– Сродство. – Все-таки последнее слово остается за настоятелем. Он кивает Косуги и Ёнэкидзу и вместе со свитой удаляется прочь. – Вылезай, Вех, уже можно. Якоб ощущает смутное беспокойство, хоть ему и предстоит сегодня лечь в постель намного более богатым, чем утром, когда он выпал из нее при начале землетрясения. «Если только, – напоминает он себе, – господин настоятель Эномото сдержит свое слово». * * * Господин настоятель Эномото сдержал слово. В половине третьего Якоб выходит из дома управляющего факторией, держа в руках документ, удостоверяющий оплату, за подписями Ворстенбоса и ван Клефа. Деньги по нему можно получить в Батавии или даже в зеландской конторе Компании, в городе Флиссинген на острове Валхерен. Сумма равна жалованью Якоба за пять-шесть лет на прежней должности экспедитора в торговой конторе. Дядин друг в Батавии дал денег на покупку медицинской ртути – и нужно с ним расплатиться. Самый удачный ход в моей жизни, думает Якоб. Ари Гроте наверняка тоже в убытке не остался. По любым меркам сделка с загадочным настоятелем выгодна необычайно. «А за оставшиеся два ящика, – предвкушает Якоб, – другие торговцы еще дороже заплатят, когда увидят, как прибыльно Эномото этой ртутью распорядится». В следующем году к Рождеству он уже вернется в Батавию вместе с Унико Ворстенбосом, чья звезда разгорится еще ярче после блистательной расправы с печально известными злоупотреблениями на Дэдзиме. Можно будет попросить совета у Звардекроне или у коллег Ворстенбоса и вложить вырученные за ртуть деньги с еще большим размахом – например, в кофе или тиковое дерево – и обеспечить себе такой доход, что произведет впечатление даже на отца Анны. Когда Якоб возвращается на Длинную улицу, Хандзабуро как раз покидает здание Гильдии переводчиков. Якоб заходит в Высокий дом – убрать в сундук драгоценную бумагу. Поколебавшись, вынимает из сундука и кладет в карман веер с планками из древесины павлонии. Затем спешит на Весовой двор – там сегодня взвешивают свинцовые болванки и проверяют на отсутствие посторонних примесей, прежде чем снова разложить по ящикам и опечатать. От жары клонит в сон даже под навесом, но нужно бдительно присматривать за весами, за грузчиками и за ящиками. – Как мило, что вы соизволили явиться на свое дежурство! – говорит Петер Фишер. Все уже знают, что писарь с выгодой продал ртуть. Якоб не может придумать подходящего ответа и молча берет листок с описью товара. Переводчик Ёнэкидзу наблюдает под соседним навесом. Работа идет медленно. Якоб думает об Анне – старается вспоминать ее настоящую, а не свои наброски в альбоме. Загорелые грузчики-японцы отдирают приколоченные гвоздями крышки ящиков. «Богатство приближает наше с ней общее будущее, – думает Якоб, – а все-таки пять лет – такой долгий срок…» Загорелые грузчики прибивают крышки на место. Якоб то и дело достает из кармана часы. Четыре часа дня минуло. Еще через какое-то время Хандзабуро без всяких объяснений уходит. Без четверти пять Петер Фишер говорит: – Двухсотый ящик. В одну минуту шестого пожилой торговец падает в обморок от жары. Посылают за доктором Маринусом. Якоб принимает решение. – Извините меня на минутку? – спрашивает он Фишера. Фишер дразняще медленно набивает трубку. – А долгая у вас минутка? По меркам Ауэханда одна минута – это пятнадцать-двадцать, Барта – больше часа. Якоб стоит неподвижно; его ноги словно колют иголочками. – Через десять минут вернусь. – Так, значит, ваша «одна» на самом деле «десять». В Пруссии благородный человек говорит то, что думает. – Я пойду, – бормочет Якоб (возможно, вслух), – пока не высказал как раз то самое. Якоб ждет на оживленном Перекрестке. Мимо снуют работники. Вскоре появляется, прихрамывая, доктор Маринус. Двое переводчиков тащат за ним шкатулку с медицинскими инструментами, чтобы оказать помощь свалившемуся в обморок торговцу. Доктор видит Якоба, но не приветствует. Якоба это устраивает как нельзя лучше. Вонючий дым, выходящий из пищевода в конце эксперимента, излечил его от всякого желания подружиться с Маринусом. После пережитого в тот день унижения он старается избегать барышню Аибагаву: разве может она, да и другие студиозусы, видеть в нем нечто иное, кроме как полуголый аппарат из кишечных трубок и жировых клапанов? «Однако шестьсот тридцать шесть кобанов, – думает Якоб, – недурно помогают восстановить самоуважение…» Студиозусы покидают больницу. Якоб так и предполагал, что лекцию сократят, поскольку Маринуса вызвали к пациенту. Барышня Аибагава идет позади всех, прикрываясь зонтиком. Якоб отступает вглубь Костяного переулка, будто бы направляясь к пакгаузу Лели. «Я всего лишь, – уверяет он сам себя, – возвращаю потерянную вещь владелице». Четверо молодых людей, двое стражников и акушерка сворачивают в Короткую улицу. Якоб трусит; вновь набирается храбрости и следует за ними. – Прошу прощенья! Свита оборачивается. На миг он встречается взглядами с барышней Аибагавой. Старший студент, Мурамото, делает пару шагов назад, чтобы поздороваться: – Домбужецу-сан! Якоб снимает бамбуковую шляпу: – Снова жаркий день, господин Мурамото. Японец доволен, что Якоб запомнил его имя. Прочие студенты тоже кланяются. – Жарко, жарко, – соглашаются они хором. – Жарко! Якоб кланяется акушерке: – Добрый день, барышня Аибагава. – Как поживать, – ее глаза искрятся весельем, – печень господин Домбуржец? – Спасибо, сегодня гораздо лучше. – Он едва не поперхнулся. – Большое спасибо. – Ах, – с деланой серьезностью говорит Икэмацу, – а как ваша ин-тус-су-сцеп-ция? – Доктор Маринус излечил ее как по волшебству. Что вы сегодня изучали? – Тя-хоту-ка, – отвечает Кадзиваки. – Когда кашлять кровь из легких. Со стороны Сухопутных ворот приближается инспектор: кто-то из стражников наябедничал. – Прошу прощенья, господин, – произносит Мурамото. – Он сказать: мы должны уходить. – Да-да, не буду вас задерживать. Я только хотел вернуть вот это… – Он достает из кармана веер. – Барышня Аибагава сегодня в больнице забыла. В ее глазах мелькает испуг: «Что вы делаете?» Храбрость Якоба испаряется. – Вы забыли веер в больнице у доктора Маринуса. Подходит инспектор и, мрачно глядя исподлобья, что-то говорит Мурамото. Мурамото переводит: – Инспектор желает знать, что есть это, господин Домбужецу. – Скажите ему… – Все это – ужасная ошибка. – Барышня Аибагава забыла веер. Инспектор, недовольно рявкнув, протягивает руку за веером, точно учитель – за ученической тетрадкой. – Он говорить: «Показать пожалуста», господин Домбужецу, – объясняет Икэмацу. – Проверить. «Если я подчинюсь приказу, – соображает Якоб, – вся Дэдзима и весь Нагасаки узнают, что я нарисовал ее портрет, разрезал на полоски и наклеил на планки веера». Всего лишь дружеский знак уважения, но его могут неправильно истолковать. Даже целый скандал устроить. Пальцы инспектора трудятся над тугой застежкой веера. Якоб, заранее краснея, молится: хоть бы обошлось. Барышня Аибагава что-то тихо говорит инспектору. Инспектор смотрит на нее. Угрюмое лицо чуть-чуть смягчается… …Насмешливо фыркнув, инспектор отдает ей веер. Она слегка кланяется в ответ.