— Ой, зачем ты… — всплеснула руками она. — Бери–бери, — хмурясь, чтобы скрыть смущение, сказал Горец. Выходя на порог, он снова остановился. Соскоблил ногтем облупившуюся краску с дверного косяка и сказал: — Слушай, я тут подумал… Вдруг помощь какая–нибудь нужна будет… Может, обменяемся телефонами. На всякий случай… — Я уж думала, твоего героизма на это не хватит, — рассмеялась Луиза и протянула бумажку с номером. — Держи, герой. — Александр меня зовут… Саша, — опустив голову, сказал Горец, схватил бумажку и, не в силах больше бороться со смущением, бросился прочь со двора. Ждавший его в машине Левша только покачал головой: — Не мое дело, конечно. Будь повнимательнее, здесь у них свои порядки, как бы не затравили девку. — Пусть попробуют, — грозно сказал Горец, который никак не мог привыкнуть к странному распирающему щекотному чувству в груди. 8 С тех пор Горец периодически заезжал к Луизе, но старался не задерживаться — оставлял пакеты с продуктами, коротко, пытаясь не смотреть девушке в глаза, спрашивал о делах и стремился поскорее уехать. Он чувствовал какую–то ранее неведомую ему неловкость и смущение, да и времени не было: активизировалось бандподполье, больше стало работы. Однажды он заехал в воскресенье. По гражданской одежде Луиза поняла, что Горец не на службе и пригласила его в дом: — Ну что ты прибегаешь и убегаешь, словно боишься чумой заразиться? — спросила она без обычной насмешки. — Да работы много, — как обычно стал объяснять Горец. — Это ты в таком виде теперь работаешь? — Да нет, сегодня выходной так–то… — Ну и заходи, раз выходной, хоть чаем угощу. — Чаем? Ну, это… сейчас товарища отпущу, а то он меня подвез на машине… Чай Горец пил угрюмо, потому что не знал о чем говорить, да и Луиза, смотревшая на него с насмешливой улыбкой, умиротворения в душу бойца не добавляла. — Ну, расскажи что–нибудь, — попросила она. — Что рассказывать–то? — недоуменно спросил Горец. — Ну откуда ты родом, например. — Из Волгограда, — лаконично ответил он. — Какие вы немногословные все–таки, воины света… — Мы не воины света, — нахмурился Горец. — Как? Разве вы не на стороне добра? — засмеялась Луиза. — Нет. — То есть, вы воины тьмы? — Тоже нет. — Горец пожал плечами. — Мы против тьмы, но мы и не на стороне света. — Почему? — Потому что нам приходится убивать. Мы убиваем плохих людей, конечно, но сами от этого чище не становимся. Свет не отнимает жизни. Мы просто стоим у границы света и тьмы, не пуская мрак дальше. Такое у меня мнение. — А что, по твоему мнению, свет? — Не знаю. Любовь, наверное. Женщины, наверное, тоже свет — они дают новую жизнь… То, что работает ради жизни — все свет. Так, наверное… Мы так–то тоже работаем ради этого, но мы и отнимаем жизни. Если ты убиваешь, даже ради благой цели — ты уже не свет… — А людей убивать трудно? — Нет. Они же тоже пытаются нас убить. Луиза внимательно посмотрела на Горца. Тот сидел и сосредоточенно рассматривал чашку. Видно было, что он смущен и чувствует себя неловко. — А какую музыку ты любишь слушать? — сменила она тему. — В смысле, музыку? — настороженно спросил Горец. — Ну, ты музыку слушаешь какую–нибудь? Есть у тебя любимый исполнитель? Горец задумался и помотал головой. Музыку он не слушал. Конечно, он знал, что в мире есть такое явление как музыка, но для него она существовала в каком–то параллельном мире, с его миром не пересекавшемся. — То есть ты совсем–совсем не слушаешь музыку? — А что её слушать? Фигню поют какую–то. «Девчонки–юбчонки», «муси–пуси», тьфу… — Это правда. Сейчас много такого. Но есть же хорошие песни. Я вот люблю Анну Герман. Её–то ты песни слышал, надеюсь? Горец снова помотал головой. Разговор шел на чуждую ему тему, поэтому чувствовал он себя, как на минном поле. Луиза засмеялась: — Ну ты и дикарь. Хочешь, я тебе спою? — Как споешь? Под гитару? — Да нет же, откуда у меня гитара? Голосом спою. Горец неуверенно пожал плечами: — Ну, спой… Луиза закрыла глаза и тихо запела: «Покроется небо пылинками звезд, и выгнутся ветки упруго…». Голос у неё был красивый и чистый. И чем дольше Горец слушал её, тем сильнее подкатывал к его горлу комок. Он стиснул зубы и нахмурился, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы. Ситуация становилась критической, и Горец впервые в жизни запаниковал. Он вдруг встал и срывающимся голосом сказал: — Пойду я… Луиза перестала петь, открыла глаза и встревожено поднялась со стула. — Что? Почему? Тебе не понравилось? — спросила она, пытаясь заглянуть ему в глаза. Горец стоял, опустив голову, и старательно отводил взгляд. — Понравилось, — сказал он почти шепотом. — Ну, тогда не уходи. Останься, — произнесла Луиза и добавила уже совсем тихо. — Останься… И Горец остался. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ