Фишер – загорелый до черноты, темноволосый, с залысинами. – Он конторщик с образованием стряпчего… Хотя господин Ворстенбос говорил, вы тоже специалист высокого класса, так что у нас теперь специалистов в избытке. Рядом с ним – Кон Туми, ирландец из Корка. У этого Туми словно вдавленный профиль и акулья улыбка; коротко стриженные волосы, грубая одежда из парусины. – Не волнуйтесь, если новые имена забудутся; после отплытия «Шенандоа» у нас будет целая вечность, успеем со скуки выучить друг о друге все, что только можно. – Неужели японцы не догадываются, что у нас не все из Голландии? – Мы сказали, якобы у Туми зверский акцент, потому что он из Гронингена. Когда это компании хватало чистокровных голландцев? Тем более теперь. – Выделенное слово намекает на деликатную историю с заключением Даниэля Сниткера под стражу. – Обходимся тем, что есть. Туми у нас плотник, а в дни взвешивания – еще и за инспектора. Если за этими кули не смотреть в оба глаза, мешок сахара умыкнут, черти, оглянуться не успеешь. Да и стражники не лучше, а купцы – самое жулье: вчера один сукин сын подсунул каменюку в мешок, а потом будто бы «обнаружил» и нас же обвинил, стал требовать, чтобы скидку на тару понизили. – Господин ван Клеф, мне приступать к исполнению своих обязанностей? – Пусть сперва доктор Маринус вам кровь отворит, а как устроитесь, милости прошу на поле боя. Приемная Маринуса – в конце Длинной улицы, вот этой самой, там еще лавровое дерево растет. Не заблудитесь. На Дэдзиме еще никому не удавалось заблудиться, если только грогом не нагрузиться по самую ватерлинию. – Ваше счастье, что я по пути подвернулся, – произносит сиплый голос десять шагов спустя. – На Дэдзиме заблудиться – что гусаку посрать. Ари Гроте меня зовут, а вы, стало быть, – он хлопает Якоба по плечу, – Якоб де Зут из славной Зеландии. Ух ты, лихо вас Сниткер по носу приложил, аж на сторону своротил, ага? У Ари Гроте щербатая улыбка и шляпа из акульей кожи. – Нравится моя шапка? Это ко мне в хижину в джунглях острова Тернате заполз боа-констриктор, когда я там ночевал с тремя туземными девицами. Я сперва подумал, кто-то из них меня этак нежно будит, понимаете? Ан нет, нет, легкие как стиснет, и три ребра хрустнули – крак! грюк! хрясь! И смотрю, при свете Южного Креста прямо в глаза мне уставился, гад ползучий. Это его и сгубило. Руки-то у меня были зажаты, зато челюсти свободны. Я его и цапнул за голову со всей дури… Когда змея визжит – такое не скоро забудешь! Гад ползучий все дрыгался, сдавил меня еще крепче – а я ему в горло вцепился и яремную вену перекусил начисто. Благодарные туземцы сделали мне из его шкуры накидку и провозгласили меня этим самым, Повелителем Джунглей – змеюка-то на все деревни в округе страх наводила. Да только… – Гроте вздыхает. – Сердце моряка навеки отдано морю, ага? В Батавии мне из той накидки шапок наделали, по десять рейхсталеров за каждую… Только одну себе оставил, последнюю. Ни за какие деньги не отдам – разве что по доброте душевной готов поделиться с новеньким, вам же нужнее, ага? Отдам красоту такую, и не за десять рейхсталеров, не за восемь даже, всего за пять стюверов. Хорошая цена, не прогадаете! – Увы, шляпник в Батавии подменил вам змеиную шкуру на дурно выделанную акулью. – Спорим, вы из-за карточного стола с набитым кошелем уходите! – заулыбался Ари Гроте. – Мы тут собираемся иногда по вечерам в моей скромной квартирке, пообщаться по-дружески и рискнуть парой монет… Вроде парень вы свойский, не задаетесь. Присоединяйтесь к компании, а? – Боюсь, вам будет скучно с пасторским сынком. Пью я мало, а в азартные игры играю и того меньше. – Да кто на Востоке не игрок? Мы тут собственную жизнь на кон ставим! Из десяти человек хорошо если шестеро вернутся домой с прибытком, а четверо-то сгинут где-нибудь в болоте. Шестьдесят к сорока – не слишком хорошие шансы. Кстати, на дюжину дукатонов или драгоценных камней, зашитых в подкладку, одиннадцать перехватывают у Морских ворот, хорошо если один проскочит. Лучше всего их прятать в заднем проходе, и, кстати, господин де З., если ваша грешная дыра, э-э, начинена подобным образом, я вам предложу лучшую цену… На Перекрестке Якоб останавливается. Впереди продолжается плавная дуга Длинной улицы. – Там – Костяной переулок. – Гроте указывает вправо. – Он ведет к улице Морской Стены, а в той стороне, – он машет рукой влево, – Короткая улица и Сухопутные ворота… …«А за Сухопутными воротами, – думает Якоб, – Сокровенная империя». – Не-не-не, господин де З., для нас эти ворота не откроются. Управляющего с помощником и доктора М. иногда пропускают, а нам – нетушки. «Заложники сёгуна» – так нас местные называют, и прямо в точку, ага? Но послушайте, что скажу! – Гроте подталкивает Якоба в спину. – Я не только с драгоценностями да монетами дело имею. Не далее как вчера, – он переходит на шепот, – я добыл для одного проверенного клиента с «Шенандоа» коробку чистейших кристаллов камфоры, прогнившую дыхалку лечить, – на родине такие из канала не выудишь! «Он мне приманку приготовил», – думает Якоб, а вслух отвечает: – Господин Гроте, я не занимаюсь контрабандой. – Да что вы, господин де З., я вас и не обвиняю, чтоб мне сдохнуть тут же на месте! Так просто, для сведения обмолвился, что обычно беру четверть продажной цены в виде комиссии, но такому прозорливому юноше, как вы, готов отдать семь десятых пирога. Люблю я дерзких зеландцев, ничего с собой поделать не могу! Кстати, с удовольствием договорюсь насчет вашего порошочка от французской болезни. – Гроте произносит это с небрежностью человека, который старается скрыть, что речь зашла о важном. – Тут некие купцы, называющие меня «братец», взвинтили цену быстрей, чем у хорошего жеребца причиндал приходит в боевую готовность, и происходит это прямо сию минуту, господин де З., так-таки в эту самую минуту, а почему? Якоб замирает: – Откуда вы знаете, что я привез с собой ртуть? – Выслушайте же мою благую весть, ага? Этой весной, – Гроте понижает голос, – один из многочисленных сыновей сёгуна испробовал лечение ртутью. Способ здесь известен уже лет двадцать, только в него никто не верил, да что делать: у княжонка огурчик уже весь протух, так что прямо позеленел и светился как гнилушка. Один курс голландского порошка и – о радость – полное исцеление! История разлетелась как лесной пожар; каждый аптекарь в Японии с воплями требует чудесного эликсира, и вдруг являетесь вы и с вами целых восемь ящиков! Доверьте переговоры мне – и получите такую прибыль, что на тысячу шляп хватит; а если возьметесь за дело сами, друг мой, вас обдерут как липку, из вашей собственной шкуры шапок наделают. Якоб снова идет вперед: – Как вы узнали про мою ртуть? – Крысы, – шепотом отвечает Ари Гроте. – Да-да, крысы. Я их прикармливаю, а они мне рассказывают то да се. Вуаля, вот и больничка; в хорошей компании дорога вдвое короче, ага? Значит, договорились: отныне я действую в качестве вашего агента, ага? Контрактов подписывать не будем, незачем – благородный человек не нарушит слово. Пока, до встречи! Ари Гроте поворачивает назад, к Перекрестку. Якоб кричит ему вслед: – Я не давал вам своего слова! За дверью госпиталя начинается узкий коридор. Впереди похожая на трап лестница ведет к открытому люку в потолке; справа вход в приемную врача – просторную комнату с распятым на раме в виде буквы «Т» потемневшим от времени скелетом. Якоб старается не думать о том, что Огава уже, быть может, нашел Псалтирь. Операционный стол заляпан кровью, к нему крепятся веревки и ремни, чтобы удерживать пациентов. У стен – подставки для хирургических пил, ножниц, скальпелей; на столе рядами ступки и пестики; в углу большой шкаф – там, наверное, лекарства; рядом тазы для кровопусканий, столики и лавки. Пахнет свежими опилками, воском, целебными травами и чуточку требухой. За дверью – больничная палата, три пустые койки. Глиняный кувшин с водой искушает; Якоб пьет прямо из половника – вода холодная и вкусная. «Почему здесь никого нет, вдруг воры?» В комнате возникает молодой слуга, а может быть, раб. Красивый, босой, в рубахе тонкого полотна и просторных шароварах. Якобу хочется как-то оправдать свое присутствие. – Раб доктора Маринуса? – Доктор платит мне жалованье. – Юноша чисто говорит по-голландски. – Я его помощник, минеер. – Вот как? Я новый писарь, де Зут. А как твое имя? Юноша кланяется учтиво, но без угодливости. – Меня зовут Элатту, минеер. – Ты из каких краев, Элатту? – Я родился в Коломбо, минеер, на Цейлоне. Якоб теряется от его вежливости. – Где твой хозяин? – Наверху, в кабинете. Если угодно, я за ним схожу? – Не нужно. Я сам поднимусь, представлюсь. – Да, минеер, но доктор предпочитает принимать посетителей внизу… – Он не будет против, когда узнает, чтó я ему привез… Высунув голову в люк, Якоб рассматривает длинный, прекрасно обставленный чердак. Примерно посередине стоит клавесин доктора Маринуса – в Батавии об этом инструменте рассказывал Якобу его приятель, господин Звардекроне; будто бы это единственный клавесин, добравшийся до Японии. А в самой глубине сидит за низеньким столиком огромный, как медведь, краснолицый европеец лет пятидесяти, со связанными в хвост седоватыми волосами, и рисует огненно-рыжую орхидею. – Добрый день, доктор Маринус! – окликает Якоб, стукнув по откинутой крышке люка. Доктор в рубахе с распахнутым воротом не отвечает на приветствие. – Доктор Маринус? Очень рад наконец-то с вами познакомиться… Доктор как будто не слышит. Писарь повышает голос: – Доктор Маринус? Простите за беспокойство… Маринус раздраженно сверкает глазами: – Из какой крысиной норы вы вылезли? – Я прибыл на «Шенандоа», четверть часа назад. Меня зовут… – Я разве спрашивал, как вас зовут? Нет, я спрашивал про ваше fons et origo[1]. – Домбург, минеер. Приморский городок в Зеландии, на острове Валхерен. – Валхерен, говорите? Я был как-то в Мидделбурге. – Я в Мидделбурге получил образование. Маринус отвечает лающим смехом: – Никто не может «получить образование» в этом гнезде работорговцев. – Возможно, в будущем я сумею исправить ваше мнение о жителях Зеландии. Меня поселили в Высоком доме, так что мы почти соседи. – То бишь соседство способствует общительности, вот оно как, по-вашему? – По-моему… – Якоб теряется от явной враждебности доктора. – По-моему… Я…