– Что ж… – Якоб проклинает свою неудачную шутку. – Приступим к изучению текста? Барышня Аибагава пытается сообразить, как сделать это, оставаясь на безопасном расстоянии. – Вы можете сесть сюда. – Он указывает на дальний край кровати. – Читайте вслух, а если попадется трудное слово, мы его обсудим. Она удовлетворенно кивает, садится и начинает читать. Куртизанка ван Клефа говорит высоким пронзительным голосом – видимо, считается, что это женственно. У барышни Аибагавы голос ниже, негромкий и успокаивающий. Якоб, пользуясь благовидным предлогом, рассматривает ее обожженное лицо и губы, старательно выговаривающие слова. – «Вскоре после этого про-ис-шест-вия»… Простите, что это есть? – Происшествие – это… случай, событие. – Спасибо. «…Я изучил все, что Рюйш пишет о женском организме… Он высказывается против преждевременного извлечения плаценты. Его ученое мнение подтверждает мои выводы… и потому я избрал путь ближе к природе. Разрезав funis…[8] и передав ребенка в руки помощников… я ввожу палец во влагалище…» Якоб впервые в жизни слышит, чтобы это слово произносили вслух. Барышня Аибагава, уловив его изумление, вскидывает голову: – Я ошибаться? «Доктор Лукас Маринус, – думает Якоб, – вы бесчеловечное чудовище». И отвечает: – Нет. Нахмурившись, она ищет в тексте место, на котором остановилась. – «…С целью убедиться, что плацента располагается неподалеку от os uteri…[9] В этом случае, я уверен, она сама выйдет наружу… Нужно лишь подождать и, как правило, через десять-пятнадцать минут… начинаются последовые схватки… Матка сокращается и выталкивает плаценту… Если слегка потянуть за funis, плацента опускается… – барышня Аибагава бросает взгляд на Якоба, – во влагалище, и я извлекаю ее через os externum»[10]. Все. Я закончить отрывок. Печень сильно болит? – Доктор Смелли очень… – Якоб с трудом проглатывает комок в горле, – прямолинейно изъясняется. Барышня Аибагава сводит брови. – Голландский – чужой язык. В словах нет такая… сила, кровь, запах. Помогать при родах – мое… «признание» или «призвание»? – Полагаю, «призвание». – Помогать при родах – мое призвание. Если акушерка бояться крови, от нее никакая польза. – Дистальная фаланга, – доносится из соседней комнаты голос Маринуса. – Средняя и проксимальная фаланги… – Двадцать лет назад, – решившись, начинает Якоб, – когда родилась моя сестра, повитуха не смогла остановить у матери кровотечение. Мне поручили греть воду в кухне. Он боится, что барышня Аибагава заскучает, но она слушает спокойно и внимательно. – «Если только я смогу нагреть довольно воды, – так я думал, – мама не умрет». К сожалению, я ошибался. Якоб хмурится. Он сам не знает, для чего затронул настолько личную тему. В изножье кровати садится огромная оса. Барышня Аибагава достает из рукава кимоно квадратный листок бумаги. Якоб, зная о восточных верованиях в перерождение души от насекомого до святого, ждет, что она выгонит осу в окно. Но акушерка давит осу бумажкой и, скомкав плотный шарик, выбрасывает его в то самое окошко. – У вашей сестры тоже рыжие волосы и зеленые глаза? – Волосы у нее еще рыжее моих, к большому смущению нашего дяди. – Сму-зе-нию? – повторяет она незнакомое слово. «Надо бы потом спросить Огаву, как это будет по-японски», – думает Якоб. – «Смущение», стыд. – Почему дядя испытывать стыд от рыжие волосы у сестры? – В народе верят… Суеверие, понимаете? – Мэйсин по-японски. Доктор это называть «враг разума». – Так вот, согласно суеверию, женщины легкого поведения… то есть проститутки… всегда рыжеволосые. – «Легкого поведения»? «Проститутки»? То же, что «куртизанки» и их помощницы? – Простите меня за эти слова. – Якоб ничего не слышит из-за шума в ушах. – Теперь уже мне стыдно. Ее улыбка – и крапива, и подорожник. – Сестра господин де Зут – честная девушка? – Гертье… очень мне дорога. Она добрая, умная и терпеливая. – Пястные кости, – разъясняет доктор, – а вот здесь – хитро соединенные кости запястья… – У барышни Аибагавы, – отваживается спросить Якоб, – большая семья? – Была большая, теперь маленькая. Отец, новая жена отца, сын новой жены отца. – Короткая заминка. – Мать, братья и сестры умер от холеры. Много лет давно. Тогда много умер. Не только моя семья. Много, много горя. – Однако ваше призвание… то есть акушерство… Это… Это искусство жизни. Черная прядка выбилась из-под платка. Так и тянет дотронуться. – В старые времена, – говорит барышня Аибагава, – когда еще не построить большие мосты через широкие реки, путники тонуть часто. Люди говорить: «Умер, потому что речной бог сердитый». Не говорить: «Умер, потому что большие мосты построить не умеем». Не говорить: «Люди умирать, потому что много невежество». Однажды мудрые предки наблюдать паутина, плести мосты из гибкая лоза. Или еще, видеть, как дерево упал через река, строить каменный островок посреди широкая река и соединить островок к островку. Строить такие мосты. Люди больше не тонуть в этот опасный река, много меньше люди тонуть. Мой плохой голландский понимать? – Прекрасно понимаю, – уверяет Якоб. – Каждое слово. – Сегодня в Японии, когда мать или ребенок умирать при родах или мать и ребенок вместе, люди говорить: «Ах, они умер, потому что боги так решить». Или: «Потому что плохая карма». Или: «Умер, потому что мало платить за о-мамори – магия из храма». Господин де Зут понимать, это как мост. На правде – много, много смерть из-за невежество. Я хотеть построить мост от невежество, – тонкая рука рисует в воздухе мост, – к знание. Это, – она с почтением поднимает вверх листок с текстом доктора Смелли, – кусочек для мост. Когда-нибудь я учить этот знание… Создать школа… Ученики учить другой ученики… И тогда, потом, в Японии много, много меньше матерей умирать из-за невежество. – Несколько мгновений она созерцает свою мечту, потом опускает глаза. – Глупый план. – Нет-нет-нет! Более благородных устремлений и представить невозможно. – Простите… – Она хмурится. – Что есть «благородных утомлений»? – «Устремление». Я хотел сказать – план. Цель в жизни. – А-а… – На ее ладонь садится белая бабочка. – Цель в жизни… Она сдувает бабочку; та летит к свече в бронзовом подсвечнике. Бабочка складывает и раскрывает крылышки; складывает и раскрывает. – По-японски зовут монсиро, – говорит барышня Аибагава. – У нас в Зеландии таких бабочек называют «капустница». Мой дядя… – «Жизнь коротка, а путь искусства долог». – В лазарет прихрамывающей седовласой кометой врывается доктор Маринус. – «Удобный случай скоропреходящ. Опыт…» Ну что, барышня Аибагава? Продолжите наш первый гиппократовский афоризм? – «Опыт обманчив». – Она встает и кланяется. – «Суждение трудно». – Истинная правда! Он жестами подзывает других учеников, смутно знакомых Якобу по встрече в пакгаузе. – Домбуржец, знакомьтесь, мои студиозусы: господин Мурамато из Эдо… Самый старший и унылый на вид учтиво кланяется. – Господин Кадзиваки, его прислали из княжества Тёсю, из Хаги… Кланяется, улыбаясь, еще один ученик, еще не переросший юношескую худобу. – Далее, господин Яно из Осаки… Яно разглядывает зеленые глаза Якоба. – И наконец, господин Икэмацу, истинный сын Сацумы. Икэмацу бодро кланяется; его лицо испещрено следами перенесенной в детстве золотухи.