы напоминая ему о старых временах. Хочу что-то сказать, но не уверена, что он меня услышит. Вместо этого достаю из кармана одно из нераспечатанных писем. Слишком долго я откладывала их в дальний ящик. Выразительно трясу конвертом в воздухе.
— Герман, если ты меня слышишь, прости, что пропадала столько лет! — неуверенно произношу я, чувствуя себя полнейшей дурой. Виновато смотрю на конверт с моим домашним адресом в Таганроге. Невольно вспоминаю, что письма перестали приходить сразу после переезда со старой съёмной квартиры. Он вполне мог присылать ещё, но я уже никогда их не прочитаю. — Вот, решила наверстать.
Выдерживаю паузу, словно ожидаю получить какой-то знак. Со всех сторон меня окружают ухоженные могилы с красивыми памятниками. Надеюсь, Герману тоже сделают. Он заслуживает большего, чем простая табличка.
Неспешно разворачиваю письмо, датированное 2016 годом, и начинаю читать, пока в руке тлеет выкуренная наполовину сигарета:
«Жить в мире и ничем не обозначить своего существования — это кажется мне ужасным» (Николай Гоголь).
Не хочу жаловаться тебе на жизнь и никоим образом вызывать чувство жалости по отношению ко мне. Ты не ответила на моих два последних письма. Мы оба понимали, что этот момент когда-нибудь настанет. Невозможно поддерживать регулярную связь, когда на самом деле нас больше ничего не связывает. Вероятно, это моё последнее письмо.
Я устал жить в прошлом, а для будущего не хватает смелости. В последний раз случайно виделся с твоим отцом месяц назад. Он заходил ко мне за мясом. Я тогда продал целых два килограмма свежей свинины и штук шесть куриных окороков. Он говорил, у тебя всё отлично, встретила хорошего парня. Уже тогда я почему-то подумал, что на этом будет всё.
Хочу, чтобы ты знала: я искренне рад за тебя и надеюсь, что твоя жизнь сложится удачно. Я всегда считал, что у тебя красивая улыбка. Улыбайся почаще, даже когда очень грустно. В любом случае, я всегда буду готов тебя поддержать. Даже если мы не будем общаться долгие годы.
У меня тоже появилось новое увлечение, и это история города. Ты знала, что в Мортиморе на самом деле происходило много исторических событий? Не настолько масштабных, чтобы заносить в учебники по истории. Даже в сороковые года, во время войны, немцы обошли его стороной, будто вовсе не заметили. А вот Таганрог провёл в оккупации практически два года. Южный город тогда не приносил своим жителям солнечный свет и тепло. Теперь они отмечают день освобождения города 30 августа.
Для мортиморцев же самым значимым событием остаётся фермерская ярмарка, приуроченная к дачному сезону. Для тех, кто всерьёз занимается земледелием, есть возможность похвастаться своим урожаем и подзаработать. Мы не раз посещали с тобой это мероприятие. Теперь я сам продаю картофель, яблоки и морковь, которые выращивают родители. Отличный вариант сбыть лишнее и пополнить карманы.
Помимо этого в Мортиморе происходили пожары где-то в двадцатых годах прошлого века. Они напоминали по масштабам Великий лондонский пожар, охвативший центральные районы Лондона в начале сентября 1666 года. Всё происходило также, по чистой случайности. Но с нашим домом связаны и более тёмные события. Не буду портить тебе этим настроение. Если когда-нибудь заинтересуешься историей города, узнаешь много интересного. Может хватить на целый цикл статей.
С наилучшими пожеланиями, Герман».
Колючий ветер разносит сигаретный дым, на землю сыпется пепел. Что Герман подразумевал под тёмными событиями? Неужели тяга к истории могла завести его не туда?
Я перевожу взгляд на могилу, словно он может ответить на вопрос. Задумчиво делаю последнюю затяжку, затем бросаю бычок вниз и придавливаю подошвой сапога. В моих руках до сих пор шелестит письмо.
Прошло семь лет с того момента, как он отправил это письмо. Видимо, чтобы лучше понять Германа, надо углубиться в его интересы. Начну с архивов, поищу похожие случаи. Если здесь и правда замешано что-то тёмное и незаконное, Герман мог стать не единственной жертвой. И это может пролить свет на то, что с ним произошло.
Имеет смысл покопаться в его личных вещах. Наверняка он собирал записи. Но Елизавета Аркадьевна на пушечный выстрел не подпустит меня к его комнате. Так что придётся всё делать самой.
Тяжело вздыхаю и бережно запихиваю письмо обратно в конверт. Насколько я помню, это всё же не последнее его письмо. Возможно, он мог подробнее написать о том, что выяснил. Перерою всю коробку. Но, пожалуй, вечером. Не хочу пока возвращаться домой. Лучше начну с библиотеки. Но сперва заскочу в кафе: до жути захотелось кофе.
Бросаю тяжёлый взгляд на последнее пристанище Германа. Не произношу ни слова, но мысленно прощаюсь и даю обещание выяснить правду. Вспоминаю жуткий сон. Мне снился наш лес и Герман, который долго-долго бежал, цепляясь за ветки. В глазах, которые сливались с зеленью листьев, читался страх. За ним кто-то гнался и вскоре нагнал: жуткий монстр с лохматой чёрной шерстью. Он повалил Германа на землю и принялся высасывать кровь, прокусив тонкую кожу на шее с пульсирующими венами. Отчётливо запомнился крик, и как его волочили затем еле живого. Странный зверь, наделённый способностью критически мыслить. Он обмотал вокруг шеи Германа шарф, сорванный с шеи, и подвесил на дереве. Герман брыкался недолго. Из-за потери крови был слишком слаб. А я проснулась в холодном поту и больше не могла сомкнуть глаза до самого утра. К счастью, Алиса крепко спала и ничего не слышала.
И сейчас, охваченная мрачными воспоминаниями, случайно замечаю расплывчатую фигуру вдалеке. В первое мгновение мне кажется, что это дух Германа стоит и наблюдает. Даже стягиваю очки, но странная фигура оказывается простым надгробием в форме ангела. Видимо, пора уходить, пока вконец не разыгралось воображение.