— И тебе, — поняла, что краснею под этим взором. Дверь в коридор закрылась, и я опустилась на постель. Обняла себя руками, закрыв глаза и вспоминая, как пребывала в объятиях Марка. Будь моя воля, я бы уснула в его коконе, как в колыбели. Но здравые мысли опять блуждали в усталой голове. Куда я хочу это все увести? Почему не думаю о будущем? Чего вообще хочу добиться, привязываясь к нему? Излечить? А не слишком ли много ответственности? Почему не думаю о последствиях? Не хочу. Не сейчас. Не порть эти блаженные минуты, дурью разума. Поднялась с постели и, пройдя к шкафу, сняла с себя куртку. Бросила взгляд на своё отражение в зеркале. Щеки полыхают. Сердце учащенно стучит. От счастья?! Подпрыгнула от неожиданности, когда в мою комнату ворвались. В секунду мозг решил, что вернулся Марк, но испуганно отшатнулась, увидев Альберта. Он явно разгневан и разочарован. — Я думал ты другая, но принимать у себя в комнате эту тварь — верх гнусности... — Что ты себе позволяешь?! — в шоке уставилась на него. — Убирайся из комнаты! Но шофёр, словно не слышал меня, подступил впритык и больно впился в локоть. — Ты хоть знаешь, ЧТО он такое?! Эта самая настоящая паскуда... Он собственную мать изнасиловал и убил. Опомнись, дура! От этих обвинений и откровений захотелось опорожнить желудок. Глава 16. Агрессия, как защита МАРК Двадцать лет назад Тряпка уже давно как сито. Это моя майка, которую пришлось пожертвовать в качестве средства для уборки. Они даже мыло не купят... А её средства для ухода брать запрещено. Дотирал последнюю кляксу. Вроде, пролитое вино — красное — его отмыть всегда сложней. Пятно сначала приходилось замачивать, а после скрупулезно драить. Бросил взор на диван, обтянутый драпом. Её ночного гостя, похоже, рвало во сне и прямо на него. Фу. Запах ацетона и рвотной примеси разъедали нос, пока пытался отмыть и это. Если не хочу сегодня лечь спать голодным и избитым, нужно убрать все следы. Сделать так, словно вчера не было никакой попойки, криков и брани. Мы жили в небольшом городке посёлочного типа близ Кировской области. Население чуть меньше тридцати тысяч. Минимум урбанизации города наравне с цивилизацией. Здесь местная полиция нехотя разгоняет алкашей и подростковые дебоши, больницы только две, школ несколько, но оставляют желать лучшего и полно частных домов, в одном из которых обитал я. Да именно обитал, точнее даже сказать существовал. Утром всегда сидел в углу за тем креслом. Именно оттуда научился вовремя замечать беду и удирать во двор. Нет, бить меня никто с утра не собирался, потому что времени перед работой не так много. Поэтому усиленно слушал и запоминал напутствие родительницы, которая всячески старалась замазать отёчность лица и пропитую видуху. — Пойдешь к соседке, запру на месяц. С голоду подохнешь, — обычная угроза. Нет, к соседям я давно не ходил. Не нужны им мои беды. Пару раз приезжала полиция, но чистота в доме, материнская змеиная ласка и ребенок «не-Маугли», отбрасывали все обвинения посторонних. Снаружи у нас все неплохо, но изнутри... Я сплю под кроватью. Нет, не потому что там не найдут, а потому что не увидят, а, следовательно, и не вспомнят, что меня можно пнуть, оттаскать за волосы, избить и оскорбить. Отец мог месяцами пропадать, но, возвращаясь, был не лучше матери. Такая же порция унижений и тирании, но его я боялся больше. В нем проскальзывало порой что-то странное. Будучи слегка подвыпившим, он вдруг становился чересчур ласковым. Начинал обнимать, поглаживать, и порой трогать там, где вроде бы трогать мальчиков не положено. Эти несколько раз прерывала неприятную идиллию мама, когда появлялась в квартире с очередным ухажёром-алкашом. Каждая попойка заканчивалась либо мордобоем, либо оргией родителей, где было неважно кто, с кем и как. Уши закрывать — чревато, потому что эти люди могут вспомнить обо мне, и я не успею вовремя сбежать на улицу, где чаще всего прятался зимой в бане, а летом в собачьей конуре соседской Динки, которая охотно согревала своим теплом. Покидал пристанище до рассвета, чтобы не попасться сердобольным соседям. Да, я могу быть снова избит за побег из дома, но каждый раз питал надежду, что на утро об этом не вспомнят после такого количества выпивки. В одно такое утро обнаружил маму плачущей, и детская невинная душа не смогла пройти мимо. Я любил ее, несмотря ни на что. Смысл ненавидеть? Другой жизни всё равно не знаю. Не с чем сравнивать. Для ребёнка любая мать есть мать. Помню, как тогда погладил её светлые засаленные волосы, касался маленькими ладошками лица, успокаивая. — Не плачь, мам. Пожалуйста... Тогда она крепко прижала меня к себе и заплакала ещё сильней. — Ты — мой... Только мой, — сквозь зубы произнесла она. — Никому тебя не отдам! Она повторяла так несколько раз, нервно укачивая в своих объятиях. После того дня мать заметно изменилась. Угрозы, оскорбления и тирания остались, но она больше не пила. Отец исчез и куда, знать не желал. За “сухие” годы родительницы, успел пойти в школу, полюбить литературу и даже попал в кружок изобразительного искусства. Дядя Игорь, который тем временем жил в Италии, посылал мне деньги, но почему-то через соседей, из-за чего мать очень часто скандалила с ними, обвиняя в воровстве. Только я понимал, что, попади финансы ей в руки, у меня бы не было мольберта, красок, школьной и верхней одежды и всё, что нужно девятилетнему мальчику. В дом начали приходить дяденька с тётенькой. Задавали вопросы, осматривали комнаты, спрашивали меня как учусь, обижают ли родные, просили показать руки, ноги и спину. Потом желали успехов в учёбе и уходили. После их визитов мама жутко дёргалась и нервно курила сигарета за сигаретой. В такие моменты я старался прятаться в комнате. В двенадцать лет понял, что посещают нас сотрудники соцопеки и хотят забрать меня у мамы. Нет! Не хочу к ним! В приют?! К чужим? Мой дом здесь, пусть такой, но я привык к нему и знаю, что делать и откуда ждать беду. А там? Страшно и всё по-другому. После осознал другую жуткую для себя вещь — мама нашла замену алкоголю. Сперва это была травка, после марихуана, пока не дошло до мета. В доме снова были гости, и я боялся их гораздо больше. Злые, дерганные и неадекватные. Уборки после них стало ещё больше, но я стремился вновь и вновь вылизывать жилище, чтобы перед сотрудниками опеки являться идеальной семьёй. После четвертого класса, по настоянию дяди Игоря, меня перевели в другую школу. Прежняя являлась общеобразовательной, а дядя прочил для племянника лучшее будущее, которое я сразу же возненавидел. Новые учителя, новый коллектив, тяжёлая участь подростка-новичка со своими комплексами и страхами. Почуяв во мне дичь, одноклассники начали травлю. Отбирали портфель и играли им в футбол. Насмехались и издевались. Пускали мерзкие слухи. Я же привычный к подобному роду унижениям молчал, спокойно принимая новые удары моей скотской жизни. К четырнадцати годам буллинг поутих, а точнее принял новую форму. Я взрослел, становился юношей и начинал нравиться школьным девочкам. Часто получал от них приглашение погулять после школы, сходить в клуб и всё в подобном духе. Мне хотелось, но я понимал, что близко к себе и своей проклятой семейке лучше их не подпускать. От греха... Озлобленные моей неприступностью отверженные одноклассницы сочинили новую сплетню, обозвав меня трансгендером и бинарным мальчиком. Сначала понял не сразу, что это значит, пока одноклассники на школьном дворе прилюдно не раздели меня. Все смеялись и тыкали пальцем, пока я, тихо смахивая злобные слёзы, собирал разорванную в хлам одежду и уходил прочь. Именно тогда ощутил дикую ненависть ко всему, что творится в моей бесовской жизни. Придя домой и увидев голую обколотую мать прямо на полу, разъярился, пнул её ногой по лицу и смотрел, как из носа женщины идёт кровь. Причиненный мной ущерб собственной матери вызвал облегчение и радость. Впервые, я не помог ей, а ставил там же на полу. Осознав в себе эту сторону, почуял зарождение чего-то нового и неведомого — агрессия, как защитная реакция. Очнувшись, мать так и не поняла ничего. Просто умылась и ушла куда-то. Подобный манёвр больше не повторял и, возможно, зря. Прелесть новой сущности понял, когда ответил на выпады главного зачинщика. Это был Кирилл Садыков. Помню, как зверски избил его во время очередной травли, и парень угодил в больницу с сотрясением мозга и отбитой почкой. Соцопека вновь села на хвост нашей семьи и до кучи под мою душу явилась комиссия по делам несовершеннолетних. Новый контроль и новая тонна запретов. Отобрать у торчка наркоту для родных гораздо печальнее, чем у алкаша бутылку. Мать бесилась и орала. Однажды, замахнулась для удара, но опешила, когда её костлявое запястье перехватила моя уже не детская ладонь. Выкрутил руку родительницы за спину и с силой толкнул от себя. Женщина влетела в стену, а после обернулась, пораженно глядя на повзрослевшего сына, словно видит впервые. — Уже способен ударить мать? — усмехнулась она. — Нет, — проскрипел в ответ, чувствуя жжение в груди. — Пока нет. Она вдруг похабно улыбнулась, опустив глаза ниже моего лица. — Подумать только, мой мальчик становиться мужчиной. Занятно. Наверное, тогда я был ещё слишком наивен, чтобы понимать этот недвусмысленный намёк. Моё глупое и ещё совсем детское сердце продолжало верить в наличие материнской любви. В следующем году в мой класс пришла новенькая Лиза Соловьёва — скромная, миловидная с большими и чистыми, как небо глазами, белоснежные шелковистые локоны собраны в длинную толстую косу. В груди разом рванули за все жилы. Первая любовь? Тогда и не знал на сколько это жестоко и больно. Впервые сделал шаг сам. Тайком посвящал девушке стихи и подсовывал незаметно в её тетради. По глазам начал понимать, что одноклассница уже догадалась кто её тайный поклонник. Сделать дальнейший шаг решился со следующим письмом. Назначил Лизе встречу вечером недалеко от местного клуба. И она пришла, только не одна... Множество крепких мальчишеских рук пленили моё тело, припечатав к ветхому забору. Громкий и насмешливый голос эхом несся по глухому переулку, когда всё та же мразь по имени Кирилл громко принялась зачитывать строки тех самых стихов, все, друг за другом. Смех лился из уст его шпаны, пока я съедал предмет своего обожания ненавистью и разочарованием. Она могла просто отказать мне, могла даже привести Cадыковскую шайку, но зачем отдавать в насмешки мою душу и сердце? Покорившись неизбежному, ждал конца экзекуции над собой. Слышал эхо отчаянной мольбы Лизы остановиться, когда бесчисленные удары ног и кулаков обрушились на мою голову. Да, она поняла, что натворила, но уже поздно. Меня не спасти, как и мои чувства к ней. Провалялся в больнице две недели. Да, Кирилла я ещё мог понять, но не её. Зачем? Чтобы угодить кому-то? Ему?! Или побоялась связаться с местным изгоем и отщепенцем? Решила, что не будет популярной девочкой в классе? Вернулся в школу со сломанной рукой, но гордо поднятой вверх головой. Садыкова и его дружков, конечно же наказали, только эту местную золотую молодёжь родители быстренько отмоют. Лиза подстерегла меня по дороге домой. Помню, как стояла, скукожившись от зимнего ветра. Губы девушки дрожали, но она была полна решимости. — Марк, прости меня... Я не думала, что он так поступит. — Зачем стихи было отдавать? — прожёг такой ненавистью, что девушка невольно отступила. — Я... я... Он мне нравился! Твою мать! И всего-то?! Я тяжело усмехнулся и, понимая, что плохо владею собой, решил уйти. Обогнул помеху, но Лиза схватила за руку, пытаясь объяснить что-то. Не помню, что произошло дальше, но пришел в себя, когда девушка испуганно взирала на меня снизу-вверх, сидя на снегу и держась за лицо. Этот затравленный взгляд словно стежок, который стянул края раны. Помню, как подпнул её ногой в бедро, веля убираться — ещё один стежок. Лиза покрывала меня множеством нелестных слов, убегая, а я запустил в неё добрую пару снежных комков и брани в ответ — стежок за стежком. Вернувшись домой обнаружил новую картину, точней, хорошо забытую старую. Папаша сидел на кухне за столом с бутылкой водки, а мать радостно улыбалась мне. — Сынок, твой папка, наконец, вернулся, — залебезила как-то гадко и противно. Отец поднялся и, подойдя ближе, взял в ладони моё лицо. Ощутил, как его мозоли царапают щёки. — Да, на воле теперь папка. А ты возмужал, сопляк, — шлёпнул по лицу, а после нежно скользнул по моему плечу и бедру. Нервно сглотнул, вспомнив подобные движения в прошлом. — Теперь у нас с мамкой жизнь в гору пойдёт. Вот увидишь, — запах гнилых зубов и алкоголя ударил в нос, заставив поморщиться. Мне не нужна эта гора. Мне нужно позарез окончить школу и сбежать из этого дома и города. Навсегда. Умереть для всех вас! Наши дни