Якоб нарочно нарушает порядок написания черточек, преувеличивая свою неловкость. – Купец клялся, что мы оба не правы. Он нарисовал крест – по-моему, такой… – Я был убежден, что купец плутует. Об этом и заявил вслух. Не мог бы господин переводчик Кобаяси объяснить, в чем правда? – Господин Ауэханд, – Кобаяси указывает на верхний символ, – написать не «десять», а «тысяча». У господин де Зут число тоже неправильное – это значит «сто». Вот это, – он указывает на косой крестик, – неверно запомнить. Купец написать другое… – Кобаяси берет у писца кисть. – Вот это «десять». Две черты, но один сверху вниз, один вбок… Якоб с досадливым вздохом приписывает возле каждого значка цифры: 10, 100 и 1000. – Так правильно? Осторожный Кобаяси еще раз окидывает числа взглядом и кивает. – Искренне благодарю господина старшего переводчика за наставления, – кланяется Якоб. Переводчик обмахивается веером. – Больше нет вопросы? – Всего один, – отвечает Якоб. – Почему вы утверждаете, что первый министр сёгуна требует от нас тысячу вееров из павлиньих перьев, когда, по вашим же высокоученым объяснениям, речь идет о куда более скромном числе – о числе «сто»? Все взгляды следуют за пальцем Якоба, упирающемся в свиток, где изображен соответствующий иероглиф. Наступившая ужасная тишина весьма красноречива, и Якоб мысленно возносит хвалу Господу. – Тра-ля-ляшечки! – комментирует капитан Лейси. – Молочко-то убежало! Кобаяси хватается за свиток: – Послание сёгуна не для глаз писца! – Что верно, то верно! – сейчас же бросается в бой Ворстенбос. – Это послание для моих глаз, господин переводчик! Моих! Господин Ивасэ, переведите-ка вы, чтобы мы наконец точно узнали, что на самом деле требуется: одна тысяча вееров или же сто вееров – для Совета старейшин и девятьсот – господину Кобаяси и его дружкам? Только вначале, господин Ивасэ, освежите мою память: какое наказание положено за умышленное искажение приказа сёгуна? * * * Когда до четырех часов дня остается ровно четыре минуты, Якоб за своим рабочим столом в пакгаузе Эйк прикладывает к исписанной странице лист промокательной бумаги. Выпивает очередную чашку воды – вся она позже выйдет вместе с пóтом. Затем, отложив промокашку в сторону, читает заголовок: «Приложение 16: истинное количество лакированных изделий, вывезенных с Дэдзимы в Батавию и не заявленных в сопроводительных документах, с 1793 по 1799 год». Якоб закрывает черную папку, завязывает шнурки и убирает папку в портфель. – Хандзабуро, заканчиваем. Управляющий Ворстенбос вызвал меня к четырем на совещание в Парадном кабинете. Отнеси, пожалуйста, эти бумаги в канцелярию, господину Ауэханду. Хандзабуро вздыхает, берет папку и удаляется, весь в неизбывной тоске. Якоб выходит следом, запирает за собой дверь пакгауза. В липком парнóм воздухе летают семена каких-то растений. Обгоревший на солнце голландец вспоминает первые зимние снежинки в родной Зеландии. «Пойду по Короткой улице, – говорит он сам себе. – Может, увижу ее». Голландский флаг на площади бессильно обвис, редко-редко трепыхнется. «Если уж надумал изменить Анне, зачем гнаться за недостижимым?» У Сухопутных ворот чиновник роется в тележке с сеном – ищет контрабанду. «Прав Маринус – нанял бы себе куртизанку. Деньги теперь есть…» Якоб доходит до Перекрестка. Там Игнаций подметает улицу. На вопрос секретаря раб отвечает, что ученики доктора недавно ушли. «Всего один взгляд – и было бы ясно, понравился ей рисунок или оскорбил». Якоб стоит там, где, быть может, прошла она. За ним наблюдают двое соглядатаев. Ближе к дому управляющего к нему подходит Петер Фишер: – Ну что, я гляжу, ты у нас сегодня на коне? Рад, как кобель, который только что покрыл сучку? – От пруссака несет ромом. Якоб догадывается, что Фишер намекает на утреннее происшествие с павлиньими веерами. – Три года в этой богом забытой тюрьме… Сниткер клялся, что, когда он уйдет, я стану помощником ван Клефа! Слово давал! И тут являешься ты со своей чертовой ртутью. Удобно устроился у этого за пазухой… – Фишер, пошатываясь, смотрит на дом управляющего. – Не забывай, де Зут, я тебе не какой-нибудь слабак. Я не рядовой писарь! Не забывай… – Что вы служили стрелком в Суринаме? Вы нам всем каждый день об этом напоминаете. – Повышение – мое по праву! Перейдешь мне дорогу – я тебе все кости переломаю! – Хорошего вам вечера, господин Фишер. Желаю провести его трезвей, чем были днем. – Якоб де Зут! Своим врагам я ломаю кости, одну за другой… Ворстенбос самолично проводит Якоба к себе в кабинет. Давно уже он не проявлял такого радушия. – Господин ван Клеф рассказывает, вы имели несчастье навлечь на себя неудовольствие господина Фишера. – Господин Фишер отчего-то вообразил, что я сплю и вижу, как бы ущемить его интересы… Ван Клеф наливает портвейн благородного рубинового оттенка в три рифленых бокала. – …Но возможно, это в нем говорил ром господина Гроте. – А вот интересы Кобаяси мы сегодня ущемили, ничего не скажешь, – замечает Ворстенбос. – Сразу хвост поджал, как нашкодившая шавка, – подхватывает ван Клеф. На крыше шуршат, топочут и кого-то сурово предостерегают птицы. – Он попался в ловушку собственной жадности, – говорит Якоб. – Я всего лишь… чуть-чуть его подтолкнул. – Наверняка он сам на это смотрит иначе! – Ван Клеф усмехается себе в бороду. – Когда я с вами познакомился, де Зут, – начинает Ворстенбос, – я сразу понял: вот честная душа в сплошном болоте, где каждый норовит воткнуть нож в спину. Острое перо среди тупых обломков! Этого человека нужно только слегка направить, и он еще до тридцати станет управляющим! Сегодня ваша находчивость спасла и деньги, и доброе имя Компании. Генерал-губернатор ван Оверстратен узнает об этом, даю вам слово! Якоб кланяется. «Неужели меня вызвали, чтобы назначить начальником канцелярии?» – За ваше будущее! – провозглашает управляющий. Все трое сдвигают бокалы. «Быть может, все это время его холодность была напускной, – думает Якоб. – Чтобы не обвинили, будто он кого-то выделяет». – Вот наказание для Кобаяси: придется ему сообщить в Эдо, что не слишком-то умно заказывать поставки у торговой фактории, которая через пятьдесят дней может совсем закрыться из-за нехватки меди, – злорадствует ван Клеф. – Он со страху еще пойдет на уступки. Свет дробится на подставке настольных часов звездными осколками. – Де Зут, – уже другим, деловым тоном произносит Ворстенбос, – для вас есть еще одно задание. Господин ван Клеф, объясните, пожалуйста. Ван Клеф допивает портвейн. – С утра пораньше, хоть дождь, хоть вёдро, к господину Гроте является посетитель – поставщик провизии. Приходит с полной сумкой, у всех на виду. – Сумка побольше, чем кисет, – добавляет Ворстенбос, – поменьше, чем наволочка для подушки.