Он был уверен, что это пройдёт, что непрошенные фантазии о Нике покинут голову, как только они переспят. Однако на утро любые надежды рассеялись. Он смотрел на её слегка припухшее лицо, на то, как она крепко обнимала одеяло руками и коленями, как дёргалась и пыталась сжать пальцы ног, когда ей что-то снилось, на едва заметные веснушки на её носу, на милую маленькую родинку на её пятке… И в тот момент мысль о том, что эта девушка уйдёт, возможно, навсегда, отозвалась болезненным уколом и каким-то совершенно ребяческим чувством несправедливости. Почему он должен всегда чем-то жертвовать, идти на уступки? Почему должен отказывать себе в чём-то? Почему не может остаться с ней столько, сколько захочет? Правда в том, что ответы на эти вопросы были ему прекрасно известны, но в тот день слова сорвались с губ прежде, чем он успел подумать. Такое случилось впервые, и он тут же возненавидел себя за это. Зачем было предлагать ей остаться? Личность, сформированная годами, яростно протестовала против всех сиюминутных желаний, но, вопреки здравому смыслу, те всё равно одержали верх, и вместо того, чтобы всё исправить, взять слова назад, выстроить стену и дистанцироваться, он только продолжал говорить, отрезая пути к отступлению с каждым новым словом, сдаваясь хаосу, который постучал в его дверь вместе с симпатичной соседкой. Природа не терпит пустоты. На пустое место всегда приходит то, что может его заполнить. И Ника стала той, кто стремительно, не спрашивая разрешения, заполнила собой вакуум. Как быстро можно приспособиться к новым условиям? Как быстро можно привязаться к кому-то? Он не заметил, как пролетели три месяца, и за это время Ника стала утешением для его потерянной души. Она попросту влилась в поток ежедневной рутины, удивительным образом восполняя своим присутствием все пробелы, как недостающие детали старого пазла, что пылился на чердаке под грудой всякого хлама, которым никто не пользовался уже кучу лет. И всё вокруг будто начало постепенно обретать смысл, становиться более настоящим. Каждая минута, проведённая с ней, стала наполнена такой лёгкостью, словно так всё было с самого начала. Чем больше он смотрел на неё, тем больше думал, как она очаровательна во всём: в том, какой беспорядок устраивала, пока он учил её готовить, как кричала и носилась по комнате, когда наконец выиграла партию в шахматы, как восторженно смеялась, когда уговорила его покатать её в тележке по парковке супермаркета… Ему нравилось, когда она засыпала на его коленях, лёжа на диване перед телевизором за бездумным просмотром телемагазина. Кто вообще станет смотреть такое целенаправленно? Но Ника видела в этом своё собственное комедийное шоу. Она надрывала живот при виде всех этих персонажей из рекламы, которые падают на ровном месте или роняют и ломают вещи так, как это, казалось бы, невозможно в принципе, будто у них напрочь отсутствуют любые навыки моторики. Она улыбалась и говорила, что чувствует себя менее неуклюжей, глядя на «таких фантастических рукожопов». Переезжая сюда, он так старался, чтобы здесь было комфортно, но оказалось, что любое место начинает по-настоящему ощущаться иначе, когда есть тот, кто тебя ждёт. Ощущаться домом. Ей даже не нужно было ничего говорить, одной её улыбки было достаточно. Поэтому ему хотелось делать для неё что-то, что подарит ей радость. Ведь тогда она начинала сиять, и ему казалось, этот свет способен развеять его тьму. И всё же внутренний голос не унимался, то и дело твердя, что это ошибка. Стоило лишь остаться наедине со своими мыслями, и чувство тревоги заставляло нервы искрить. Нужно было прислушаться. Отступить, оттолкнуть её и уйти, пока ещё не слишком поздно. Но, сидя на пляже возле костра в рождественскую ночь, глядя в чёрный горизонт, смотря, как отражения вспышек фейерверков озаряют лицо Ники, когда она взяла его за руку и переплела их пальцы, он вдруг ощутил себя счастливым. Как если бы у него не было прошлого вовсе. И на какое-то время он позволил этому чувству захватить себя. Разрушение всегда приходит в самые спокойные моменты жизни. Если постараться, можно притворяться очень долго. Можно даже сколько угодно продолжать врать ей. Но врать самому себе бесконечно не получится. Он понял это прошлой ночью. Снов не было так давно, и начало казаться, что они и правда уже не вернутся, но в эту ночь он видел кровь. Как она, подобно чернильному пятну, расплывается в прозрачной воде наполненной до краёв ванны. Как густым багровым водопадом стекает по вымощенным камнем ступеням. Как мелкими каплями забрызгивает зелёную траву. Он слышал гудящий рокот голосов, умоляющих его остановиться. Слышал хрипы умирающего, захлёбывающегося собственной кровью, чьи слабеющие руки всё ещё отчаянно пытались зажать рану на горле. Слышал звук, падающего на землю тела. Слышал выстрел. И крик. Столь громкий, что заставил его проснуться. Но когда он распахнул глаза, кошмар обрёл форму наяву — крик принадлежал Нике. Каждый мускул в теле словно свело судорогой. Капли ледяного пота стекали по лбу, по шее, по спине. Грудь вздымалась от частого дыхания, но воздух будто бы не доходил до лёгких. До боли сжимая ладони, он медленно повернулся, чтобы столкнуться с кошмаром лицом к лицу. Ника сидела в постели. Колени притянуты к груди. Спина вжата в изголовье. Она держалась за плечо и смотрела на него перепуганным взглядом. Как если бы перед ней сейчас был не он, а незнакомец, монстр, внезапно вылезший из-под кровати. На её лице застыла гримаса боли. — Это… это я сделал? — Он инстинктивно протянул руку, чтобы дотронуться до неё, убедиться, что она в порядке, но она едва заметно вздрогнула, и он одёрнул себя. — Прости. Прости меня. Отвернувшись, не в силах вынести её взгляда, он согнулся, упёр лоб в колени и схватился за голову. Больше всего на свете он боялся, что она пострадает из-за него, а теперь он её ударил. И можно сколько угодно твердить, что это была случайность, но факт остаётся фактом. И почему-то начинало казаться, что дальше обязательно станет гораздо хуже. Дыхание продолжало учащаться, сердце стучало в груди так, что сейчас он ощущал каждый удар в грудную клетку, по телу прошла мелкая дрожь. А потом он почувствовал прикосновение. Осторожное, почти невесомое. — Эй, всё хорошо. — Её тихий голос прозвучал совсем рядом. Она положила ладони ему на плечи и попыталась обнять. Медленно и аккуратно, словно боялась спугнуть. — Всё в порядке. Я просто испугалась на секунду. От неожиданности. Но со мной всё окей. Слышишь? Она плавно, но настойчиво притянула его к себе, прижала к груди, ласково гладила по голове и всё продолжала, как мантру, тихо повторять, что всё хорошо, пока наконец его дыхание не выровнялось. И только тогда он позволил себе обнять её в ответ. *** Ника знала, что его что-то тревожило. Замечала, как он «выключался» временами, когда думал, что она не смотрит. В такие моменты он будто бы находился где-то далеко, и в том месте было нечто плохое, что заставляло его плечи напрягаться, а брови хмуриться, отчего на его лице вновь появлялось это сосредоточенное выражение, от которого так и веяло могильным холодом. Несмотря на то, что Майкл почти всегда рано вставал, Ника видела, как плохо он засыпал. Больше делал вид, лежал неподвижно с закрытыми глазами, пока сон сам не обрушится на него. Уж ей-то это было хорошо знакомо. Потому каждое утро она так старалась всеми способами удержать его в постели и дать отдохнуть ещё немного. Но уже совсем скоро Ника стала замечать, что то, что так сильно давило на него, постепенно начало исчезать. До прошлой ночи. Он напугал её до чёртиков. Удар был таким сильным и неожиданным, что выдернутая из спокойного сна Ника не сразу смогла сообразить, где она и что вообще произошло. Была только боль в плече, страх и первобытный инстинкт, велящий ей прятаться или уносить ноги. Но вместо этого она впала в ступор, не в силах пошевелиться, и лишь неотрывно смотрела на источник угрозы, пока не поняла, что перед ней Майкл. Выглядел он паршиво. Будто не спал, а убегал от стаи бешеных собак. Весь в испарине, с ошалелым взглядом, дышащий тяжело и рвано… Он поднял на неё глаза, полные ужаса, потянулся к ней дрожащей рукой, и Ника непроизвольно дёрнулась, всё ещё пребывая в лёгком шоке. Только когда до неё долетело его бормотание, она окончательно пришла в себя. Он просил у неё прощения и, казалось, был на грани нервного истощения. Сердце болезненно сжалось. Ника дважды позвала его по имени, но он никак не отреагировал, словно не слышал её. Она не знала, что сделать. Могла только обнять его в попытке достучаться, постараться успокоить и надеяться, что кошмар не вернётся, когда он снова уснёт. И Ника не отпускала его до тех пор, пока не услышала, каким тихим и мерным стало его дыхание. Однако сама она, как ни старалась, заснуть снова так и не смогла. Буравила пустым взглядом залитые лунным светом стены, ворочалась, прижималась теснее к Майклу в надежде, что глухой звук его сердцебиения убаюкает её, как колыбельная, но всё без толку. В груди вновь поселилось волнение. И беспокоило её не то, что нечто подобное повторится, но сам факт того, что она испугалась, что её такой долгожданный гармоничный мир вдруг оказался похожим на карточный домик, чьё хрупкое равновесие может быть разрушено всего одним лёгким дуновением ветерка. Промучившись до рассвета, она всё же сдалась и осторожно, стараясь не разбудить Майкла, выбралась из кровати. Нужно было занять себя чем-то, отвлечься. В конце концов, продолжать просто валяться — как минимум контрпродуктивно. Но даже когда она стояла под холодным душем, её мысли снова и снова возвращались к Майклу. Он что-то недоговаривал, и ей отчаянно хотелось знать причину, но кто она такая, что спрашивать об этом? Она была не вправе требовать от него ответов, в то время как сама упорно подпирала ногой дверь шкафа, в котором прятала собственных скелетов. В этот раз они ночевали у неё дома, поэтому, заварив себе огромную кружку кофе, Ника поступила так, как и всегда поступала в любых непонятных ситуациях — включила ноутбук и села работать. Очевидно, способ, не подводивший годами, прекрасно сработал вновь, потому что опомнилась она, только когда услышала громкий и настойчивый голос Майкла, зовущего её уже явно не в первый раз. — Ника? Ника! Она вздрогнула и замотала головой, будто бы её только что вывели из глубокого транса. Майкл смотрел на неё с некоторым волнением и немым вопросом. Не придумав ничего лучше, Ника виновато улыбнулась. — О, ты уже проснулся? — Да. Почти час назад. И ещё минут десять пытаюсь до тебя докричаться. — Прости. Я решила немного поработать и увлеклась. — И давно ты так сидишь? — Тридцать минут? Три часа? Не знаю… — почесав затылок, задумчиво произнесла она, безуспешно стараясь сообразить, какой сегодня вообще день. Майкл вздохнул. — Ты хотя бы поела? Вместо ответа она лишь поджала губы и покачала головой, стыдливо пряча глаза, на что получила новый вздох и осуждающий взгляд. — Не смотри на меня так. Концентрация — это нормально, когда падаешь в кроличью нору. — Кроличью нору? — Ну, знаешь… когда перестаёшь воспринимать любые внешние раздражители, полностью погрузившись в работу, не замечаешь ни людей, ни время, ни чувство голода. Всё притупляется, как в анабиозе. — Так, ясно. Давай, выключай всё это и пойдём. Я приготовил завтрак. *** Ника уплетала за обе щёки, а он больше смотрел на неё, чем ел сам. Ему нравилось видеть с каким удовольствием, с каким аппетитом она налегала на всё, что он предлагал ей. Готовка всегда была для него в радость, но оказалось, что делать это для кого-то другого ещё приятнее. Покончив с завтраком, он вызвался помыть посуду, но едва не уронил тарелки в раковину, внезапно споткнувшись, — робот-пылесос подкрался бесшумно и вероломно врезался в ноги. — Да чтоб тебя… — Эй! Не ругайся на Бруно! Он не специально, — возмутилась Ника и проводила уезжающего робота сочувствующим взглядом. — Бруно? Ты дала пылесосу имя? — А что такого? Он мой единственный питомец. Вернее, единственный, которого я могу себе позволить. Всё живое вокруг меня умирает. — Ты преувеличиваешь. — А вот и нет. Пять моих дохлых кактусов не дадут соврать. Так что считай, тебе пока ещё крупно везёт, — со всей серьёзностью ответила она, и он не сдержал улыбки. Всё казалось таким обычным. Оба делали вид, что ничего не случилось, будто прошлой ночи не было вовсе. Никто не поднимал эту тему. Они устроились в гостиной перед телевизором, Ника включила канал, по которому шла еженедельная викторина, закинула ноги на подушки, положила голову ему на колени и молча смотрела шоу. Как ни в чём не бывало. Но только легче от этого не становилось. Привычно поглаживая Нику по волосам, он слушал вопросы ведущего, но слова пролетали мимо ушей. Вскоре шоу ушло на рекламу, и он опустил взгляд. На её плече действительно расцвёл небольшой синяк. Не сильно заметный, но даже этого хватило, чтобы снова почувствовать себя виноватым. — Прости меня, — тихо произнёс он, невесомо проводя пальцами рядом с ушибом. — М? — Я… не хотел сделать тебе больно. Ника недолго помолчала, а затем выключила телевизор, перевернулась на спину и, глядя в потолок, глубоко вздохнула. — Я знаю. Говорила же, что со мной всё в порядке. В смысле, я ведь и сама уже давно большой специалист по бессоннице и всё понимаю, но… ты не хочешь поговорить об этом? — О кошмарах? — Нет, я хочу сказать, что мы с тобой на самом деле ведь ни разу, в сущности, не говорили о чём-то серьёзном. И не пойми меня неправильно, я уважаю чужое право на секреты и в последнюю очередь хочу давить на тебя, но… — она усмехнулась, — если сериалы меня чему-то и научили, так это тому, что все проблемы у людей возникают от того, что они не говорят друг с другом. Если что-то тебя беспокоит, ты можешь просто сказать мне об этом. Ника была права — недомолвки всё портят. Но как он мог рассказать ей? Он уже видел страх в её глазах и не вынесет этого снова. Исключения подтверждают правило, и в данном случае правда только сделает больно им обоим. — Всё хорошо. Тебе не о чем беспокоиться, обещаю. — Ладно. Сделаю вид, что поверила тебе. — Эй, — он коснулся её лица, заставляя взглянуть на него, — я говорил тебе уже много раз и скажу снова: не обещаю, что смогу дать ответ, но ты всегда можешь спрашивать меня, о чём угодно. На секунду Ника задумалась, недоверчиво глядя ему в глаза, а затем резко оживилась. — Окей. Меняю секрет на секрет. Я рассказываю тебе что-то, о чём никто не знает, а ты мне — о своих страхах. — Каких страхах? — Ну, о своей клаустрофобии, например. Она произнесла это так уверенно, что он невольно закатил глаза. — Говорил же, что это не фобия. Мне просто неуютно в тесноте. — Да, но и у этого же растут откуда-то корни? — Ладно, — всё-таки сдался он. — Договорились.