– Через минуту он уходит, с той же сумкой, по-прежнему у всех на виду. – И что же говорит господин Гроте? – спрашивает Якоб, скрывая разочарование – все-таки прямо сейчас его не повысят. – Говорит он то, что ему и следует говорить мне или господину ван Клефу, – отвечает Ворстенбос. – Когда-нибудь вы на собственном опыте убедитесь, что высокая должность отдаляет от вас подчиненных. Но сегодня вы доказали, вне всякого сомнения, что ваш нос умеет унюхать мошенника. Вы колеблетесь… Вы думаете: «Доносчиков никто не любит», – и это, увы, чистая правда. Но тот, кому судьба предназначила высокий чин, – а мы с ван Клефом предвидим, что ваша судьба, де Зут, именно такова, – тот должен без страха прокладывать себе дорогу локтями. Навестите сегодня вечером господина Гроте… «Они меня испытывают, – догадывается Якоб. – Проверяют, готов ли я запачкать руки по первому требованию». – Меня давно уже приглашали присоединиться к карточной игре… – Видите, ван Клеф? Де Зут никогда не спрашивает: «А надо ли?» – только: «Как осуществить?» Якоб утешается, представляя себе, как Анна читает известие о его повышении по службе. * * * В послеобеденных сумерках над улицей Морской Стены летают стрижи. Неожиданно к Якобу подходит Огава Удзаэмон. По слову переводчика Хандзабуро исчезает. Дойдя с Якобом до группы сосен в дальнем углу, Огава останавливается, дружелюбно здоровается с неизбежным соглядатаем, затаившимся в тени, и чуть слышно произносит: – В Нагасаки все говорят об это утро. О переводчик Кобаяси и веера. – Быть может, он теперь не рискнет настолько бесстыдно жульничать. – Недавно, – продолжает Огава, – я вас предупреждать не делать Эномото свой враг. – Я очень серьезно отнесся к вашему совету. – Еще совет. Кобаяси – маленький сёгун. Дэдзима – его империя. – Значит, мне повезло, что я не завишу от его благосклонности. Огава не понимает слово «благосклонность». – Он сильно вредить де Зут-сан. – Спасибо за заботу, господин Огава, но я его не боюсь. – Он может проводить обыск в квартира. – Огава оглядывается. – Для розыск украденный вещь… Чайки бранятся вокруг лодки, невидимой за Морской Стеной. – …или запрещенный предмет. Если в ваша комната есть такой, – пожалуста, спрятать. – Но у меня нет ничего такого… предосудительного, – возражает Якоб. На щеке Огавы дергается мускул. – Если есть запрещенный книга… Прятать. Очень хорошо прятать. Кобаяси хотеть отомстить. Для вас наказание – изгнание. Для переводчик, который обыскивать ваша библиотека по прибытии… не так удачно. «Я что-то недопонимаю, – догадывается Якоб. – Но что?» Он уже открывает рот, чтобы задать вопрос, но тут ответ является сам собой. «Огава знал о Псалтири. С самого начала знал». – Господин Огава, я непременно последую вашему совету. Сейчас же… Из Костяного переулка появляются двое инспекторов. Огава, не говоря ни слова, направляется к ним навстречу. Якоб уходит в другую сторону. * * * Когда Кон Туми и Пит Барт встают, их тени, отбрасываемые свечой, скользят по стене. Импровизированный карточный стол сделан из двери, поставленной на четыре ножки. Иво Ост остается сидеть, жуя табак. Вейбо Герритсзон плюет, не особо прицеливаясь, в плевательницу. Ари Гроте любезен, как хорек, приветствующий кролика. – Мы уже отчаялись! Думали, вы никогда не соберетесь воспользоваться моим приглашением, ага? Он откупоривает первую из двенадцати бутылей рома, выстроившихся в ряд на грубо сколоченной полке. – Я давно хотел прийти, – отвечает Якоб, – но работа не давала. – Наверное, тяжелая работа, – замечает Ост, – гробить репутацию господина Сниткера. – В самом деле, – парирует Якоб. – Разбирать поддельные записи в бухгалтерских книгах довольно утомительно. Уютно у вас тут, господин Гроте. – Если бы мне нравилось жить в выгребной яме, – подмигивает Гроте, – я бы так и остался в Энкхейзене, ага? Якоб берет себе стул и садится. – Во что играем, господа? – «Плут и дьявол». Наши, гм, немецкие родичи в нее играют. – А-а, карнифель! Я немного играл в Копенгагене. – Удивлен, что вы – и вдруг знакомы с картами, – хмыкает Барт. – Сыновья и племянники священнослужителей не так наивны, как принято считать. Гроте берет гвоздь из кучки на столе: – За каждый вычитается один стювер из нашего жалованья. В начале кона все ставят по одному гвоздю. Семь взяток на круг, и кто заберет больше взяток, получает весь выигрыш. Игра продолжается, пока не закончатся гвозди. – Но как проследить за тем, чтобы выигрыш выплачивался честно? Ведь жалованье мы получим только в Батавии. – Тут такой фокус. – Гроте взмахивает листком бумаги. – Здесь все записано, кто у кого что выиграл, а господин ван Клеф вносит поправки прямо в расчетную книгу. В свое время Сниткер дал добро на такую практику. Он понимал, что эти, э-э, маленькие радости помогают людям сохранять бодрость духа и остроту ума. – Господин Сниткер был на наших вечерах желанным гостем, – говорит Иво Ост. – Пока не лишился свободы. – Фишер, Ауэханд и Маринус к нам не заглядывают, нос воротят, но вы-то, господин де Зут, видать, веселого нрава… На полке осталось девять бутылей. – Так что вот, удрал я от папаши, пока он мне печенку не вырвал, – рассказывает Гроте, поглаживая свои карты. – И побрел в Амстердам, богатства искать да любви невиданной, ага? Он наливает себе еще стакан рома, цветом как моча. – Но любовь мне только та повстречалась, за какую наличными вперед платят, а после долго лечатся, а уж о богатстве и говорить нечего. Голод я там нашел, и только. Лед, снег и карманников, что упавшего сожрут, как собаки… Думаю себе: торговля – вот путь к успеху. Потратил все свое «наследство» на тележку с углем – так ее другие угольщики в канал опрокинули и меня следом спихнули. Орут: «Здесь наше место, приблуда фрисландская! Как захочешь еще искупаться – милости просим!» Получил я от этой ледяной ванны, кроме науки о монополии, жестокую лихорадку. Неделю нос на улицу высунуть не мог, а потом домохозяин меня выставил, под зад коленом. Ботинки дырявые, жрать нечего, разве что вонючий туман глотать. Сижу я на ступеньках у Новой церкви и думаю, не стать ли мне вором, пока еще силы хватает удирать от погони, или замерзнуть насмерть, да и дело с концом… – Я бы выбрал вором, – говорит Иво. – Тут и думать нечего. – И тут подходит ко мне дядька – на голове цилиндр, в руках трость с костяным набалдашником, сам такой приветливый. «Мальчик, знаешь, кто я?» – «Не знаю, минеер». А он: «Я – твоя будущность». Я решил, он это в том смысле, что даст мне поесть, если я вступлю в его Церковь. А мне к тому времени так живот подвело, что я за горшок каши иудейскую веру принял бы. Но нет! «Слышал ты, мальчик, о благородной и преуспевающей Объединенной Ост-Индской компании?» – спрашивает. А я ему: «Кто ж не слышал». А он: «Так тебе известно, какие блестящие перспективы открываются крепким и старательным юношам, что служат Компании в ее владениях по всему земному шару, созданному Творцом?» Тут я сообразил наконец. «Известно, минеер, а то как же», – отвечаю. Он мне: «Так вот, я вербовщик из головной конторы в Амстердаме, а звать меня Дюк ван Эйс. Если я тебе предложу полгульдена авансом и жилье со всем довольствием до отплытия в страны таинственного Востока, что скажешь?» А я ему: «Дюк ван Эйс, вы мой спаситель». Господин де З., никак вам наш ром не по вкусу пришелся? – Он мне желудок насквозь проел, господин Гроте, а в остальном вкус отменный. Гроте выкладывает на стол пятерку бубен; Герритсзон шмякает даму. – Ату его! – Барт припечатывает к столешнице козырную пятерку и подгребает к себе гвозди. Якоб сбрасывает карту червей небольшого достоинства. – Что же ваш спаситель, господин Гроте? Гроте изучает свои карты. – Отвел меня этот господин в домишко-развалюху позади тюрьмы Распхёйс. Улочка была убогая и контора обшарпанная, зато тепло и сухо, а на лестнице так славно пахло копченой грудинкой! Я даже спросил, нельзя ли мне ломтик. Ван Эйс засмеялся и говорит: «Распишись вот здесь, мальчик, отправляйся на Восток, и через пять лет сможешь хоть дворец себе построить из копченой свинины!» Я тогда и читать-то не умел, имя свое подписать не мог, поставил просто отпечаток пальца на документе. «Отлично! – говорит ван Эйс. – Вот тебе аванс в счет будущего богатства; я человек слова». Выдал он мне блестящую новенькую монету в полгульдена, и был я такой счастливый, как никогда в жизни. «Остальное тебе заплатят на борту „Адмирала де Рюйтера“, он отплывает тридцатого или тридцать первого. А пока тебя расквартируют вместе с другими крепкими и старательными ребятами, будущими твоими спутниками в плавании и партнерами в преуспеянии. Надеюсь, ты не против?» Я не возражал – хоть какая крыша над головой. Туми выкладывает мелкую бубну. Иво Ост – четверку пик. – Двое слуг отвели меня вниз. – Гроте вновь изучает доставшиеся ему карты. – У меня и мысли не мелькало, что дело нечисто, пока дверь за мной не захлопнулась и ключ не повернулся в замке. В чулане размером вот с эту комнату было напихано двадцать четыре парня, все мои ровесники или чуть постарше. Иные там неделями сидели… Кое-кто отощал, как скелет, и харкал кровью… Ну, я давай в дверь колотить, на волю рваться, но тут подходит ко мне рослый тип, весь в парше, и говорит: «Дай-ка мне твои полгульдена для сохранности». Я ему: «Какие такие полгульдена?» А он говорит, мол, я могу отдать добровольно или он меня пообломает, а деньги все равно заберет. Я спросил, когда нас выведут на прогулку, а он говорит: «Нас никуда не выпускают. Так и будем тут сидеть, пока корабль не придет или пока не сдохнем. Деньги давай». Хотел бы я сказать, что сумел постоять за себя, но Ари Гроте не какой-нибудь врун. И между прочим, тот тип не шутил насчет сдохнуть: восемь «крепких и старательных» так и вышли оттуда вперед ногами, по двое в одном гробу. Света и воздуха – только то, что просочится через железную решетку на уровне мостовой, а грязища такая, что не разберешь, из какого ведра жрать, а в какое срать. – Что ж вы двери не выбили? – спрашивает плотник Туми.