– Я поняла, Вероника Михайловна. Но со мной так нельзя. – Оценки тебе ставить нельзя за твой реальный уровень? – Обсуждать мою внешность нельзя, оскорблять нельзя, кричать нельзя. Это неэтично. – А мы и не на уроке этики! Сейчас договоришься, оставлю после уроков, будешь лазить по канатам до тех пор, пока шерстью не покроешься! – Это ваше право, как учителя. Я никогда не оспариваю дополнительные задания. Но переходы на личности уже давно в прошлом. – Вон. С хорошим аттестатом можешь прощаться, школу закончишь со справкой. Вон, я сказала! Умная нашлась! На этом моя выдержка заканчивается, и я пулей вылетаю из зала. И дернул же меня черт влезть в перепалку! Что, не могла промолчать? Непременно надо последовать модным советам и вспомнить о правах? Спасибо классной, раз в неделю она собирает нас на классный час, чтобы рассказать о чем-то, что не напишут в учебнике. Как и когда платить налоги, что такое кредиты, как рассчитывается стаж, как платить за коммунальные услуги. Иногда случаются уроки и о том, чтобы не бояться отстаивать свое доброе имя даже перед учителями. «Помните, что педагог, начальник, чиновник – такие же люди, как и вы. Они могут быть неправы, излишне эмоциональны, использовать авторитет, чтобы самоутвердиться или вывести вас из равновесия. Главное в таком конфликте – сохраните свое внутреннее спокойствие и вежливо, но твердо очертите границы. Никто, даже учитель, не может обсуждать ваши умственные способности, внешность или другие качества. К сожалению, ребята, встречается всякое, и вам нужно знать свои права…» Ни один порядочный человек не скажет Дружковой Лене, что у нее кривые ноги, а Крапивиной Насте – что она тощая, как анорексичка. Хоть я понимаю, что физручка просто вымещает на нас злобу, все равно несколько минут придирчиво рассматриваю в зеркале собственный силуэт. Придется объясняться за двойку. Ба, конечно, не станет ругать, она считает меня уже взрослой. Но все равно спросит. Скажу правду – будет переживать, решит вмешаться и помочь. Совру, что получила за дело, расстроится и начнет переживать из-за испорченного аттестата. Не то чтобы я шла на медаль, но хотелось бы все же закончить без троек. Особенно по физкультуре. – Поздравляю, Тимошина, – меня нагоняет Андрей. – Ну что? Будем переводиться в другую школу? Устроим физручке веселую жизнь? Напишем жалобу президенту? – А ты почему не на уроке, Луковая Башка? – А меня тоже выгнали. – За что? Но Лукин предпочитает загадочно молчать, пока мы идем до раздевалки. – Вот жизнь у человека грустная. Кофе не дали, работу ненавидит. Не позавидуешь. – Тебя что, совсем не волнует аттестат? – А тебя? Волновал бы – ты бы не полезла в бутылку и не стала огрызаться. – Просто не люблю, когда переходят на личности. Мы ждем, пока откроют раздевалку, а потом проходим к дальним вешалкам, предназначенным для одиннадцатых классов. Сквозь кучу курток я пробираюсь в самый конец, где утром оставила свои вещи, но вместо них обнаруживаю нечто странное. От куртки остались одни лоскутки. Безобразно висящие, кропотливо разрезанные явно ножницами. Нет ни одного целого участка, а некоторые даже вырваны целиком и валяются на полу вперемешку с пухом. Я теряю дар речи. Просто смотрю на то, что осталось от куртки, и не знаю, что сказать. Я как будто снова пятиклашка, над которой издевается одноклассник. Когда я резко поворачиваюсь к Андрею, он округляет глаза: – Хочешь сказать, это я? Я порезал твою куртку, чтобы ты… ну не знаю, не смогла ходить на работу и продула спор? – Ты опоздал. – И это делает меня преступником? – Ты уже делал такое раньше. Портил мои вещи. – В пятом классе! – Всего-то пять с хвостиком лет назад! Люди не меняются! – Я был у директора. Полчаса выносил мозг, как деточке живется без мамы и папы. Лукин едва заметно морщится, и мой запал тут же стихает. Становится стыдно, хотя причины подозревать его у меня есть, и они достаточно объективны. – Раздевалка же закрыта. Неужели охранник не видел, что кто-то там копается в куртках? – Да это ж недолго. Взял ножнички в кабинете труда, чик-чик три раза – и готово. Охрана, – он фыркает, – сейчас где эта охрана? Мы тут минуты три уже стоим. Можем полвешалки порезать. – К черту, – выдыхаю я. Сил уже не осталось. Их все отнимают кофейня, уроки. Не хватает еще проводить расследование и сличать отпечатки пальцев на куртке. Зато теперь решен вопрос с новогодней дискотекой: вместо платья придется покупать новую куртку. Само провидение подсказало, что не стоит и соваться туда, где тебе все равно не светит ни танца, ни комплимента. Хм, и чего это меня вдруг стало волновать отсутствие парня? – Эй, ты куда? – вслед мне кричит Лукин. – Домой, куда еще? С урока меня выгнали, он последний. – По морозу? Да там снег опять валит! – А что ты предлагаешь? – Пойти к директору. Пусть объясняет, кто и как мог проникнуть в раздевалку и почему охрана хлопает ушами. – Нет уж! Директор позвонит бабушке, она станет переживать, подскочит давление. Еще впихнет мне деньги на новую куртку. Спасибо, обойдусь. – И что, тому, кто это сделал, все сойдет с рук? – Всегда сходит. Ты разве не замечаешь? – Тогда вызови такси. – Здесь недалеко, добегу. – Тимошина! – Лукин, ты чего ко мне прицепился?! Когда он начинает натягивать мне на плечи свою куртку, я сопротивляюсь, но силы неравны, а еще мне совсем не хочется идти по морозу без одежды. И не хочется тратить деньги на такси, ибо в такой снегопад короткая поездка наверняка обойдется мне в кругленькую сумму. Если кто-то вообще приедет, в маленьких городах часто не хватает машин. У Андрея с этим все явно проще. Во всяком случае, это мне так кажется, ведь я думаю, что он и последует своему совету: вызовет такси и доедет до дома. Но вместо этого Лукин вместе со мной выходит на улицу. – Сдурел?! Мороз! – Ты же собиралась идти раздетая. Я что, слабее девчонки? Или что, хуже тебя? – Почему это я хуже девчонки? – Потому что ты, Тыква, не способна и пяти минут продержаться без неприятностей. То с физручкой поругаешься, то куртку профукаешь. – Ах, это я поругалась с физручкой? А кто ей нахамил и выдал стаканчик растворимого кофе? А из-за кого этого кофе не было? – Разумеется, из-за тебя, – совершенно невозмутимо фыркает Лукин. – Ты же предложила спор. Я закатываю глаза и решаю не обращать на идиота внимания. Как говорит ба: с паршивой овцы – хоть шерсти клок. А точнее, целая теплая куртка. И все же совесть немного грызла, поэтому я почти бегом несусь к дому. Сейчас быстро добежим, Лукин наденет куртку и, возможно, не заболеет. Или заболеет, проведет на больничном две недели и перестанет портить мне жизнь. А может, начнет с удвоенной силой – от скуки-то. Только бы Ритка не увидела! Убьет, причем обоих. – А может, это физручка? – Лукина почему-то занимала совсем не возможная реакция на нашу прогулку его девушки. – Испортила куртку? Она что, шестиклассница? – А что, мстить школьникам за непроданный кофе – признак взрослого человека? – То есть, по-твоему, она выследила меня после смены, запомнила, в какой я была куртке, устроилась в мою школу учителем и коварно отомстила? Тебе бы книги писать, Лукин. – Нет. Например, она просто устроилась в нашу школу, уже давно. Кофейня по пути. Зашла за кофе в дурном настроении – а ты думаешь, какое настроение будет у человека, работающего в нашей школе? – кофе не оказалось, она нарычала на тебя и ушла. А потом увидела утром у раздевалок, например, когда шла на работу. Узнала, приметила куртку, дождалась, пока все уйдут, и сделала черное дело. М-м-м? – А как в раздевалку попала? Отмазка «я забыл в куртке телефон» от школьника выглядит более-менее убедительно, а от училки? – Во-первых, она молодая, могла и прикинуться старшеклассницей, ее же никто не знает. Мало ли сколько там раз это дарование в шестом классе побывало. Во-вторых, могла сказать, что перепутала раздевалки и повесила свою куртку на нашу вешалку. Бывает, новенькая, только после института. Хотя, судя по ее уроку, скорее после армии. Я фыркаю, вспоминая, как чуть не умерла от нагрузки. А снег валит все сильнее и сильнее. Кажется, видимость – метра три, не больше. Часть меня хочет панически спрашивать, как Лукин будет добираться в такую погоду домой, другая часть требует забить на этого вредителя и сухо поблагодарить за помощь. Да он мне задолжал, в конце-то концов! У подъезда мы останавливаемся.