Тогда в Капищено мы не понимали, что нам было хорошо. Один только Амелин понимал. А я его не слушала. Босиком, на цыпочках по чисто вымытому полу я прокралась через большую пустую комнату с двумя кроватями по обе стороны от окна. Лёха с Якушиным валялись на них под белыми простынями, как два трупа. Один на спине со сложенными на груди руками, другой лицом вниз, вытянув руки вдоль тела. В воздухе стоял устойчивый запах перегара. Одежда обоих беспорядочным ворохом была свалена на единственном стуле под окном. После того, как я помыла полы, а они собрали и расставили кровати, Якушин вдруг понял, что он уже никуда не уедет. Мы поужинали остатками винегрета и варёной говядиной. Во время еды Лёхе всё же удалось раскрутить Сашу на сопернический спор насчёт Алёны. И пока мы с Костиком болтали, сидя на крыльце, они, прихватив начатую бутылку водки, умотали, а вернулись, когда я уже спала. Очень громко топали, возбуждённо разговаривали и никак не могли успокоиться. На улице стояло предчувствие очередного жаркого дня. От земли поднималось тепло, листья, нагреваясь на солнце, блестели, воздух ещё был свежий, но уже не лёгкий. Входная дверь Амелина оказалась заперта, и я отправилась во двор. Прошлась по дорожкам, понюхала цветы, поела смородину и крыжовник, заглянула в теплицы. Листья на огуречных лозах пожухли, но на них было полно хорошеньких зелёных огурчиков. А в соседней теплице огромными гроздьями краснели помидоры. Только земля везде была очень сухая. Когда бабушка Амелина сажала всё это, наверняка не могла и подумать, что заботиться о них будет некому. Я нашла шланг и отправилась искать вентиль, как вдруг между кустов возле забора увидела плоское, сморщенное лицо. — Хочешь, Тонечка, яички свеженькие? — послышался скрипучий женский голос. — Прямо из-под курочки… Полчаса назад достала. Тёплые ещё. — Откуда вы меня знаете? — я едва справилась с удивлением. Пожилая маленькая женщина с кудрявым пухом седых волос вокруг головы сдавленно хихикнула. — Да, как не знать? У нас тут все тебя знают. Валентина всё про тебя рассказывала. Какая ты красавица и умница. Как в больницу к Костику ездила и как помогала ему. Нравилась ты ей. — А как вы поняли, что я — это я? — Не так уж и много девочек с красными волосами могут оказаться по соседству. Так что? Дать яички? — Ну, можно, — я не знала местных порядков, а те продукты, что оставались у Амелина в холодильнике, трудно было назвать свежими. Женщина подсказала, где включить шланг и, пока ходила за яйцами, я успела полить обе теплицы. — Ну, как там он? — она передала миску с яйцами через забор. — Так некстати всё это получилось. Мальчик ещё от горя не отошёл и тут на тебе. Этот Гришка сам хорош был. Всех допекал. Рано или поздно что-то да случилось бы. Так что передай Костику — я его не осуждаю. — Вы что, думаете, это он сделал? — Раз люди видели, значит, он. И потом, говорят, Гришка со своими прихвостнями над Милой хорошенько поиздевались. Вот и вступился за эту обормотку. Столкнул парня на свою голову. Ведь у него уже было такое. — Что вы выдумываете? Никого он не толкал. Мало ли что было. Теперь на него все несчастные случаи вешать? Женщина многозначительно покивала. — Вот-вот. Именно так я тебя и представляла. — Вы вообще знаете, что такое презумпция невиновности? — Вообще-то знаю, милая, я в советское время юридический факультет окончила. — Тогда с какой стати обвиняете человека, чья вина не доказана? — Знаешь ли, у нас тут свои презумпции. Есть, например, Валёк, он как напьётся, так давай всем штакетник из заборов выламывать, а есть Стас — с кем поругается, свиное дерьмо под дверь подкладывает. И когда мы находим лепешку на крыльце или видим сломанный штакетник, никакой суд нам не нужен. — Спасибо за яйца. Продолжать разговор было бессмысленно. Я нашла на грядках пустой пластиковый таз и собрала в него огурцы и помидоры. А когда вернулась, на амелинском крыльце стоял мокрый Лёха в трусах и сухой, полностью одетый Костик. — О! Это что? — Лёха сунулся в миску с яйцами, потом в таз. Схватил помидор и, обливаясь соком, запихнул в рот целиком. — Доктора-то походу лечить нужно. Утёрся локтем. Лёха, в отличие от Петрова, не искал «прекрасных» моментов, он просто каждую секунду жил так, будто всё кругом создано для него. — Соседка яйца передала. Тёплые ещё, — я показала Амелину миску. Но он, даже не взглянув, смотрел не отрываясь на меня. — Поверить не могу, что ты здесь. Проснулся — решил, что приснилось. Сделал шаг навстречу, но Лёха шутливо встал между нами. — Может, позавтракаем для начала? — Яйца ещё тёплые, представляете? — я взяла одно. — Кость, а давай положим его куда-нибудь греться и у нас будет цыплёнок? — Ты, что? — испуганно шарахнулся он. — Даже не упрашивай! Завести цыпленка — это огромная ответственность. Лёха громко заржал, забрал у меня миску и передал Амелину. — Мы положим их греться на сковородку. В руке осталось одно яйцо. — Но это же так интересно — посмотреть, как из ничего появляется живое существо. Костик задержался на пороге. — Нужна правильная температура. Я погуглю. Вставать на завтрак Якушин отказывался, и бодрый, сияющий Лёха участливо кружил возле него. — А говорят, ещё медики пьют, как сапожники. Может, тебе это… Того… Ну, опохмелиться? Якушин натянул на голову простынку. — Уйди отсюда. — Или два пальца в рот. Честное слово, помогает. — Меня скорее от твоего трёпа вывернет. — Как ты с ним общаешься? — пожаловался мне Лёха. — Чёрствый, неблагодарный человек. Я его, между прочим, вчера из капкана вытащил. — Это ведро было ржавое, — подсказал осипшим голосом Якушин. — А, точня…я…я…к, — протянул Лёха, припоминая. — Мы же к Алёнке залезть собирались. Он стыдливо поморщился. — Угу, — буркнул Якушин. — Только это не её дом оказался. — А чей? — Откуда я знаю? Там собака другая была. Как потом выяснилось, — Якушин вылез из-под простынки и приподнялся на локте. — Я ей Малаша, Малаша. А она как бросится… И на тебя. — Серьёзно? — ужаснулся Лёха. — А я чего? — А ты её как пнёшь. Она аж на три метра отлетела. Потом ещё ведром стал лупить. Визг, писк, суматоха. Я у тебя это ведро отнять пытаюсь, а ты ни в какую… Бабка, хозяйка, выскочила. И ты её так покрыл, что она с испугу в доме заперлась. Кажется, полицию даже вызвала. Лёха судорожно потёр виски и присел на кровать. — Что-то я тоже неважно себя чувствую. Я вроде животных люблю… Чего это я? Ладно если бы с мужиками сцепились, а собаку прибить — вообще не моё. Нет, правда, — виновато покосился на меня. — Я люблю животных. Бабку послать мог, а собаку… Может, водка, палёная была? Якушин хрипло рассмеялся и откинулся на подушку. — Ладно, забудь. — Чё, гонишь что ли? — обрадованно догадался Лёха. — Блин, а я повёлся. — Дом мы правда не нашли, — сказал Саша. — Слава богу.