– Я и сам сказал, что звучит фантастически! – Действительно… Хорошо. Через десять минут открытое время, она обычно почти сразу и приходит. Покровскому выдали халат, он попросил и стетоскоп, чтобы поблескивал, выдали и стетоскоп, прикатили инвалидную коляску, редкую вещь – врач сначала возражал, дескать, абсурдно, но Покровский его уверил, что важнее всего неожиданность. Проехался в коляске туда-сюда по коридору – довольно удобно, даже и весело. Свинство, конечно, так думать. Но думается-то само, без участия человека. Прошло как по маслу. Лиходейка мелко, злодейским ходом, просеменила с подлым своим узелком. Старушки, как обычно, сели под рододендроном в коридоре, Яга обнажила пирожки, а Покровский на коляске налетел на нее, разогнавшись, сшиб все на пол, рассыпался в извинениях, медсестры раздавленные пирожки с пола мгновенно счистили, старушки и ахнуть не успели. Взмыленный Кривокапа пытался послать Покровского куда подальше с останками пирожков, велел писать заявку. Покровский еле сумел объяснить, старушку-то травят прямо сейчас, день за днем. Кривокапа поорал, побрызгал слюной, но сказал, что сделает быстро. Фридман отзвонился: зацепил след иконы. Отлично! Как раз вернулась бригада экспериментаторов. И снова отлично! Таинственный наблюдатель опознал в Бадаеве типа, который околачивался ночью за день до убийства в том самом месте в Чуксином тупике. Проводил – по версии следствия – рекогносцировку. Фанфары или литавры – тревожно-торжественный аккорд за кадром. Приехали на «Аварийной службе» прямо к зданию управления ЦСКА, милицейские остались в машине, долго ждали застрявшего в управлении боксера. Панасенко прогуливался снаружи. Взгляд ищет скамейки, очень бы хорошо тут сиделось под черемухой перед теннисным кортом, но руководству ЦСКА нет никакого интереса, чтобы ненужные прохожие рассиживали под черемухой, генерировали дополнительный мусор. Еще из аэровокзала припрутся. Скамеек по территории близко к нулю, а какие есть, почти всегда заняты перекуривающим персоналом. Вот Панасенко и шатался туда-сюда, матерясь. Сотрудники ЦСКА на него косились уважительно: похож на начальника. Человек от Панасенко, обладающий тайным знанием, прятался неизвестно где. Сам Семшов-Сенцов пытался его вычислить и не смог. Бадаев наконец вышел, лицо напряженное. По словам Семшова-Сенцова он уже второй день сам не свой, то подчиненным грубит сильнее обычного, хотя за ним и так не ржавело, то впадает вдруг в мрачное молчание. Увидел аварийку – шасть к ней. Аварийка гуднула – знак, что это подозреваемый и есть. Бадаев сунулся к водителю, что такое. Да вот в пищеблок вызвали… К этому моменту как раз организовали в пищеблоке небольшое замыкание. Полминуты не прошло, мимо Панасенко промчался на огромной скорости подросток на велосипеде, что-то Панасенке сказал на ходу, тот переменился в лице, сжал кулаки… – Панасенко рвался тут же Бадаеву шею свернуть, – сказал Жунев. – Еле остановили. А Гога требовал Бадаева задержать. Я не стал, конечно, спешить, но, похоже, мы у цели. – Ништяк, Покровский, – Гога Пирамидин отбил Покровскому пять. Так часто бывает: бегаешь-бегаешь не солоно хлебавши с высунутым языком, точит-точит вода камень, а потом прорвет и хлещет. Но не все еще ясно – икона, в частности, интригует. Появилась Настя Кох. Объездила бывших сотрудников Музея авиации и космонавтики, с которыми довелось работать Варваре Сергеевне Кроевской. Друзей-подруг, как и предполагалось, не обнаружилось, но нашлась, нашлась одна религиозная старушка, которая вместе с Кроевской дважды была несколько лет назад на богослужениях в церкви на Соколе. – Храм Всех Святых во Всесвятском, – прочла Настя Кох с бумажки. Религиозная старушка поведала, что в церкви Варвара Сергеевна на редкость оживленно разговаривала со свечницей Малафеевой, как ни с кем в музее никогда не разговаривала, и была, значит, ее знакомой. Фамилию свечницы свидетельница запомнила, потому что Кроевская несколько раз ее повторила, подчеркнув, что это очень уважаемая в Москве свечница. Настя Кох, переборов робость, поехала на «Сокол» – впервые в жизни, как позже призналась, переступила порог божьего, так сказать, дома! – и узнала от уборщицы, что свечницы сейчас уже нет, а будет на службе утром. – Отлично, Настя, – сказал Покровский. – Да, молоток! – поддержал Жунев. И такая ерунда может быть приятна сотруднице – Настя Кох заулыбалась. Лицо ее в такие минуты становилось… не сказать что привлекательным, это было бы слишком, но как-то менялось. Текущая информация из райотдела милиции на Беговой: новостей по «новому лысому парню» нет. Но за это направление Покровский и не переживал, он был уверен, что кирпич так и останется в этой истории жертвой несчастного случая, то есть не кирпич, а от кирпича… ну понятно. Срочное от экспертов: есть яд!!! Не яд в прямом смысле, но смысл тот же. Сувоприментин, аппарат для стимуляции работы сердца, опасный для пожилой сердечницы. Позвонили в больницу, потрясенный врач подтвердил, что да, конечно, для больной это прямой путь на кладбище. Еще недельку таких пирожков – и сердце треснет. За Бабой-Ягой снарядили наряд. Пора бы и Кравцову уже с аэродрома приехать. И он почти тут же появился, Кравцов. Тараторит, не отдышавшись. – Голиков, оказывается, выступал свидетелем по одному делу, где обвиняемым проходил Бадаев… Ой!!! Нет, вот она, вот она, думал папку потерял. Еще он оказался переписанным, Бадаев, прикиньте. – Переписанным? – не понял Покровский. – Кравцов, сядь! – Жунев встал, вытащил коньяк из шкафа, разлил по трети стакана. Кравцова заставил выпить сразу, не дожидаясь. Еще раз ему наполнил. – А где Мишаня? – спросил Гога Пирамидин. – Я за него беспокоюсь, как бы ртуть от градусника не съел. – Или глаз выткнет себе шестиконечной звездой! – хохотнул Жунев. – Здоров Мишаня, – ответил Покровский. – Отправил его отдыхать. Нашел сегодня музей, в который Кроевская икону сватала. – Да что ты! – поднял стакан Жунев. – И что там? Пьем, как всегда, за успех! Чокнулись, выпили. – Звонила она в Музей древнерусской культуры, это который в монастыре на Яузе. Звонок, по мнению начальства, был очень сомнительный, но подробностей начальство не знает, так как занималась делом сотрудница, которая срочно уехала к родителям под Воронеж. Должна в понедельник вернуться. Телефона там нет, можно вызвать телеграммой на переговорный пункт или связаться с местной милицией… Или дождаться. Подумаем, как поступить. – Была, значит, точно икона, – сказал Гога Пирамидин. – Все ясно, мужики! Разведка на Гражданской, икона, ключ, пластилин… – Какой пластилин? – этого поворота Кравцов еще не знал. – А ведь кстати Воронеж опять, – сказал вдруг Гога Пирамидин. Покровский помнил, что Воронеж в деле уже фигурировал, но это просто совпадение, не стал вбрасывать тему. – Опять? – спросил Жунев. – Одна из бабок на «Соколе» из Воронежа, – пояснил Гога Пирамидин. – А… И что, может быть какая-то связь? – спросил Жунев Покровского. – Ну подожди, это вообще разные пока сюжеты. Найдем вот девушку из музея. – Уехала как раз, когда нужна, – сказал Гога Пирамидин. – Подозрительно! Будто не сам только что говорил, что все уже ясно. Но возражать Гоге Пирамидину лучше аккуратно, давно Покровский знал Гогу. – Проверять надо, согласен, – сказал Покровский. Сам он ничего подозрительного не видел. Воронеж и Воронеж. Многим свойственно жить в Воронеже. Уехала и уехала. Людям свойственно перемещаться. Кравцов весь трясется от нетерпения, хочет рассказывать про бокс, а тут то коньяк, то икона, то какой-то пластилин. Открыл рот, но… – Подожди, Воронеж… – сказал Жунев и начал листать дело. – Где список областей? Вот. Продаются там рубашки волгоградской фабрики. – Три воронежских следа! – сказал Гога Пирамидин. – Пуговица, бабка и музейная девица. Сосредоточься, Покровский! Он вообще редко высказывал версии, ему нравилось сидеть в засаде, идти по следу, трясти свидетелей, но если втемяшивалась вдруг какая теория, начинал занудствовать. Жунев вопросительно посмотрел на Покровского. – Да, – сказал Покровский. – Надо это как-то все заново обдумать. Следы все юмористические – девушка из музея, например, просто оказалась у телефона во время звонка. Но в голове уже безо всякого желания самого Покровского свинчивалась фантасмагорическая версия. Старушка из Воронежа хочет убить московскую подругу, приезжает к ней якобы просто в гости… ну-ну. По дороге заезжает в Калугу за гирей. Нанимает метателя гирь, наряжает его в волгоградскую рубаху, в чебурашкинские галоши… Чушь! Неужели никому не интересно, что Кравцов из Красноурицка привез? Что за дело Кравцов упомянул? – Сто семнадцатая через пятнадцатую Бадаеву корячилась! – неожиданно заявил Кравцов. – Девушка-таджичка, красавица, приезжала в Красноурицк к родственникам. На нее напали двое пьяных, стали рвать юбку… Но их спугнули. В местной ракетной части солдат пустили ночью в противогазах пробежаться, солдаты и спугнули. Родственники у таджички какие-то партийные, заявлению дали ход, и она опознала Бадаева и друга его, Троебутова. А Голиков дал показания, будто бы видел их совсем в другом месте. Он в это время заведовал школой бокса, будто бы там и видел, в школе. Интересно. Покушение на изнасилование – хороший срок шел! Отлепил, значит, Голиков подопечного. Точно это они были? На сто процентов не скажешь, там темно было, таджичка уже засомневалась в конце, что опознала точно. Ладно. А как Кравцов боксера назвал, переписанным? – Переписанный не знаешь, что такое? – спросил Гога Пирамидин. – Это значит, что он с чужими годами боксировал. В Воронеже, кстати, тоже неплохая боксерская школа. – Липовый возраст! – понял Покровский. Конечно, он слышал о таком. – Бадаев родился в сорок шестом. А его ставили против боксеров, которые в сорок седьмомм родились, – пояснил Кравцов. – Это когда им было по шестнадцать-семнадцать лет, в этом возрасте разница в год существенна. Покровский понимал, будучи человеком, не первый день живущим, что совсем не выпить сегодня не сможет, и замечательно, что так поздно начинает. И коньяк, свои треть стакана, он потягивал сейчас, смаковал. – И зачем это надо? – спросил Жунев. – Ну как. Это все было там при местном СКА. Если боксер вашего клуба выигрывает чемпионат – всем премия. Очередные звания и все такое прочее. – А «Спартак» и «Динамо» тоже ведь могут выставить переписанных? – спросил Покровский. – Наверное, – растерялся Кравцов. – Это я не изучил. – Хорошо, рассказывай, что изучил.