Вчера он вернул на место записи с 1793 по 1798 год, а сейчас они куда-то делись. Якоб смотрит на Ауэханда; Ауэханд кивает на согбенную спину Фишера. – Господин Фишер, вы, случайно, не знаете, где книги с девяносто третьего по девяносто восьмой? – Я у себя в конторе обо всем знаю, где что лежит. – Не будете ли так добры сказать мне, где я могу их найти? – А вам зачем? – оглядывается Фишер. – Чтобы выполнять свои обязанности, которые мне определил управляющий Ворстенбос. Ауэханд нервно напевает мелодию карнавальной песенки. – Вот здесь, – Фишер стучит пальцем по стопке гроссбухов, – попадаются ошибки, – цедит он сквозь зубы, – не потому, что мы зажуливаем Компанию, – он словно вдруг разучился грамотно говорить по-голландски, – а потому, что Сниткер запретил нам вести записи как положено. Дальнозоркий Якоб снимает очки, чтобы лучше видеть Фишера. – Разве кто-нибудь вас обвинял в нечестности, господин Фишер? – Мне надоело… Слышите, вы? Надоело! Что в наши дела без конца лезут все кому не лень! За Морской Стеной тихо плещут сонные волны. – Почему, – гневно вопрошает Фишер, – управляющий не поручил мне исправить записи? – Логично поручить проверку человеку, который не был в подчинении у Сниткера, вы согласны? – Значит, меня тоже в мошенники записали? – У Фишера раздуваются ноздри. – Вы признаете! Это заговор против нас всех! Посмейте только отрицать! – Управляющий, – возражает Якоб, – всего только хочет получить одну версию правды. – Моя неумолимая логика, – Фишер воздевает кверху указательный палец, – сокрушит вашу ложь! Предупреждаю, в Суринаме я застрелил столько черных, что вам, де Зут, не пересчитать на ваших счётах! Только троньте меня – растопчу! Держите, вот. – Пруссак сует в руки Якобу стопку бухгалтерских книг. – Вынюхивайте «ошибки»! А я иду к господину ван Клефу, обсудить… как получить в этом году прибыль для Компании! Фишер удаляется, на ходу нахлобучив шляпу и хлопнув дверью. – В своем роде комплимент, – комментирует Ауэханд. – Он из-за тебя нервничает. «Я всего лишь хочу выполнять свою работу», – думает Якоб. – По какому поводу нервничает? – По поводу отгруженных в девяносто шестом и девяносто седьмом десяти дюжин ящиков с пометкой «камфора Кумамото». – А на самом деле там была не камфора? – Камфора, но в наших бухгалтерских книгах на странице четырнадцать указано: «ящики по двенадцать фунтов»; а у японцев, как вам Огава может сообщить, в записях отмечено: «по тридцать шесть фунтов». – Ауэханд подходит налить себе воды из кувшина. – Излишек продает в Батавии некто Иоханнес ван дер Брук, зять председателя ван дер Брука из Совета Обеих Индий. Чистейшее надувательство! Водички? – Да, пожалуйста. – Якоб отпивает из чашки. – И почему вы мне об этом рассказываете? – Исключительно в собственных интересах. Господин Ворстенбос приехал к нам на целых пять лет, правильно? – Да, – лжет Якоб, потому что иначе нельзя. – Я буду отрабатывать свой контракт под его началом. Жирная муха не спеша описывает дугу, переползая из света в тень. – Когда Фишер наконец сообразит, что обхаживать нужно не ван Клефа, а Ворстенбоса, он не задумываясь воткнет мне нож в спину. – И какой же это нож? – задает Якоб напрашивающийся вопрос. – Ты можешь пообещать, – Ауэханд потирает шею, – что со мной не обойдутся как со Сниткером? – Обещаю, – ощущение власти оставляет неприятный привкус во рту, – довести до сведения господина Ворстенбоса, что Понке Ауэханд ему помогает, а не противодействует. Ауэханд взвешивает сказанное Якобом. – В записях о частной торговле за прошлый год можно прочесть, что я привез с собой пятьдесят штук индийского ситца. Между тем в японских отчетах о частной торговле указано, что я их продал сто пятьдесят. Половину излишка забрал себе капитан «Октавии», господин Хофстра, хотя доказать это я, конечно, не смогу и сам он тоже не подтвердит – упокой, Господи, его утопшую душу. – Вы помогаете, господин Ауэханд. – Жирная муха усаживается на пресс-папье. – Помогаете, а не противодействуете. * * * Ученики доктора Маринуса прибывают ровно в три. Дверь в лазарет распахнута, но Якобу не видно, что происходит в операционной. Четыре мужских голоса, хором: – Добрый день, доктор Маринус! – Сегодня, студиозусы, – говорит доктор Маринус, – мы проведем практический опыт. Мы с Элатту все подготовим, а вам пока я раздам тексты на голландском – каждому свой. Прочтите и переведите на японский язык. Мой друг доктор Маэно согласился на этой неделе проверить результат ваших трудов. Отрывки я выбирал близкие вашим интересам: господину Мурамото, нашему главному костоправу, – из работы Альбинуса Tabulae sceleti et musculorum corporis humani; господину Кадзиваки – отрывок из сочинения на тему рака, автор – Жан-Луи Пети; в его честь возникло наименование trigonum Petiti. Что это и где расположено? – Просвет между мышцами спины, доктор. – Вам, господин Яно, – доктор Олоф Акрель, мой наставник в Упсале; я перевел с шведского его работу о катаракте. Господину Икэмацу – страничку из сочинения Лоренца Гейстера «Хирургия», о кожных болезнях… И наконец, барышня Аибагава будет работать с трактатом достойнейшего доктора Смелли. Однако этот отрывок довольно трудный. В лазарете сейчас ожидает доброволец, который вызвался нам помочь с наглядной демонстрацией. Он может объяснить особенно сложные голландские обороты… Из-за двери высовывается шишковатая голова доктора Маринуса. – Домбуржец! Позвольте вам представить барышню Аибагаву. И я вас всячески призываю: Orate ne intretis in tentationem[7]. Барышня Аибагава сразу же узнает рыжего зеленоглазого чужестранца. – Добрый день, – у Якоба пересохло в горле, – барышня Аибагава. – Добрый день, – отвечает она ясным голоском, – господин… Домбу-рожец? – Домбуржец… Это у доктора шутка такая. Мое имя – де Зут. Она ставит перед собой подставку для письма: поднос на ножках. – «Домбу-рожец» – смешная шутка? – Доктор Маринус считает, что да: мой родной город называется Домбург. Она с сомнением произносит: «Хммм». – Господин де Зут болен? – Э-э… Да, немного. У меня вот здесь болит… – Он хлопает себя по животу. – Стул как вода? – деловито спрашивает акушерка. – Плохой запах? – Нет… – Якоб теряется от такой прямоты. – У меня болит… печень. – Болит… – она очень тщательно выговаривает звук «л», – печень? – Да-да, печень. А вы, надеюсь, в добром здравии? – Да, я здорова. Надеюсь, ваш друг-обезьяна тоже здоров? – Мой… А-а, Уильям Питт? Мой друг-обезьяна… Его больше нет. – Простите, я не понимать. Обезьяна… Что нет? – Нет в живых. Я… – Якоб показывает жестами, как будто сворачивает курице шею, – убил мерзавца, а из шкуры сделал себе кисет для табака. Девушка приоткрывает рот, глаза полны ужаса. Якоб готов застрелиться на месте, будь у него пистолет. – Шучу, шучу! Уильям Питт жив, здоров и счастлив, безобразничает где-нибудь в свое удовольствие… – Верно, господин Мурамото, – слышится из-за двери голос Маринуса. – Вначале нужно вытопить подкожный жир, а потом ввести в кровеносные сосуды цветной воск…