Он ставит поднос перед Кобаяси и церемонно кланяется. Кобаяси в свою очередь кланяется камергеру, затем футляру со свитком и пододвигает поднос к управляющему. Ворстенбос берет футляр в форме цилиндра, с тем же знаком трилистника на торце, и пробует открыть. Футляр не открывается. Ворстенбос пытается отвинтить крышку – снова неудача. Он ищет некую хитрую застежку. – Прошу прощенья, минеер, – шепчет Якоб. – Возможно, он открывается по часовой стрелке. – Ох, конечно, в этой чертовой стране все шиворот-навыворот… Из цилиндра выскальзывает пергаментный свиток, туго намотанный на два стержня вишневого дерева. Унико Ворстенбос раскатывает свиток на столе – вертикально, как принято в Европе. Якобу хорошо видно текст. Столбцы затейливо нарисованных кистью иероглифов-кандзи местами кажутся знакомыми: занятия голландским с Огавой Удзаэмоном производят и обратное действие, и в тетради Якоба накопилось уже почти пять сотен значков. Подпольный студент различает здесь – «дать», там – «Эдо», в следующем столбце – «десять»… – Само собой, – вздыхает Ворстенбос, – при дворе сёгуна никто не пишет по-голландски. Вы, чудо-переводчики, подсобите, будьте так любезны! Часы отсчитывают минуту… две… три… Взгляд Кобаяси бегает по столбцам свитка. «Он тянет время, – думает Якоб. – Не такой уж трудный текст и совсем не длинный». Переводчик читает с торжественным и важным видом, то и дело глубокомысленно кивая. Где-то в глубине дома слуги занимаются своей работой. Ворстенбос не показывает нетерпения – не хочет доставить Кобаяси такого удовольствия. Кобаяси загадочно перхает, наконец открывает рот… – Я перечитать еще раз, чтобы наверняка без ошибка. «Если бы взгляды могли убивать, – думает Якоб, наблюдая за Ворстенбосом, – Кобаяси уже корчился бы в предсмертной агонии». Проходит минута. Ворстенбос велит рабу Филандеру принести воды. Якоб через стол вглядывается в послание сёгуна. Проходят две минуты. Филандер возвращается с кувшином. Кобаяси оборачивается к своему коллеге: – Как сказать по-голландски родзю? Ивасэ надолго задумывается и наконец отвечает длинной фразой, в которой можно разобрать слова «премьер-министр». – Тогда, – объявляет Кобаяси, – я готов переводить. Якоб окунает в чернильницу остро заточенное перо. – В послании говорить: «Премьер-министр сёгуна передать самые сердечнейшие пожелания генерал-губернатор ван Оверстратен и главный голландец на Дэдзима Ворстенбос. Премьер-министр просить… – переводчик пристально смотрит в свиток, – одна тысяча веер из лучший павлиний перья. Чтобы голландский корабль доставить заказ, когда возвращаться в Батавия, и тогда павлиний веер прибыть через год, к следующий торговый сезон». Перо Якоба скрипит, выводя краткое содержание сказанного. Капитан Лейси громко рыгает. – К завтраку были устрицы… Не первой молодости… Кобаяси переводит взгляд на Ворстенбоса, как бы ожидая его ответа. Ворстенбос залпом осушает стакан с водой. – Вы мне про медь излагайте! Кобаяси с невинной дерзостью хлопает глазами: – Господин управляющий, про медь в письме ничего нет. – Вы мне еще скажете… – у Ворстенбоса на виске бьется жилка, – что это и есть все послание? – Нет… – Кобаяси вперяет взор в левый столбец свитка. – Еще премьер-министр выражать надежда, что осень в Нагасаки будет ясная и зима не слишком морозная. Но я подумать, это к делу не относится. – Одна тысяча вееров из павлиньих перьев! – Ван Клеф присвистывает. – Лучший павлиний перья, – нимало не смущаясь, уточняет Кобаяси. – У нас в Чарльстоне, – замечает капитан Лейси, – это называли «письмо попрошайки». – У нас в Нагасаки, – произносит Ивасэ, – это называть «приказ сёгуна». – Они там в Эдо, сукины дети, – вскипает Ворстенбос, – издеваются над нами, что ли? – Хорошая новость, – утешает Кобаяси. – Совет старейшин продолжать обсуждение по меди. Не сказать «нет» – уже наполовину сказать «да». – «Шенандоа» отплывает через семь-восемь недель. – Квота на медь… – Кобаяси поджимает губы. – Сложный вопрос. – Напротив, проще некуда. Если двадцать тысяч пикулей меди не прибудут на Дэдзиму к середине октября, мы закроем вашей непросвещенной стране единственное окно во внешний мир. Или в Эдо вообразили, будто генерал-губернатор блефует? Может, они думают, я сам написал этот ультиматум? Кобаяси пожимает плечами, как бы говоря: «От меня тут ничего не зависит…» Якоб, задержав руку с пером, изучает послание от премьер-министра. – Как ответить Эдо по вопросу павлиний веер? – спрашивает Ивасэ. – Если «да», это может помочь с вопрос квота… – Почему мои обращения должны ждать до скончания века, – вопрошает Ворстенбос, – а когда что-то нужно двору, требуется действовать, – он щелкает пальцами, – вот так? Этот министр, случайно, не перепутал павлинов с голубями? Может, высочайшему взору приятней будет парочка ветряных мельниц? – Довольно будет павлиний веер, – отвечает Кобаяси. – Достойный знак уважений для первый министр. – Мне уже поперек горла все эти «знаки уважения»! – Ворстенбос обращает свой вопль к небесам. – В понедельник мы слышим: «Уборщик помета за соколом градоправителя желает получить штуку бангалорского коленкора»; в среду: «Сторожу обезьяны городских старейшин требуется ящик гвоздики»; в пятницу: «Господин Такой-то из Такого-то уезда в восторге от ваших вилок с костяными рукоятками, а он могущественный союзник для чужестранцев» – оп-ля, и мне уже приходится есть щербатой оловянной ложкой! А как только нам нужна помощь, где все эти «могущественные союзники»? Куда подевались? Кобаяси смакует свою победу под криво сидящей маской сочувствия. Удержаться невозможно, и Якоб решает рискнуть: – Господин Кобаяси? Старший переводчик смотрит на секретаря не вполне ясного ранга. – Господин Кобаяси, у нас недавно был один случай, когда обсуждали продажу черного перца горошком… – Черт возьми! – вмешивается Ворстенбос. – Мы говорим о меди, при чем тут перец горошком?! – Je vous prie de m’excuser, Monsieur, – успокаивает Якоб начальство, – mais je crois savoir se que je fais. – Je prie Dieu que vous savez, – с угрозой отвечает управляющий. – Le jour a déjà bien mal commеnce sans pour cela y ajouter votre aide[13]. – Понимаете, – продолжает Якоб, доверительно обращаясь к Кобаяси, – мы с господином Ауэхандом засомневались, верно ли купец изобразил китайский иероглиф… Кажется, их называют кондзи? – Кандзи, – поправляет Кобаяси. – Прошу прощения, кандзи, обозначающий число «десять». В Батавии я немного учился у китайского торговца и – быть может, неразумно – положился на свои скудные знания, вместо того чтобы вызвать переводчика. Разгорелся спор и, боюсь, против вашего соотечественника выдвинули обвинение в нечестности. – О каком кандзи спор? – спрашивает Кобаяси, предчувствуя новое посрамление голландцев. – Тут, видите ли… Господин Ауэханд сказал, что кандзи для числа «десять» пишется так… Всячески подчеркивая свое неумение, Якоб чертит на промокашке знак. – Я же возразил Ауэханду, говоря, что правильное обозначение числа «десять» вот такое…