– Да шутят они, – сказал Жунев. – Дебилы, блин. – Я серьезно! – сказал Фридман. – Ты – да… – Я согласен с Фридманом, – сказал Покровский. – Так могло быть. Старушка могла стать, скажем, свидетельницей преступления… – Одна, но не все! – сказал Гога Пирамидин. – Да одна, одна… – Или вот еще, – сказал Гога Пирамидин. – Ты говоришь, он под две перспективные скамейки асфальт зарядил. Но это не факт в обоих случаях. В первом он мог из-за скамейки с асфальтом выскочить… – Неудобно. – Да маньяком быть вообще неудобно! Нет у тебя факта, что асфальт ждал под скамейкой! И во втором случае нет, ты только маленький кусок нашел. Покровский чувствовал логику в словах Гоги Пирамидина, но сдаваться не собирался. – Но моя схема все объясняет, все перемещения асфальта. Хорошо, как маленький кусок попал под вторую скамейку? Или большой кусок в канаву? – Школьники дураки развлекались… Да мало ли как! – Глупое развлечение! – А то у них умные! – Тут Гога прав, – сказал Жунев. – У меня школа за домом, там на выпускной два лоботряса дерево спилили. Огромная липа, сорок лет росла… Выродки. Все гулять, а эти вскрыли кабинет труда, взяли пилу, три часа пилили. Хорошо, не убило никого. – Во-во, – сказал Гога Пирамидин. – Предположим, верная теория у Покровского, – сказал Жунев. – Только предположим! Тогда надо рассматривать, что Кроевская из тех, что для отвода глаз, а настоящая цель – другая. Покровский ждал, что кто-нибудь это скажет. Конечно, он обдумывал и такие варианты. Но они хуже подходили по ритму. Если цель была убить Яркову кирпичом, то продолжать – значит просто лишнее внимание привлекать к своему случаю, прекрасно замаскированному под несчастный. Если цель была Ширшикову рельсом… – Я Панасенко не стал бы со счетов скидывать! – как раз влез Кравцов. – Можно пока и не скидывать, – согласился Покровский, главным образом из тех же соображений: лишь бы согласились работать по новой версии. – Тогда и на «Соколе» надо заново все проверять, – сказал Жунев. – Там, поскольку жертвы живы… – засомневался Покровский. – Пока, – сказал Жунев. – Ты не допускаешь, что это реальное неудавшееся покушение? Примем твою версию с поправкой: Чуксин тупик для отвода глаз, Петровский парк для отвода глаз, а в Чапаевском парке – подлинная цель. – Но он действительно там без гарантии атаковал, спустя рукава, – сказал Кравцов. – У тебя все всегда выходит? – огрызнулся Жунев. – Не вышло в Чапаевском, а сразу повторять рискованно. Выжидает теперь. – Если так, неизвестно, какая там из двух цель, – задумчиво сказал Покровский. – Московская или воронежская… Заодно вспомнил про Ленинград, протянул Фридману бумажку с телефоном, тот перегнулся через стол, набрал – пусто. – Может полететь в Ленинград, – задумчиво сказал Покровский. – Ты уж не разгоняйся так, – поморщился Жунев. – Не такой это перспективный след. Я просто говорю, что варианты разные. А так про асфальт любопытно, согласен. Покровский сказал, что весь асфальт они с Фридманом привезли на Петровку и отдали на всякий случай Кривокапе, стали раздаваться шутки, что так можно весь Петровский парк, земли-то там много, на экспертизу. Осмелевший Фридман впервые закурил в кабинете Жунева. Пирамидин выкатил еще аргумент против версии псевдоманьяка: пауза в убийствах может быть связана с тем, что маньяк залетный, гастролер (он уже начал просеивать районные предприятия на предмет командировочных из регионов в соответствующие сроки, а районные гостиницы на предмет в соответствующие сроки проживавших). Кравцов сказал, что Чебурашка в троллейбусе мог быть настоящим итальянцем или французом, интуристом, который для экзотики купил оригинальные галоши, его резонно отбрили, что даже в «Березках» настолько оригинальных галош нет. Телефон зазвонил, Жунев сказал в него несколько непонятных остальным слов… Поползло по швам совещание. Жунев поднял руку. – Закругляемся. Версия о маньяке остается приоритетной. Заново осмотреть место первого происшествия, заброшенный дом, и заново опросить свидетелей несчастного слу… смерти первой старухи… Ярковой. Это Кравцов и Пирамидин. – Заново о чем опросить? – Может, кто-то в толпе обратил внимание на стоящих рядом, – пояснил Жунев. – На потенциального маньяка, которого смерть Ярковой перевозбудить могла? – догадался Фридман. – И есть еще версия, что злодей выскочил из дома и терся в толпе, – это Покровский поддержал Жунева. Ему понравилась мысль о таком опросе. – Поработаем, – сказал Гога Пирамидин. – Кох дальше ходит по пээндэшникам. Семшова-Сенцова – на поиски джигита в чебурашках. – Бу здэ, – кивнул Гога Пирамидин. – Это после выходных, – резюмировал Жунев. – А-а-а… – А в выходные, если кто вдруг отдыхать не хочет, работаете в логике Покровского. Вот это дело. Жунев встал, собрал портфель. Он приходил на работу раньше всех, уходил чаще позже всех, но выходные проводил с семьей. Перед уходом достал из шкафа новый коньяк, поставил на стол перед товарищами. И то верно, сидели еще почти час, обсуждали планы на завтра. Насте Кох досталась Яркова, Покровский с утра на Фридмане поедет на «Семеновскую», нагрянет к Елизавете, сестре Василия Ивановича, а потом осмотрит наконец комнату Кроевской. – Мне тогда жирного, – сказал Гога Пирамидин, имея в виду Панасенко, который прямо жирным-то и не был: это Гога слегка в переносном смысле. Семшова-Сенцова решили отрядить скрытно наблюдать за Бадаевым. – Я с ним! – попросился Кравцов. – Если боксер в центре внимания… – А спать ты когда собираешься? – спросила Настя Кох. Кравцов на нее зафыркал. Оказалось, он прямо сейчас заступает на дежурство. Не на суточное, только на двенадцатичасовое, но все равно после дежурства надо спать. А он хотел скрыть от товарищей и выйти с утра работать. Пирамидин отвесил Кравцову легкий дружеский подзатыльник. 31 мая, суббота – Она кассиршей на Павелецком вокзале работала. Сами знаете, какие очереди на вокзале. Сдохнуть проще, если ты не по брони. И он добился, чтобы она вышла к нему на минуту, и сказал ей все… Чтобы она не могла ответить. Должна в кассу бежать. Сказал быстро, что бросает ее, и слинял. А она после смены пришла домой и повесилась. Он одумался, приехал ночью мириться, а она висит. Он волосы рвет. Расстреляйте меня, говорит. А его даже задержать не за что. Еле отпихнули, норовил в кузовок забраться. – Жуневу как раз нужен обвиняемый по делу об изнасиловании, – вспомнил Покровский. – И что? – не понял Кравцов. – Сдай его Жуневу, пусть сознается в изнасиловании, утолит жажду наказания… Посидит пару пятилеток, душу очистит, о расстреле думать забудет. И ему хорошо, и Жунев дело закроет. – Вы всё шутите, товарищ капитан, – укоризненно сказала Настя Кох. – А она повесилась! Шнурки на ботинках Настя, конечно, уже привела к общему знаменателю. Она была права, разумеется, Настя Кох. Ей жилось на белом свете ничуть не легче, чем Покровскому, а во многих отношениях и значительно тяжелее. Но в цинизм она при этом впадать не спешила. В вопросах поддержания жизнедеятельности индивидуума важную роль играет такая ненаучная фигня, как надежда. Будто будущее может чем-то от настоящего отличаться в лучшую сторону. Надежды и прочие мечты, как правило, не сбываются. Факт этот хорошо известен большинству живущих на планете Земля. Но в конкретном случае Насти Кох вполне, между прочим, возможны изменения, перестань она сама к себе относиться как к некрасивой. Да, не самая стройная, и лицо скорее на манер не самого благородного овоща, нежели какого-либо экзотического фрукта, но кто сказал, что лица должны быть на манер фруктов. Многие даже страшные женщины находят себе поклонников, а Настю Кох и страшной-то в полной мере не назовешь… Будто кто-то внутри Покровского щелкнул сухой бессмысленной палочкой, переломил ее пополам. Сидели в буфете Дома офицеров. Покровский пил минералку и кофе (дрянь офицеры сварили), Настя Кох чай, Кравцов как раз дюшес. Почему как раз? Это после дневного лектория («Реки Московской области») спускались по лестнице люди, кое-кто заворачивал в буфет. Усатый пенсионер, похожий на И. М. Воробьянинова, тощий, высоченный, напряженный, очки блестят, строго спросил: – Есть ли у вас ситро? – Нету. «Дюшес», «Буратино»… – Я бы предпочел ситро. – Ситро нет. – Нет ситро? Гм. В иную эпоху с вас бы строго спросили.