— Мне бы связаться с ним как-то. Телефончик или электронную почту, — он мгновенно оказался на моём пути. Всё ещё находясь под огромным впечатлением от встречи с Харей и пытаясь отдышаться, я не сразу поняла вопрос, но мужчина спокойно повторил его дважды. — Я не могу дать вам телефон Артёма. Но могу передать ему ваш. Обычно Артём избегал того, чтобы с ним «связывались» и редко кому оставлял свой номер, а электронной почтой вообще не заморачивался. В руках мужчины тут же появился блокнот. Он записал в нём телефонный номер, своё имя и вырвал листок. — Меня зовут Антон Кац. Пусть свяжется со мной, как можно скорее. — У него проблемы? Мужчина помялся. — Нет-нет, никаких проблем. И тут на дорожке к дому я увидела Харю. То и дело озираясь по сторонам, он шёл в нашу сторону. Я кинулась к подъездной двери. — Подождите! Вы забыли номер, — крикнул Антон и Харя тут же повернулся на звук его голоса. Залетев в квартиру, я бросилась к окну и, спрятавшись за фикусом, выглянула. Антон Кац уже сел в машину, а Харя подошёл к подъезду и остановился. — А вы к кому? — с нескрываемым любопытством поинтересовалась Анастасия Фёдоровна. Через приоткрытую щель окна было слышно каждое слово. — Девчонка тут была. — Вита? — Анастасия Фёдоровна покачала головой. — Так она домой пошла. Да ты зайди к ней, чего мнёшься? — А какая квартира? — Сороковая. Соседка моя. Я никогда не желала другим людям зла, но в тот момент готова была придушить Анастасию Фёдоровну собственными руками. Харя кивнул, но с места не сдвинулся. Потом достал телефон и что-то стал в нем писать. — Ну ты чего? — Анастасия Фёдоровна нетерпеливо заёрзала. — Передумал? Проигнорировав вопрос, Харя угрюмо огляделся и двинулся в обратную сторону. Теперь он точно расскажет об этой встрече Гашишу. И они заявятся ко мне домой. Не тупые, гормонально агрессивные одноклассники, а настоящие беспредельщики, у которых был пистолет, бита и пара канистр с бензином, чтобы избавляться от улик. А может даже и трупов. Первым делом я набрала Артёму, но он, как обычно, оказался недоступен. Хотела написать, но на это требовалось время, а мне срочно нужно было с кем-то поговорить. — Этот парень не из Москвы и не станет тебя караулить, — сказал Ярослав, выслушав мою историю. — Может, сунется раз или два, но потом уедет и всё. Ты не его бывшая, чтобы сидеть возле твоего дома часами, ты не кинула его на деньги и по большому счёту ничего ему не сделала. Поэтому лишних сил он тратить точно не будет. Если бы у него пригорало, он бы сразу ломанулся к тебе, но он не стал. Вполне возможно и не придёт больше. Сама подумай, зачем ты ему сдалась? — Они были очень злые на Артёма. Он смеялся над ними и оскорблял по-всякому. — Ну, вот видишь, им нужен только твой Артём, а его всё равно в Москве нет. Если старательно практиковаться, то освоить осознанные сновидения вполне возможно. Главное научиться расслабляться и вместе с тем сосредотачиваться. Дыхание остаётся ровным, а сердце бешено стучит. Я лежу, распластавшись на берегу небольшого лесного озера. Птицы попрятались в тени деревьев, не слышно треска кузнечиков, даже шороха трав. Единственное, что движется здесь — это облака. Они бегут в отражении воды так быстро, что если смотреть на них не отрываясь, может закружиться голова. Время от времени на глади воды лопаются маленькие пузырьки — это рыбы, поднимаясь с прохладного дна, беззвучно глотают раскалённый воздух. Внезапно лёгкий порыв ветра приводит в движение листья, воду и мои волосы. Это длится всего несколько секунд — время не достаточное для пробуждения. Лес что-то шепчет и снова затихает. Рябь на воде расходится ещё раньше. Только волосы не хотят возвращаться обратно, они липнут к взмокшему от жары лицу, заставляя меня пошевелиться. Поправляю прядь, раскидываю руки в стороны — блаженство продолжается. — Удовольствие — высшее благо, — шепчет Артём. Его со мной нет, но я отчётливо слышу голос. — Это Эпикур говорил об отсутствии страданий и чистой совести, — отвечаю я, прокручивая вдоль запястья красную шерстяную нить. — Потому нет смысла беспокоиться о смерти. Пока мы есть, её ещё нет, а когда она приходит, нас уже нет. Я проснулась от ужасающего треска за окном, посреди комнаты стояла мама, и я совершенно не понимала утро сейчас, день или вечер. — Ладно, давай по-нормальному поговорим, — сказала она. — Я понимаю, что девичья подростковая рефлексия — своего рода дань времени и моде, но тебе пора уже с этим заканчивать. С твоим здоровьем нельзя изводить себя до такой степени. — Это не подростковая рефлексия. Это просто рефлексия. Такая же, как у всех. Как у тебя или тёти Кати. — Вовсе нет. Наши переживания основаны на реальных, насущных вещах, а ты выдумываешь трагедию на пустом месте. — Разумеется, мальчики из Мытищ — самое насущное в твоей жизни. И вообще, чем девичья подростковая рефлексия хуже рефлексии престарелых дядек? Да весь интернет заполонён их нытьём. И я точно также не понимаю их заморочек, как и они мои. Разница только в том, что они в своих бедах винят всех, кроме себя, а я пытаюсь понять, как вообще в этой вашей дурацкой жизни всё устроено. — Вита! — мама удивлённо отшатнулась. — Это что ещё за разговоры? Мы с ней не ругались с весны и обе боялись нарушить воцарившийся покой. Но иногда у меня просто не хватало сил сдерживаться. — Ладно, — она примирительно опустилась на край кровати. — Я пришла не спорить, а помочь. Давай вместе разберёмся. Что конкретно тебя удручает? Наш отъезд? — То, что алгезиметр для чувств пока не изобрели. Если бы такой был в природе, возможно, ты бы верила ему, как веришь градуснику. Разговаривать не хотелось. Раз она за столько времени меня не поняла, то ждать внезапного озарения было бессмысленно. — Ты бы могла просто сформулировать что именно не так? — А если всё не так? — Ну вот почему ты разговариваешь, будто я тебе враг? — Конечно, не враг, — я взяла её за руку. — Но я заранее знаю, что ты скажешь и не хочу сейчас этого слышать. Просто внутри меня сейчас слишком много негатива и уже больше не вмещается. — Что это такое? — она заметила красную нить на руке. — Так, ерунда. Загадала желание. — Какое же? — Чтобы вы сами расхотели ехать в эту свою Америку. — Всё понятно, — мама обиженно встала и направилась к двери. — Мам, — окликнула я. — Это шутка. Извини. Я люблю тебя и постараюсь исправиться. — В Третьяковку привезли Караваджо, хочешь, сходим? — Караваджо — здорово! Но нет, пока не хочу, — я покрутила нитку. — Это скоро пройдёт. Честно. Просто нужно ещё немного времени. Противный стрекочущий шум на улице продолжался. Я встала и выглянула в окно. На площадке перед подъездом рабочие долбили и расщепляли на куски асфальт перфоратором. А двое азиатов в оранжевых жилетках на голое тело вцепились в лавочку и пытались вырвать её из земли. Возле них металась Анастасия Фёдоровна. Хватала их за руки и что-то кричала. Рабочие раздражённо и грубо её отпихивали. Я быстро оделась и выбежала на улицу. — Как же так? Что же мне делать? — причитала Анастасия Фёдоровна. — Вы не имеете права! У нас кооператив. — Ничего не знаю, — сказал усатый рабочий. — Разнарядка демонтировать. — Зачем вы всё ломаете? — спросила его я. — Указание убрать все лавочки, чтобы алкоголики не собирались. — Но у нас не собираются. — Ещё одна, — фыркнул усатый. — Слушайте, дамы, все вопросы к администрации. У нас график, а вы задерживаете.