– Этот экземпляр Cymbidium kanran был найден среди козьего корма; пока вы тут мямлите, он увядает. – Господин Ворстенбос предположил, что вы могли бы отворить кровь… – Средневековое шарлатанство! Еще двадцать лет назад Хантер вдребезги разнес учение о кровопусканиях, равно как и гуморальную теорию, на которой оно основано! «Но ведь кровопускание – хлеб любого врача?» – думает Якоб. – Но… – Но, но, но? Но-но? Но? Но-но-но-но-но? – Мир полон людей, которые нерушимо верят в эту теорию. – Это только доказывает, что мир полон простофиль. У вас нос распух. Якоб дотрагивается до искривленной переносицы: – Бывший управляющий Сниткер меня ударил и… – Не надо бы вам увлекаться кулачным боем, сложение не то. – Маринус встает и направляется к люку, прихрамывая и опираясь на толстую трость. – Дважды в день промывайте нос холодной водой и подеритесь с Герритсзоном, подставив ему другую сторону, пусть выровняет. Всего хорошего, Домбуржец. Доктор Маринус метким ударом трости выбивает полено, удерживающее крышку люка открытой. Вновь залитая солнцем улица. Возмущенного писаря мигом окружают переводчик Огава, его слуга и двое инспекторов – все четверо мрачные и в поту. – Господин де Зут, – начинает Огава, – я хочу поговорить о книге, которую вы привозить. Дело серьезное… Дальше несколько фраз Якоб пропускает мимо ушей, борясь с тошнотой и ужасом. «Ворстенбос не сможет меня спасти, да и зачем ему?» – …Поэтому мне удивительно обнаружить у вас такой книга… Господин де Зут? «Конец моей карьере, – думает Якоб, – свобода, прощай, и Анна потеряна…» – Где меня заточат? – хрипит несчастный узник. Улица качается перед глазами, вверх-вниз. Якоб зажмуривается. – За-то-чат? – переспрашивает Огава. – Моих ничтожных познаний в голландском не хватает… Сердце писаря стучит, как неисправная помпа. – Бесчеловечно так играть со мной… – Играть? – недоумевает Огава. – Господин де Зут, это какой-то поговорка? В сундуке господина де Зута я найти книгу господина… Адам Сумиссу. Якоб открывает глаза. Улица встала на свое место. – Адам Смит? – «Адам Смит», прошу меня простить. «Богатство народов» – знаете? «Знаю, – думает Якоб, – только боюсь надеяться». – Английский оригинал довольно сложен, поэтому я купил в Батавии голландское издание. Огава удивлен. – Значит, Адам Смит – англичанин, а не голландец? – Он бы вас не поблагодарил за такие слова, господин Огава! Смит – шотландец из Эдинбурга. Так вы сейчас говорили о «Богатстве народов»? – О чем еще? Я – рангакуся, изучаю голландскую науку. Четыре года назад управляющий Хеммей дал мне почитать «Богатство народов». Я начать перевод, чтобы перенести в Японию, – губы Огавы старательно готовятся, прежде чем выговорить, – «теорию политической экономии». Но даймё Сацумы предложил господину Хеммею много денег, и мне пришлось вернуть книгу. Ее продали, и я не успеть закончить перевод. Раскаленное солнце застряло, словно в клетке, в ветвях сияющего лавра. «И воззвал к нему Бог из среды куста», – думает Якоб. По синей глазури неба чертят крючконосые чайки и костлявые коршуны. …«И сказал: Моисей! Моисей! Он сказал: вот я!» – Я старался, искал другую, но… – Огава морщится. – Большие трудности. Якоб еле сдерживается, чтобы не расхохотаться по-детски. – Я понимаю. – И вдруг сегодня ваш сундук я находить Адам Смит. Очень удивительно, и сказать откровенно, господин де Зут, я хотел бы купить или взять в аренду… В саду по ту сторону улицы надрываются цикады. – Адам Смит не продается и не сдается в аренду, – говорит голландец, – но я буду рад одолжить вам книгу, господин Огава. Весьма рад… И держите ее у себя, сколько вам будет угодно… IV. Возле нужника при Садовом доме на Дэдзиме Перед завтраком 29 июля 1799 г. Якоб де Зут, выйдя из жужжащей мухами тьмы, видит, как приставленного к нему переводчика Хандзабуро допрашивают два инспектора. – Небось, прикажут мальчишке в твоем ночном горшке копаться, чтоб узнать, чем ты срешь. – Младший писарь Понке Ауэханд возникает словно из ниоткуда. – Я три дня назад замучил-таки своего первого соглядатая, он безвременно почил, а мне из Гильдии переводчиков прислали вот эту подставку для шляп. – Ауэханд кивает на долговязого юнца у себя за спиной. – Китибэй по имени, но я его Лишаем прозвал, так он ко мне прилип. Ну ничего, я его изведу! Мы с Гроте поспорили на десять гульденов, что я к ноябрю с пятью пронырами разделаюсь. Ты как, еще не завтракал? Инспекторы заметили Китибэя и подзывают его к себе. – Как раз собирался, – говорит Якоб, вытирая руки. – Идем, пока еще не все работяги тебе в кофе нассали. Вдвоем они проходят по Длинной улице. У обочины пасутся две беременные оленихи. – Хорошая отбивная, – замечает Ауэханд. – К рождественскому обеду. Доктор Маринус и раб Игнаций поливают грядки с дынями. – Сегодня опять пекло, доктор, – говорит Ауэханд через забор. Маринус не удостаивает его взглядом, хотя наверняка слышал. – Со своими учениками он вполне любезен, – сообщает Ауэханд. – И со своим красавчиком-индусом, и когда Хеммей валялся при смерти, он был просто воплощенная доброта, мне ван Клеф рассказывал. А когда его ученые друзья притаскивают ему какой-нибудь редкий сорняк или дохлую морскую звезду, только что хвостом не виляет. Почему же с нами он такое Лихо Одноглазое? В Батавии даже французский консул – не кто-нибудь, а французский консул! – называл его «un buffalo insufferable»[2]. В горле Ауэханда словно что-то скрипит. У Перекрестка собирается бригада грузчиков, чтобы перенести на берег железные чушки. Заметив Якоба, они, как водится, начинают подталкивать друг друга локтями, переглядываться и пересмеиваться. Он сворачивает в Костяной переулок, чтобы не идти мимо них. – Не отпирайся, тебе нравится такое внимание, господин Рыжий, – подначивает Ауэханд. – Не нравится, – возражает Якоб. – Совсем не нравится! Свернув на улицу Морской Стены, конторщики добираются до Кухни. Под сенью кастрюль и сковородок Ари Гроте ощипывает какую-то птицу. Раскаленное масло шипит и брызжет, горка блинчиков растет на глазах, кислые яблоки и совершивший далекое морское путешествие круг эдамского сыра поровну разделены меж двумя длинными столами. За столом работников сидят Пит Барт, Иво Ост и Герритсзон; старший писарь и Кон Туми, плотник, питаются за офицерским столом. Поскольку сегодня среда, Ворстенбос, ван Клеф и доктор Маринус завтракают наверху, в Комнате с эркером. – А мы тут гадаем, куда вы подевались, – говорит Гроте. – Приступим к трапезе, маэстро! Для начала – жаркое из соловьиных языков, – объявляет Ауэханд, тыча пальцем в черствый хлеб и прогорклое масло. – Затем пирог из перепелов с ежевикой, артишоки в сметане, а на десерт – айва и пирожные со взбитыми сливками и лепестками белых роз. – Шутки господина А. всегда свежи, – произносит Гроте, – они так украшают наши унылые будни. Ауэханд приглядывается к нему: