— Что? Он смотрит на мня, как будто не видел меня раньше. Потом он выпрямляется, вырываясь из моих рук. — Ваше Императорское Высочество. Это уже не мой Пол. Это Лейтенант Марков. Он продолжает: — Простите меня, Ваше Императорское Высочество. Я не могу понять почему, я не помню, как я оказался здесь. Я болен? — Вы, у вас закружилась голова, — я придумываю лучшее оправдание, какое могу. — Я тоже плохо себя чувствую. Поэтому вы провожали меня в мои покои, чтобы я могла отдохнуть. — Очень хорошо, миледи, — он кланяется и начинает быстро идти по коридору, его сияющие сапоги выделяются на красном ковре. В замешательстве, я следую за ним. По крайней мере, один из нас знает, где моя комната. Мы с Полом заперты здесь. Не зная, как связаться с Тео, если я вообще смогу это сделать. Все, что я могу сделать, это повторять имя «Полковник Азаренко». Завтра, говорю я себе. Я смогу завтра узнать о нём, вызывать его к себе и забрать Жар-птицу Пола. Если я не смогу… Но нет. Я не могу об этом сейчас думать. Вместо этого я поправляю тиару на голове и притворяюсь, что знаю, что делаю. Перевод выполнен для сайта https://vk-booksource.net Глава 11 Позже тем же вечером, после того, как мои служанки (а у меня их три) одели меня в свободную ночную рубашку и положили меня в кровать, я разложила кусочки своей Жар-птицы на вышитом покрывале. Это была огромная кровать из резного дерева, каждое одеяло и простыня были настолько белоснежными, что создавалось ощущение, что я размышляю, лёжа на облаке. Со вздохом я откинулась на мягкие подушки в изголовье кровати. Комната, окружающая меня, была не очень большой и не очень пышно убранной, но в ней безошибочно угадывалось богатство и элегантность. Стены и высокий потолок были покрашены в прохладный зеленый цвет медной платины. Письменный стол в углу был инкрустирован в виде виноградной лозы, настолько правдоподобной, как если бы её воссоздавала сама природа, лист за листом. Напротив кровати располагался широкий камин с глазурованной плиткой, огонь в котором согревал мою комнату. Мои украшения вернулись обратно в бархатные коробочки к остальным. По меньше мере, у этой моей версии были книги, несколько из которых сейчас были разбросаны вокруг меня. Многие из них были на русском, но здесь я могла читать и говорить на нём. Очевидно, память такого рода вживляется в мозг отличным от остальных воспоминаний образом. Из того, что я могу понять, пролистав книги, если технологии развивались быстрее в Лондонском измерении, здесь они развивались гораздо медленнее. Мое окружение, казалось, больше подходило к 1900 году, чем к двадцать первому веку. Хотя некоторые вещи из этого мира казались менее развитыми в моем измерении, создавалось общее ощущение того, что я шагнула на век назад. В этом измерении, двадцать первый век просто выглядел совсем по-другому. Люди путешествовали поездом или пароходом, и даже иногда верхом или на санях. Телефоны существуют, но они такие новые, что во дворце их всего несколько и они используются только для официальных нужд, никто даже не думает о том, чтобы позвонить другу для того, чтобы поболтать. Интернет никому даже не снится. Вместо этого, люди пишут письма. Я вижу стопку кремовой бумаги, ожидающую меня на столе. Соединенные Штаты Америки существуют, но о них думают, как об отдаленной провинции. (Я не знаю, правда это или нет, но все в Санкт-Петербурге с этим согласятся.) В Европе всё еще королевская власть, включая, конечно, Дом Романовых. Мужчина, которого все считают моим отцом, это Царь Александр V, Император Всея Руси. Насколько я могу судить, в этом измерении не было эквивалента Ленина или Троцкого. Это хорошо, потому что у меня нет желания повторять судьбу Анастасии, быть застреленной в подвале, чтобы потом все сумасшедшие женщины Европы притворялись бы мной следующие пятьдесят лет. Собрание энциклопедий в кожаном переплете на нижней полке содержит статью о Доме Романовых. В ней я прочитала о том, что Царь Александр женился на молодой дворянке Софии Коваленко. С неё у него было четверо детей: Царевич Владимир, Великая Княжна Маргарита (то есть, я), Великая Княжна Екатерина (официальное имя для девочки, которая показывала мне язык) и наконец Великий Князь Пётр. Моя мать умерла, давая жизнь своему четвертому ребенку. Мама и папа всегда говорили, что беременность для неё «сложна», но я никогда не осознавала, что это означало «опасна». Здесь, понимаю я, Царь постоянно требовал еще детей, вынуждая её беременеть, пока она, в итоге, не умерла в родах младшего сына. Они вырезали его из неё после её смерти. Я пожалела, что прочитала это. Моя мама — ученый. Она — гений. Она сильная и жесткая, и, ладно, она может быть немного глуповата в обычной жизни, плюс она совсем её не понимает, но она всё равно моя мама. Она может дать миру больше, чем почти все, о ком я могу подумать. Царь Александр думал, что она может предложить только наследников Престола, поэтому он, заставил её размножаться до смерти. Я поднимаю серебряную фоторамку с ночного столика. В ней овальный портрет, слегка туманная черно-белая фотография, на которой изображена моя мама с более младшими версиями меня, Владимира и Кати. Она одета в замысловатое платье с длинным рукавом и её руки защищающим жестом обхватывают меня и Владимира, и то, как она улыбается маленькой Кате на своих коленях, говорит мне о том, что в ней есть что-то общее с нашей вселенной. Но недостаточно. Здесь у моей матери никогда не было возможности изучать науку. Что интересовало её в этом мире? Чем она занимала свой острый, живой ум? Смотрела ли она когда-нибудь на Царя Александра с любовью и доверием, как на моего отца? И здесь, Джози не родилась. Папа, похоже, мимолетно присутствовал в её жизни, и мне было почти невозможно это представить. Трясущимися руками я ставлю фотографию обратно на место, я не могу вынести даже мысли о том, что случилось с моей матерью. Я падаю обратно на гору пуховых подушек и делаю медленные, глубокие вдохи. Мои глаза переходят на полоску света, виднеющуюся под дверью моей спальни. Все это время этот свет прерывался двумя темными линиями, тенью сапог Пола, который охранял меня снаружи. Но очевидно, даже личному гвардейцу Великой Княжны дозволялось спать. Энциклопедия информировала, что я живу в Санкт-Петербурге, а именно в Зимнем Дворце. Что насчет Тео? Если он существует в этом измерении, он, возможно, будет в Соединенных Штатах, или, может быть, в Нидерландах, откуда происходят его родители. Моё сердце падает, когда я понимаю, что в мире, где самые быстрые путешествия происходят по железной дороге, Тео ни за что не доберется до меня сегодня или завтра, или даже через несколько недель. Зная о знаменитой жестокости русских зим, очень возможно, что он не доберется до весны. Даже если он умудрится доехать до Санкт-Петербурга, как он сможет добиться аудиенции с Великой Княжной? Всё хорошо, говорю я себе. Ты найдешь Полковника Азаренко завтра. В любом случае, здесь Пол. Тебе больше никто не нужен. Мой ум наполняется мыслями о Поле. Как я могла совершенно не понимать его? — Другими словами, — говорила я. — Ты пытаешься доказать существование судьбы. Я помню эту сцену так же отчетливо, как и в тот день. Тео якобы выгоревшей футболке RC Cola. Пол в одной из своих непримечательных серых футболок, которые, как я знала, он носил только потому, что не догадывался, как они подчеркивали его мышцы. Я заправляла волосы за уши, пытаясь выглядеть и чувствовать себя такой же взрослой, как они. Все мы вместе в большой комнате, окруженные мамиными растениями и летним теплом, льющимся из открытой двери на веранду. Я шутила, говоря о судьбе, но Пол медленно кивнул, как будто я сказала что-то умное. — Да. Именно. Хотя я знала, что Тео считал идею глупой, она меня заинтриговала. Каждый раз, когда физические обсуждения вокруг меня от сложных формул переходили к утверждениям, которые я понимала, я хваталась за них. Поэтому я села рядом с Полом за радужный стол и сказала: — Как это тогда устроено? Судьба? Он склонил голову, стесняясь меня даже после года, в течение которого он практически жил в моём доме. Но, как любой ученый, он был так поглощен идеями, что не мог долго о них молчать. Он сложил свои большие ладони так, что они соприкасались кончиками пальцев, держа их передо мной, как образ зеркала. — Шаблоны повторяются из измерения в измерение. Эти шаблоны отражают определенные резонансы… — И у каждого человека свой собственный резонанс? — я думала, что это я уловила. Он улыбнулся, осмелев. Улыбки Пола были редкими, почти неуместными для кого-то настолько массивного, жесткого и серьезного. — Правильно. Поэтому, похоже на то, что те же группы людей снова и снова находят друг друга. Не всегда, но гораздо чаще, чем предполагает теория вероятности. Тео, сидевший на другом конце комнаты, погруженный в свои формулы, состроил гримасу. — Слушай, братишка, если ты напишешь такую теорию и добавишь числа, ты брильянт. Когда ты переходишь к этой ерунде насчет души-и-судьбы, ты топишь свои тезисы. Серьезно, ты хочешь встать перед ученым советом и защищать это? — Прекрати к нему придираться, — сказала я Тео. В то время я была слишком очарована идеей Пола, чтобы выслушивать даже рациональные возражения. — Здесь у всех могут быть самые дикие теории. Мамино правило. Тео пожал плечами, уже слишком погрузившись в свою работу, чтобы спорить дальше. Однако Пол смотрел на меня так, словно был благодарен за защиту. Я поняла, как близко мы сидим, ближе, чем обычно, и моя рука почти касается его, но я не отодвинулась. Вместо этого я сказала: — Так судьба создает математику, или математика создает судьбу? — Недостаточно данных, — сказал Пол, но я догадывалась, как сильно он хотел верить в судьбу. Тогда я в первый раз подумала о нем, как о человеке, у которого, не смотря на создаваемое им впечатление, была поэзия в душе. Может быть, это был единственный случай, когда я его поняла. На следующий день я поняла, каково это, когда тебе помогают одеваться по утрам. Я имею в виду, совершенно. Мои служанки появляются вокруг кровати после моего пробуждения, подавая мне чай на серебряном подносе, наполняя мне огромную теплую мраморную ванну, и даже намыливая мне спину. (Да, я совершенно смущена тем, что моюсь перед зрителями, но кажется, эта Маргарет делает это каждый день, поэтому мне приходится с этим смириться. Я думаю, они уже знают, как я выгляжу обнаженной, но, это не очень помогает.) Эти женщины даже выдавливают зубную пасту на мою щетку. Они выбирают для меня платье, мягкого желтого цвета, напоминающего свет свечей, длиной до пола, настолько нарядное для обычного дня, что я едва могу удержаться от смеха. Они заплетают мне волосы в косу и закалывают её шпильками с головками в виде маленьких эмалевых розочек. Я смотрю в зеркало, не веря, что мои неуправляемые сумасшедшие кудри выпрямлены и уложены в прическу настолько же сложную, как и красивую. Я почти могу поверить в свою красоту, хотя это на самом деле благодаря достижениям личных стилистов (или их эквивалента из девятнадцатого века). Макияжа нигде не видно, но они втирают сладко пахнущий крем в кожу моего лица и горла, потом наносят пудру с запахом сирени. К тому времени, когда они заканчивают вставлять мне в уши жемчужные серьги, я действительно чувствую себя как Великая Княжна. — Благодарю вас, дамы, — говорю я. От царской особы ожидаются хорошие манеры, так? Чувствуя себя одновременно смешной и великой, я открываю дверь и вижу Пола. Замечание: Лейтенанта Маркова. Он стоит во внимании, совершенно правильный и соответствующий обстановке. Его чистые серые глаза встречаются с моими, в них почти виноватое выражение, и он отводит взгляд. Может быть, пялиться на особу царской крови, запрещено. Я кажется вспоминаю, что мега-звезды вроде Beyoncé иногда пишут у себя в контрактах, что никто не должен смотреть им прямо в глаза, Beyoncé в нашем измерении, Великая Княжна в этом. Пол, лейтенант Марков, лучше думать о нем так, ничего не говорит. Конечно. Возможно, есть правило, что он не может ничего сказать, пока я не заговорю первой. — Доброе утро, Марков. — Доброе утро, миледи, — у него такой глубокий и вместе с тем нежный голос. — Надеюсь, сегодня вы лучше себя чувствуете. — Да, спасибо. Скажите мне, Марков, где я могу найти полковника Азаренко?