– Или я тебе не нравлюсь? – спросила Джейн. – Дура ты, – сказал Покровский. – Сам ты дурак, – обиделась Джейн. Была, конечно, права. На прощание нежно поцеловала. Выходя из «Интуриста», поймал на себе взгляды двух других девушек, коллег Джейн, далеко не таких прекрасных… Больше Джейн напоминающих заскорузлое слово «проститутка». Дождь накрапывал. Глянцевитые лужи, акварельные отражения витрин, голубой неон фонарей, тусклый блеск листвы, танец мокрых брызг в световых столбах от редких автомобилей. Пробежали влюбленные, прикрываясь одном плащом, смеясь. Ветер прокатил гибкую пластинку, в какой-то момент она даже встала на ребро. Кто-то быстро идет, сгорбившись, опаздывает, заболевает, хочет быстрее в постель, бабушка с кошелкой влачится медленно-медленно, притормаживая у каждой липы… Вдруг шустро шмыгнула в переулок – вот-она-была-и-нету. Тут дождь зарядил как следует, и удачно подъехал к остановке подходящий троллейбус. Женщина, выходя из троллейбуса, сразу раскрыла зонт, слегка задела Покровского, мужчина, опасливо оглянувшись на Покровского, начал ей выговаривать за это. Дома был коньяк… Да, почти полбутылки, и славно. Встал ненадолго под душ, чтобы не простыть. Показалось, пока был в душе, что звонит телефон. Лучше бы просто ошиблись номером. Сделал бутерброд с сыром и сервелатом, выпил грамм сто коньяка, свет в кухне не включал, довольствуясь тем, что сочится из коридора. Перед тем как ложиться, посидел немного на кровати, широко распахнув окно. С улицы приятно пахло свежим воздухом, прошел трамвай, один из последних, потом грузовик громыхнул по трамвайным рельсам. Потом зазвонил все же телефон. Дежурный с Петровки, дико извиняясь, передал просьбу старушки с «Сокола», которая все линии оборвала, умоляя разыскать для нее Покровского. Покровский набрал продиктованный номер. – Товарищ Покровский! Как хорошо, что вы позвонили! Сложилась чрезвычайная ситуация. Покушаемая номер четыре или пять, Покровский уже забыл, как он их разделил, сообщила, что в больнице в Щукине готовится и уже даже происходит коварное убийство. 6 июня, пятница Утром Лена Гвоздилина принесла справку по «Новому миру». В Москве у журнала примерно тридцать две тысячи подписчиков. Экземпляр, найденный в комнате Кроевской, был адресован в квартиру пятьдесят пять. Сколько всего из тридцати двух тысяч журналов выписано в пятьдесят пятые квартиры? Понятно, что в любом доме есть первая, пятая и десятая, а сотая уже далеко не в любом. Пятьдесят пятая во многих, но не во всех. В доме Покровского, скажем, нет. Покровский поделил тридцать две тысячи на восемьдесят. Почему на восемьдесят? Какую-то надо взять верхнюю цифру – бывают и сто пятидесятые квартиры, но удельно их сильно меньше. Предположим, что квартир с номером больше восьмидесятого в статистически значимом смысле мало. В новостройках их как раз много, но пока в столице гораздо больше старых домов. Можно было и на девяносто разделить, и на сто, но если на восемьдесят – результат круглый, удобнее, а то, что он приблизительный, так на данном этапе задача – понять приблизительно. Получил четыреста. В том смысле, что четыреста квартир с номером пятьдесят пять (и с номером один, и с номером двадцать) получали в 1972 году по подписке журнал «Новый мир». Почтовых отделений в городе шестьсот штук. Каждое почтовое отделение относит каждый новый «Новый мир» в среднем в 0,66 пятьдесят пятых квартир. Сводной таблицы подписчиков по Москве не существует. Нужно, чтобы в каждое почтовое отделение пришел смышленый сотрудник, перелистал пятьдесят квитанций (в среднем на одно отделение – чуть больше пятидесяти «Новых миров»). Тогда можно получить заветный список из четырехсот квартир номер пятьдесят пять. С естественными проволочками – не меньше получаса на одно отделение. Учитывая, что до каждого следующего надо еще добраться – это десять отделений на человека в день. Один сотрудник за шестьдесят дней справится с задачей, десять человек – за неделю. На маньяка нашли бы столько людей, курсантов выделили, студентов. На псевдоманьяка, который перестал убивать, никого, конечно, не выделят. Покровский и сам, будь он начальством, не выделил бы. Учитывая, что журнал, может быть, вообще кто-нибудь из Ленинграда привез. Или из Череповца, из Куйбышева, из Рубцовска… Или Варвара Сергеевна Кроевская купила его в киоске, а потом, кукуя на службе в музее перед пустым скафандром, вдруг задумалась: а сколько же мне было лет в день полета Ю. А. Гагарина, 12 апреля 1961 года? И записала на журнале ответ: пятьдесят пять. Покровский спустился в буфет, кефир попросил из холодильника, выпил всю бутылку за столиком. Из зеленой плотной крышечки составил за это время куб с очень неправильными гранями. Одну такую же крышечку дома уже смял утром. Это сегодня завтрак: два по пятьсот кефира. Надо заставить себя что-нибудь съесть. Взял еще стакан чаю и бутерброд с сыром, прожевал кое-как. Шурочка Беляева пришла, тоже за кефиром, сказала Покровскому, что исследование иконы из квартиры Кроевской завершается, отчет позже, но смысл уже ясен: изготовлена она в двадцатом веке и бешеных миллионов стоить не может. Ладно. Была, значит, вторая икона. Зашел к Марине Мурашовой, взял таблетку от головной боли. Та была занята – таблетку дала, но улыбнулась как-то слишком дежурно. У Жунева новости от Семшова-Сенцова. Тот втерся в доверие к одной из сотрудниц хозчасти ЦСКА, к капитанше Коневой из отдела жратвы. Ну, отдел иначе называется, но отвечает за съестное – от буфетов на матчах до питания команд на сборах. Оказывается, второго мая генерал Иван Брат праздновал в своей квартире на улице Горького в узком кругу присуждение ему очередной государственной награды. Бадаев и капитанша обеспечивали банкет. Саму еду – дичь и салаты – заказали в ресторане «Прага», к которому Иван Брат испытывал персональную слабость. Но Бадаев и капитанша должны были обеспечить напитки, проконтролировать пробу блюд на предмет отравы (для этого привезли с собой девчат-гимнасток; статус Бадаева все же повыше оказался, не сам пробовал), ну и там всякие еще мелочи, тарелки с эмблемой ЦСКА привезли, клюшки привезли – Иван Брат имеет обыкновение ближе к концу торжественных возлияний ломать их об колено. На банкет, разумеется, Бадаева и Коневу оставлять никто не собирался, но Иван Брат заметил, что Бадаев с любопытством смотрит сквозь приоткрытую дверь на иконы, висящие в одной из комнат. И он милостиво сказал боксеру: пройди погляди на красоту-то, коли испытываешь к ней похвальный интерес. Бадаев восхитился, набрался смелости и спросил, нет ли у Брата икон этого… вот про которого фильм… Капитанша не помнила. Прохора Чернецова, да! Над Бадаевым Иван Брат посмеялся сначала, а потом снисходительно ему объяснил, что он, конечно, мечтает иметь, но вообще иконы Прохора Чернецова огромная редкость, реликвии. И даже по плечу потрепал. Честь для Бадаева. – Вот и доказательство, что Бадаев интересовался иконами, – сказал Покровский. – И даже имел какие-то минимальные сведения о них. При этом его соседка хотела передать какую-то икону в музей, и эту соседку убили. Жунев закурил. Спросил, видел ли Покровский фильм. Покровский видел. Тяжелый фильм, редко такие выпускают. Показано, как татаро-монголы сжигали русских живьем за иконы и колокола. Но тут дело не в том, кто видел фильм, а в том, что все о нем слышали. – Если еще и опознает Бадаева козел этот… – Жунев почесал в затылке. – Я, честно говоря, нутром-то не верю в твою теорию… Ну-ну. Давно уже Жунев верит, просто не спешит признаться. Таинственный свидетель – знакомый Панасенко и, по логичному предположению Жунева, ночной криминальный волк, грабитель или вор – милостиво, как и обещал, соблаговолил. Трех часов должно хватить с гаком. Бадаев все время передвигается по территории ЦСКА, его уже показывали там дальтонику с «Большевика», а Перевалов во второй половине дня часто доступен у комиссионки «Электроника», эпицентра кружения фарцовщиков с Беговой. Панасенко выдвинул сложную схему связи, чтобы информатора не выдать. – Штирлиц хренов, – сказал Жунев. – Существует ли вообще этот человек, или он все из головы выдумает, рогуль хитрожопый? – Но наблюдение-то мы поставим? – спросил Покровский. – Ясный пень, вычислим невидимку, – грозно сказал Жунев. Операцией Жунев вызвался руководить лично, и Покровский решил не лезть, дел и других полно. Особо срочно, прямо сейчас, Жунев просил сочинить хоть какой-нибудь отчет для министерства о розысках маньяка (не псевдоманьяка!). Подлубнов разрешил «максимально вкратце». Успокоить на некоторое время людей с Огарева, 6. – Ну и в Щукине покушение раскрой, пока мы катаемся, – хохотнул Жунев. Покровский сделал кислую физиономию, дескать, не было печали. Но да, деваться некуда – посидел с бумагами, отправился в больницу в Щукино. Надеялся, пока ехал, что убийство (якобы уже происходящее вовсю!) только фантазия старушек с «Сокола». Вернее, их подруги Антонины Павловны, которая упала, протирая окошечко между кухней и ванной комнатой. И вот, скучая в узкой больничной койке, Антонина Павловна заподозрила, что ее соседку по палате, Риту Анатольевну, медленно убивает приходящая навещать ее крючконосая женщина. Рита Анатольевна как раз отправилась на процедуры, и Антонина Павловна могла спокойно рассказать Покровскому о своих наблюдениях. – Как хорошо, что вы откликнулись! Дело в том, что Рита Анатольевна должна была уже выписаться, а тут вдруг стало хуже, перебои с сердцем, и ее пока оставили. А я с ней поговорила, тут-то все случайно и открылось. Что же произошло с Ритой Анатольевной? – А ее, товарищ офицер, вдруг начала посещать старая знакомая, с которой раньше Рита Анатольевна была на ножах. Дело в том, что когда-то Рита Анатольевна у этой знакомой… Антонину Павловну прямо вдруг передернуло всю. – Что с вами? – забеспокоился Покровский. – Да вид у нее жуткий. Крючконосая, глазки маленькие, злые. Сама черная, а глаза ярко-зеленые, горят прямо из черепа. Когда-то они с Ритой Анатольевной полюбили одного молодого человека. И он выбрал Риту Анатольевну, а ее подруга… Ну вы понимаете, как это может быть обидно. Покровский кивнул. – Они много лет не разговаривали, – продолжала Антонина Павловна. – А тут эта крючконосая вдруг заявляется и говорит, что жить уж мало осталось и что надо забыть о старых распрях. И давай к Рите каждый день ходить. И пирожки носит, и не как пирожки принесут нормальные, десять штук, а такие миниатюрные, по две-три штучки, и заставляет Риту их сразу съесть. А какой резон заставлять сразу съесть? – Думаете, накачивает ядом? – догадался Покровский. – Вы бы ее видели! Баба-Яга! Вот я и расспросила Риту Анатольевну, когда та начала приходить, и выходит так, что тогда и пошли у Риты Анатольевны осложнения. Вот будет фокус, если старушка права и они сейчас раскроют покушение на убийство. Фокус, переходящий в покус. – А с Ритой Анатольевной вы не говорили про это? – Нет! Она-то рада, это, говорит, Божье чудо и счастье, что Баба-Яга ее простила… А она не простила, она – наоборот! Я своим фронтовым подружкам рассказала, а они молодцы, что вам рассказали, и вы молодец, что поверили… Разволновалась. Устала, прикрыла глаза. Вскоре открыла, но смотрела не на Покровского, а на потолок, белесым отсутствующим взором. До этой секунды звучала очень уверенно, теперь сбилась. Что… Старая женщина, две войны, ранения, контузии… Сейчас травма. Покровский тоже посмотрел на потолок. Чистый, недавно побеленный, посреди потолка матовый белый шар, не такой чистый, пошедший трещинками, а если вглядываться – трещинки темнеют, увеличиваются, пульсируют. Неизвестная матовая планета, оплетенная сетью черных рек, в глубинах которых, может быть, прямо сейчас зарождается жизнь – колыхание черных водорослей, мельчайшие пузырьки воздуха снуют между ними, реки прочерчиваются, набухают… – Мне трудно долго разговаривать, извините, – сказала Антонина Павловна очень спокойным разумным тоном, вернула Покровского к реальности. Смотрела на него усталыми глазами, полными красных склеротических жилок. Желтая кожа лица, там и сям пятна грязновато-кирпичного цвета… Лицо все будто бы состоит из маленьких-маленьких смятых мешочков, волосы почти мертвые, с одной стороны головы и череп просвечивает сквозь шевелюру, если можно ее так еще называть – пучками уже волосы, кустиками, будто подбитые молью. Видно под простыней отекшую ногу – тяжелые синие бугры вен, похожа на сосну, с которой только что содрали кору, местами преувеличенная гладкость, но что-то сочится… смола, не прикоснешься… и тут же провалы разноцветных сучков, налившихся тромбов, словно человек на глазах превращается в дерево, уходит в природу. Ничего, у Покровского такая профессия, что есть шанс не дожить до старости. В конце концов, труда не составит проверить пару крохотных пирожков. И, следуя тактике Антонины Павловны, с подразумеваемой покушаемой пока не беседовать, не нервировать. Достаточно с врачом разработать план действий. Вот и он застыл в проеме двери, узнал о нетипичном посетителе, который проник через младший персонал, не заглянув к руководству. Врач широкоплечий, монголоидный, очки грозно блестят. Покровский сделал ему знак, что сейчас подойдет, тот нахмурился, что не он, а ему задают ритм общения, поджал губы, но не стал обострять. Кабинетик у врача крохотный. Висит репродукция «Московского дворика». Лежат гантели: крест-накрест, точно как у Бадаева лежали. Выслушал, хмыкнул. – Детективов там у себя перечитали? – Мы как раз «там у себя» детективов не читаем, – возразил Покровский. Согласился, что в целом звучит фантастически, но поскольку исходит от заслуженной женщины, ветерана великой войны (сделал небольшой нажим в интонации, противно, но что время терять), и поскольку проверить несложно… – То лучше перебдеть, чем недобдеть, – завершил его мысль врач. – Резонно… Я ведь впрямь не понимаю, почему у нее последние дни ухудшение. Но согласитесь, то, что вы говорите, звучит фантастически.