– Не перегибай. Пошел. Выполняй, и коньяка пусть принесут, – машу рукой. Меня утомил лизоблюд до зубовного скрежета. Но в голове созрел план. Валюсь на стул, чувствуя себя выжатым, словно лимон. И я даже успеваю выжрать стакан столетнего «набольоне», прежде чем в кармане оживает мобильный. Номер незнаком, и обычно я не отвечаю на такие звонки. Но сегодня… – Вы… Что вы… – несется в мой возбужденный алкоголем мозг сердитый серьезный голосок. Твою ж мать. Это просто какое-то наказание. Глава 15 Лилия – Спи, цветочек аленький, – шепчу я в теплую, пахнущую молоком и детством, щечку моего мальчика. Он сопит, тихо-тихо. Крошечный, трогательный, беззащитный. Мой ребенок, моя радость. – Ма, а та другая моя мама, она какая была? – шепчет Петюша сонно. Ему не нужны сказки, он просто крошечный мальчик, который скучает по маме. И я скучаю. – Она была самой красивой и доброй, похожей на фею, – улыбаюсь я. Присаживаюсь на краешек детской кровати и включаю ночник. – Спи, малыш. И она тебе приснится. – Ты только не отдавай подарки мои? – выдыхает Петюша. А я не знаю, как мне быть. И эти чертовы вещи, которые в нашей убогой норке кажутся слишком роскошными, еще больше дают мне понять, что я не могу дать моему ребенку ничего, кроме безграничной любви. Все вокруг говорят, что это главное, а я уже начинаю сомневаться в этом замечательном постулате. Не будешь сыт одной любовью, и согреть зимой в мороз ею невозможно замерзающего. – Хорошо, Петька, – шепчу я. Но он уже спит, и не слышит как его непутевая мать-сестра с хрустом переламывает все кости в своем организме, теряя остатки идиотской гордости. И слава богу. Спать не хочу. Не могу. Тихо скольжу по комнате, собираю игрушки разбросанные где попало. Новенький телефон и джойстик от дорогой приставки убираю в шкаф, подальше от цуцика, у которого вдруг стали слишком активно резаться зубки. Мы уже с Петюшей лишились пульта от телевизора, пары тапок и моей любимой сумки. Песик следит за мной взглядом, хмурится. «Что, мол, ты мешаешь моему любимому хозяину отдыхать, громкая бесстыдница». Бездумно треплю щенка по загривку. Он напрягается, смотрит на дверь и тихо рычит. – Тихо, – приказываю я и иду открывать. В последнее время мы не пользуемся дверным звонком. В нем отпала надобность, с появлением в нашей квартирки Бармика. – Тетя Люба? Что-то случилось? – спрашиваю у нашей общажной феи, сейчас больше похожей на растрепанную фурию. – Опять Синявкин в холле уснул? Позовите мужчин, он тяжелый слишком. В прошлый раз мы его уронили и… – Идем, идем. И накинь что покрасивше. А то ходишь как йэладудес. – Нормальный костюм, – поправляю кофточку от домашнего костюма. От чего морда медвежонка нарисованная на моих небогатых персях становится обиженной и сморщенной. – Ох, балбеска. Ладно. За мной. – Но Петюша… – Спит он. Ничего с этим мелким шлемелем не станется. А вот если не пойдешь, то… – Да что случилось то? – уже на бегу спрашиваю я, пытаясь поспеть за слишком подвижной для своего возраста дамой. – Вот ей-богу не потащу больше Бориса. Я в прошлый раз… Слова застревают в моем горле, когда я вижу кто сладко спит на полу в холле, свернувшись калачиком возле клетки с цветастым попугаем заходящимся в истеричном вопле, из-за того, что кто-то нагло и без объявления вторгся в его пространство. Под головой у красавца дорогой ботинок, который он от чего-то решил использовать вместо подушки. – Вот, – воздевает руки, от чего-то к давно не беленому потолку Бэйся. Можно подумать я не вижу замечательную картину достойную пера Иеронима Босха. – И что нам теперь делать с этим кнахэром? – Буянил, пришлось успокоить. Рвался к вам. Напугал бы мальчонку. Ну я и… – бубнит трущийся тут же Синявкин, вопреки обыкновению, сегодня почти трезвый. Может потому что его место так нагло занял этот… Чертов кнахэр, под глазом которого наливается шикарной синевы фингал. – Теть Люб, куда его таперича? Негоже таких людев на полу то… – А что, переживаешь, что этот халамитник твое мэсто занял? По морде значит гоже, а на полу не? – интересуется тетя Люба уперев в бока руки. А мне кажется, что я нахожусь в какой-то идиотской параллельной реальности. – Чай не к Лильке его переть? Она у нас девка еще, да и мальчику не надо видеть гостя в таком виде. Ох, вы менэ с ума сведете. Давай, за руки-за ноги и к тебе Боря. И нэ смотри на мене так, дыру протрешь, а у меня и так их с возрастом все больше. – Но… Это… Эх, – машет рукой Борис. – А ты чего встала, зисэре? – Мы не потащим его к Боре. И вообще… Я вызову такси, пусть домой едет. Тут не ночлежка, – от злости и нервов меня начинает потряхивать. И этот чертяка… Он… – Тю, я зачем тогда этого его Владика отпустила? – хмурится тетя Люба, а у меня челюсть отваливается чуть не до пола. – Если этот бобер сюда приехал, значит домой не хочет. И вообще… От вас искрит, Лилечка. – Вы еще и сводня? – раздуваю ноздри так, что кажется они вот-вот лопнут. – А ничего, что этот мужчина женат? – Тю, если бы это менэ останавливало когда, я бы до сих пор была старой дэвой паутиной во всэх мэстах необщего пользованияпоросшей. Боря, куда? – рыкнула она на алкоголика, который заскользил по стеночке к своей норке. – Лучше уж паутиной в местах, чем этот, – рычу я, глядя на пунцовую от упрямства наглую фею. – Ну и дура. Он, думаешь чего сюда приперся? Ко мне что ли? Таки мне не надо, я вон Мосю… Неважно. – О, Бэмби? А ты какого хрена тут делаешь? – я увлекшись спором не замечаю, что Демьянов уже принял сидячее положение и сейчас ошалело смотрит на меня. И этот чертов домашний костюмчик вдруг кажется мне убогим, и тесным. И хочется нестись ломая тапки по гребаному общажному коридору. – Халамитник необрэзанный, – вдруг оживает попугай, который никогда до этого и слова не произносил. – Карраул, чичас у нас будут погромы. – Боже, у меня что горячка белая? Я что тут вообще? Коньяк мой где? И какого хера… Бэмби, ты меня похитила, чтобы пытать? Я согласен, если что. Так, вопрос про коньяк не снят. Эй, девочка-виденье, медведь у тебя огонь… О, и огр тут. Ты выжрал пойло? – А я почем знаю? – судя по глазкам Синявкина, бегающим и аромату дорогого напитка витающему в воздухе, он врет сейчас. – На вот, поправься, – сует он в руки миллиардера, владельца заводов, газет, пароходов, «фуфырик» дешевой водки, которую Демьянов не раздумывая выливает в себя и снова валится на пол. Боже. Моя жизнь даже не в цирк превратилась, а в адский бал, на котором я главная Маргарита. А Воланд сейчас валяется на полу возле моих дешевых тапок с помпонами. – Человек в бессознательном состоянии всегда едет туда, где ему точно надо быть, – шепчет старая сводня. – Тетя Люба. Вы погубите меня, – стону я, прижавшись спиной к шершавой стене. – Он… Он, скорее всего, отберет у меня сына. Он… – Да ты шо? Неужель папка? – хватается за грудь тетя Люба, но в глазах ее не страх, а три ведра хитрости. – Ох, девка… Синявкин, потащили этого шлемеля, а то мине завтра вставать рано, буду холодэц варить. А для этого надо за куриными лапами на базар чапать, а потом пэдикюр им дэлать. А ты Лилечка, чаю завари. Этот балбес богатый утром будет умирать. Да покрэпче. Как говорила тетя Фима, больше заварки кладите, жиды. Иди уже. Господи, я не иду. Я бегу не чуя ног под собой. Я хочу спрятаться, вот только получится ли спрятаться от себя? Да и убежать тоже дело гнилое. Глава 16 Петр Демьянов – Доброе утро. Пятачок, в чем я лично очень сильно сомневаюсь (Винни Пух) Утро не бывает добрым. Я открыл глаза и уставился на потрескавшийся, пожелтевший потолок. Где я, сообразить сразу не смог. Наверняка это ад для богатых мальчиков. Я его примерно так представлял – ночлежка для бомжей, воняющая… нет, не серой – старым табаком и дешевой сивухой. Попробовал оторвать гудящую голову от несвежей подушки. Во рту поселился отвратительный привкус, будто всю ночь кошки плясали под ручку со скунсами. Где я, мать твою и какого хера…? – А, проснулись, вашвысокблагородие, – словно кувалдой по мозгу, ворвался в мое утреннее существование голос самого прислужника Сатаны. – Чего, бо-бо головка? Подлечиться бы… – Где я? – просипел я, едва ворочая языком, превратившимся в кусок наждака. – Дык в гостях у сказки, – хмыкнул демон и наконец то предстал передо мной во всей своей чуханской красоте. Я наконец то смог сфокусироваться и узнал мужика. О, черт, только не это. Лучше бы я действительно провалился в преисподнюю, лучше бы меня жарили там на машинном масле. Да что угодно, только не эта гребаная общага и девка с глазами оленихи. Какого черта я снова делаю здесь? – Так чего, дашь бабулек? Я ща за пивасом сгоняю. Я молча сел на скрипучем топчане и попытался нащупать ногами мои туфли из буйволиной кожи, сделанные на заказ умельцами известнейшей фирмы. – Педали где мои? – прохрипел я, борясь с тошнотой. – Чивой? – Обувь. – А, дык дурственно тебе было с ночи то. Ну ты в них… Да не боись, Бэйся их уже в машинке постирала. Я тихо застонал, представив, во что превратится обувь после купания в дешевой стиралке и полез в карман измятых брюк за лопатником. – У тебя есть какая нибудь обувь? – Ну, кеды есть, сланцы. О… Еще чешки есть. Мне их бывшая презентовала. Говорит в них удобно ходить на х… Не важно. Они не ношеные. – Чешки давай, – хныкнул я, выудил из кошелька стопку купюр и сунул их алкашу. – Быстро. Мне надо в сортир. – Я пулей, – оживился красавец, обдав меня таким выхлопом, что ТрТр Митя бы удавился от зависти. – Тока это, у меня комната без удобствий. А в общественном сейчас последний день помпеи. Ты вчера прямо вулканировал там. А Бэйся сегодня холодец варит, там на всю ивановскую пасет вареными куролапами. Короче… Потерпи маненько, мой тебе совет.