«Как бы я мог предать своего дядю, – мрачно размышляет писарь, – свою церковь и своего Господа?» Псалтирь запрятана меж другими книгами в сундуке, а на сундуке сидит де Зут. «Вряд ли риск так уж велик», – уговаривает он сам себя. В книге нет ни пометок, ни иллюстраций, указывающих на то, что это христианский текст, а переводчики наверняка плохо знают голландский, где им разобрать архаичный библейский язык. «Я – служащий Объединенной Ост-Индской компании. Что могут японцы мне сделать?» Ответа Якоб не знает, и, честно говоря, ему страшно. Проходит четверть часа; о Ворстенбосе и его двух слугах-малайцах ни слуху ни духу. Бледная веснушчатая кожа Якоба поджаривается, словно бекон на сковородке. Над водой проносится летучая рыба, стрижет плавниками. – Тобио! – кричит один гребец другому, показывая пальцем. – Тобио! Якоб повторяет это слово, и оба гребца хохочут так, что лодка раскачивается. Пассажир не возмущается. Он молча рассматривает кружащие вокруг «Шенандоа» сторожевые лодки; рыбачьи суденышки; жмущийся к берегу японский торговый корабль, крутобокий, как португальский галеон, только еще более пузатый; увеселительную барку знати, увешанную занавесями в черно-голубых цветах княжеского рода, в сопровождении лодок с прислужниками; и остроносую джонку, совсем как у китайских торговцев в Батавии… Город Нагасаки, придавленный подошвами гор, словно сочится из-под пальцев дощатой серостью и бурыми земляными оттенками. От бухты тянет водорослями, отбросами и дымом бесчисленных труб. По горным склонам до самых зубчатых вершин ступеньками поднимаются рисовые поля. «Безумец мог бы представить, что находится внутри надтреснутой нефритовой чаши», – думает Якоб. Перед ним раскинулся его будущий дом: Дэдзима, обнесенный высокими стенами искусственный остров в форме веера, примерно двести шагов по внешней дуге, восемьдесят шагов в глубину. Остров образован из насыпей, как и бóльшая часть Амстердама. За прошедшую неделю, рисуя наброски фактории с фок-мачты «Шенандоа», Якоб насчитал около двадцати пяти крыш: перенумерованные пакгаузы японских купцов; жилища капитана и управляющего; дом помощника управляющего с Дозорной башней на крыше; Гильдия переводчиков; больничка. Из четырех голландских пакгаузов – Рус, Лели, Дорн и Эйк – только последние два пережили, как выразился Ворстенбос, «Сниткеровский пожар». Лели сейчас отстраивают заново, а выгоревший дотла Рус подождет, пока фактория хоть чуть-чуть не расквитается с долгами. Сухопутные ворота связывают Дэдзиму с городом Нагасаки – одним пролетом каменного моста через ров с жидкой грязью, который заполняется водой во время прилива. Морские ворота открываются только в торговый сезон; здесь разгружают сампаны Объединенной Ост-Индской компании. Рядом – здание таможни, где всех голландцев, кроме капитана и управляющего, обыскивают, проверяя, нет ли у них запрещенных предметов. «И во главе списка – предметы христианской веры», – думает Якоб. Вернувшись к наброску, он углем заштриховывает морские волны. Гребцы с любопытством вытягивают шеи; Якоб показывает им рисунок. Старший из гребцов корчит рожу, как бы говоря: неплохо. Оклик с дозорной лодки вспугнул гребцов; оба стремительно возвращаются на свои места. Лодка качнулась под весом Ворстенбоса: хоть он и поджарый, сегодня у него под шелковой рубашкой выпирают куски рога «единорога», то есть нарвала – в Японии он ценится как лекарственное снадобье, исцеляющее все болезни. – Я намерен искоренить этот балаган! – Управляющий постукивает костяшками пальцев по вшитым в одежду буграм. – Спрашиваю эту змею, Кобаяси: «Почему бы просто не уложить товар в ящик, открыто и законно, не отвезти его на корабль, открыто и законно, а потом продать с аукциона, открыто и законно?» И что он отвечает? «Никогда так не делалось». Я ему говорю: «Так будем первыми!» А он на меня смотрит такими глазами, как будто я себя объявил отцом его детей. – Минеер! – кричит помощник капитана. – Ваши рабы с вами на берег поедут? – Отправишь их вместе с коровой. А мне пока послужит черномазый Сниткера. – Хорошо, минеер; тут еще переводчик Сэкита просится на берег съездить. – Ну, спускайте сюда уродца, господин Вискерке. Над фальшбортом показывается объемистый тыл Сэкиты. Ножны цепляются за веревочный трап; за эту незадачу служитель получает оплеуху. Когда переводчик и его слуга наконец усаживаются, Ворстенбос приподнимает щегольскую треуголку. – Божественное утречко! Скажите, господин Сэкита? – А-а… – Сэкита, ничего не поняв, кивает. – Мы, японцы, жители островов… – Ваша правда, сударь. Море, куда ни глянь, голубой необозримый простор. Сэкита изрекает очередную заученную фразу: – У высокой сосны глубокие корни. – И за что наши тощие денежки уходят на ваше перекормленное жалованье? Сэкита поджимает губы, как бы в задумчивости. – Доброго вам дня, господин. «Если мои книги проверять будет он, – думает Якоб, – то я волновался попусту». – Пошел! – командует Ворстенбос, указывая гребцам на Дэдзиму. Сэкита без всякой нужды переводит приказ. Гребцы под ритмичную песню-шенти двигают лодку вперед плавными, словно извивы водяной змеи, взмахами весел. – Что они поют? – задумчиво рассуждает Ворстенбос. – «Вонючий голландец, отдай нам свое золото»? – Вряд ли, минеер, при переводчике-то. – Для него такое наименование слишком великодушно. Хотя лучше он, чем Кобаяси, – может, нам не скоро еще выпадет случай поговорить без посторонних ушей. Как окажемся на берегу, главной моей задачей будет – обеспечить фактории выгодный торговый сезон, насколько позволит дрянной наш груз. А у вас, де Зут, работа другая: разберитесь в счетах фактории, начиная с девяносто четвертого года, и в том числе по частным сделкам. Только когда мы будем точно знать, чтó покупали и продавали сотрудники, сможем в полной мере оценить размах злоупотреблений. – Приложу все силы, минеер. – Заключив Сниткера под стражу, я всем продемонстрировал свою позицию, но если мы поступим так же с каждым, кто балуется контрабандой на Дэдзиме, на свободе останемся только мы вдвоем. Лучше покажем, как честный труд вознаграждается продвижением по службе, а воровство наказывается тюрьмой и позором. Только так мы сможем расчистить эти авгиевы конюшни. О, а вот и ван Клеф пришел нас встретить! От морских ворот к причалу идет помощник управляющего. – «Каждое прибытие – это чья-то смерть», – цитирует Ворстенбос. Помощник управляющего Мельхиор ван Клеф, рожденный в Утрехте сорок лет назад, срывает с головы шляпу. Лицо у него смуглое и бородатое, как у пирата; прищуренные глаза друг назвал бы «внимательными», враг – «мефистофельскими». – Доброго утра, господин Ворстенбос! Господин де Зут, добро пожаловать на Дэдзиму! – Рукопожатие Мельхиора ван Клефа способно дробить камни. – Желать вам приятного здесь пребывания было бы слишком радужно… Он замечает недавно возникшую кривизну писарского носа. – Премного обязан, господин ван Клеф. У привыкшего к морю Якоба земля покачивается под ногами. Кули уже выгрузили его сундук и тащат прочь. – Минеер, я бы хотел присмотреть за своими вещами… – Вполне справедливое желание. Раньше нам частенько случалось поучить грузчиков кулаком, но недавно градоправитель издал указ о том, что побитый кули – оскорбление для Японии, так что теперь – нельзя. С тех пор их канальство не знает границ. Переводчик Сэкита, не рассчитав прыжок с носа лодки на пристань, проваливается одной ногой в воду по колено. Выбирается на твердую землю, огревает слугу по физиономии веером и несется впереди троих голландцев с криком: – Ходить! Ходить! Ходить! Ван Клеф поясняет: – Он хочет сказать: «Идемте». По ту сторону Морских ворот их сейчас же проводят в помещение таможни. Здесь переводчик Сэкита спрашивает имена иноземцев и выкрикивает их пожилому чиновнику, а тот – своему помощнику помладше, который заносит имена в книгу. Вместо «Ворстенбос» он пишет «Борусу Тэнбосу», вместо «ван Клеф» – «Банкурэйфу», а «де Зут» превращается в «Дадзуто». Инспекторы протыкают вертелами круги сыра и бочонки с маслом, только что выгруженные с «Шенандоа». – Проклятущие негодяи, – злится ван Клеф. – Бывало, и куриные яйца разбивали – вдруг там кто-то запрятал дукат-другой! К ним приближается дюжий стражник. – Знакомьтесь, это он будет вас обыскивать, – объявляет ван Клеф. – Для управляющего сделают исключение, но к подчиненным, увы, это не относится. Подходят еще несколько молодых людей; у них выбриты лбы, а волосы связаны узлом на макушке, как у инспекторов и переводчиков, посетивших на этой неделе «Шенандоа», только одеяния не такие пышные. – Переводчики без ранга, – поясняет ван Клеф. – Надеются подольститься к Сэките, выполняя за него его работу. Они хором повторяют для Якоба слова стражника, проводящего обыск: – Руки поднимать! Открывать карманы! Сэкита, шикнув на них, приказывает Якобу: – Руки поднимать! Открывать карманы!