– Икебана? – спросил Покровский. Жунев расцвел. – Умеешь ты правильное слово найти! Вообще, это взятка. Деньгами-то запрещают, сам знаешь, да и вещами не рекомендуется, а он все сувенир да сувенир, не откажите принять, салатница «Дружная горка» в виде полусферы. – Дружная горка? С кем дружная? – Так завод называется, который салатницы делает, а он там работает. – Дружный горец? Не наш ли? – Подследственный. Бывший, в смысле, подследственный, которого я отпустил. Уговаривал, уговаривал… Ладно, говорю, сувенир-салатницу возьму. А он туда калькулятор еще. И еще там по мелочи, это я извлек уже. Я думал взятка, а ты точно определил – икебана. Жунев вытащил калькулятор из икебаны. – Посчитаем вклад в дело борьбы с преступным миром? – Попробуй. Жунев набрал 1 на экране калькулятора. – Убийство на Большой Семеновской вчера раскрыли по горячим следам… Дальше – этого чудака разоблачили, который тещу в морозилке квасил. Жунев сделал плюс 1, калькулятор показал 2. – Работает, – обрадовался Жунев. – Это я и в уме бы без труда сложил, один плюс один, – заметил Покровский. – Лучше на пальцах, – Жунев отложил калькулятор, начал загибать пальцы. – Наркоман-кидала, как его… Стал искать папку с делом на столе, Покровский подсказал: – Геннадий Перевалов. – Это три. В больнице смертельное отравление предотвратили – четыре. Кража ордена Трудового Красного знамени с ворот автобазы – пять… Кража овоскопа – шесть. Не все это, увы, на нашу группу записывается. Но кое-что и нам перепадает, и потом – мы же обоссываемся просто от счастья, когда мир становится чище, а не то что за палочки работаем, за звездочки, за премии, так? – Да, – сказал Покровский. – Мы молодцы. Только я ничего не знаю про овоскоп. – Подростки овоскоп из генеральского гастронома пытались стырить на «Соколе», а Гога Пирамидин увидел и пресек. – Горжусь Гогой, – сказал Покровский. – А Подлубнова мало что министерство атакует, уже из горкома партии звонят и чехвостят, что маньяк на свободе, а мы валяем баклуши. – Мы, будучи силами добра, должны претерпевать от тщетнобеснующихся злопыхателей, – рассудил Покровский. – Должны? – Ты возьми для примера, чтобы далеко не ходить, страну нашу, Советский Союз Социалистических Эр. – Не очень далеко, – согласился Жунев. – Фигачим по всей планете дело социальной справедливости и прогресса, а тщетнобеснующиеся злопыхатели из Бонна, Вашингтона и Тель-Авива… – Эти из горкома, а не из Тель-Авива, – напомнил Жунев. – Ты Бадаева шуганул? – Дважды. Дал понять, что мы догадались. Должен задергаться. В любой момент может что-нибудь выскочить. Но так начальству не ответишь. Кроме того, оно активно интересуется линией чебурашки, а у Покровского так выходит, что это левое дело. А он возьмет, чебурашка, да выскочит чертиком, и все смешается. Плюс икона, каким она еще вылезет боком… – По иконе надо понять. Не знаю, сколько дней. Тепло уже! – Тепло… – проворчал Жунев. – Медленно! И по чебурашке мы зависли, а это другая версия. Покровский уверил Жунева, что идет работа и по чебурашке. Жунев рассказал, как провел выходные. Парк Дзержинского, детское кафе, бассейн, участие в ремонте песочницы во дворе, игра в шахматы дома, разучивание новой мелодии на аккордеоне (Жунев сам играл и детей учил), наблюдение за родами соседской кошки и ассистирование жене при установке банок на спину тещи. А Покровский кусок говядины не соберется сварить. Покровский сходил в буфет, выпил кефира. Вспомнил вдруг Василия Ивановича – как мило и умело он охотился на внутренних мух. Вчера его, наверное, избили как следует и усыпили, а сегодня передали профессору. Тот, хищно блеснув моноклем, насквозь Василия Ивановича изучил, пришел к выводу, что настолько его излечить, чтобы сел Василий Иванович за руль, например, комбайна, уже не выйдет, но не ставить же на человеке крест! Еще послужит науке. Полезно понять, какие таблеточки ускорят мельтешение мух, какие замедлят. Покровский зашел к Лене Гвоздилиной, от нее как раз выходил тот майор… Лапин его фамилия, Покровский знал теперь. Глуповатая фамилия. И в ноздре он зря так открыто при всех ковыряется. Покровскому иногда казалось, что у Лены Гвоздилиной голова великовата по отношению к телу. Такое бывает у женщин. Совсем чуть-чуть великовата. Иногда так не кажется, а иногда вдруг покажется. От Семшова-Сенцова информация, что Бадаев вышел на работу. В целом все как обычно, но видно, что еще больше нервничает, чем в конце недели. Логично. Покровский спросил, не звонили ли Фридман или Настя Кох. Лена сказала, что нет, тут зазвонил телефон, это был Фридман. Лена протянула трубку Покровскому: – Фридман. Говорит, не может вас застать в кабинете. Фридман звонил от директора одной из почт, Покровский ему велел перенабрать в кабинет. Лена Гвоздилина сообщила, что привезли июньские заказы, можно приходить за ними с пятнадцати ноль-ноль. Шел по коридору мимо лестницы, показалось, что этажом выше смеется в коридоре Марина Мурашова. Фридман позвонил, но тут же прервалось – помехи, что ли. Покровский ждал повторного звонка, нервничал. Стол Кравцова напротив завален не пойми чем, стакан из столовой, смятая сигаретная пачка, бумажка от беляша, половина рассыпавшегося УПК, баранка ручного эспандера, гора бумаг – надо надеяться, что нет среди них ничего такого, чему надлежит почивать в сейфе. Миниатюрный кипятильник для стакана, нарушающий правила пожарной безопасности. Покровский даже подошел к столу Кравцова, взял кипятильник, спрятал в шкаф. У самого Покровского царил, так сказать, полупорядок, несколько (почти) ровных пачек с бумагами, между пачками (примерно) равное расстояние (хотя бы десять минут после того, как выровняешь), стакан для ручек и карандашей. Кроме того, Покровский использовал для своих документов, когда их надо было убрать в папки, не те шершавые, цвета мышиного помета, отвратные и взгляду, и ощупи, что можно было взять у Лены Гвоздилиной, а выпрошенные у Ивана Сергеевича глянцевитые, красные, куда более приятные во всех отношениях. Звонок наконец! Настя Кох на проводе – по очереди с Мишей, видимо, дозванивались. Фридман и Настя Кох обработали с утра вдвоем четыре отделения связи, ближайших к Храму Живоначальной Троицы. Церквей, конечно, в Москве немного, штук что-то около сорока на ходу, а при царях было восемьсот. Потому в Живоначальную, как и в остальные церкви, ходят с большой территории. Но надо двигаться последовательно. Четыре отделения – уже материал. На четыре отделения пять пятьдесят пятых квартир выписывали в 1972 году «Новый мир», больше одной квартиры на отделение, вдвое выше, чем в среднем по Москве – район интеллигентный. Итак, фамилии обитателей обновомиренных пятьдесят пятых. На квитанциях, пояснила Настя Кох, иногда только фамилия, иногда с инициалами. Двое на Х: Харитонов и Хмарова. Пушков А. С. Очень может быть, что Александр Сергеевич, Пушков-то. Котов Р. Р. А этот тогда Родион Романович. Сверкау У. Ю. Тут простор для фантазий. Покровский велел Насте Кох и Фридману идти по паспортным столам, смотреть прописки по всем адресам. – Ищем пожилую женщину, которая полтора-два года назад навсегда рассталась со своей тенью. – Это умерла то есть? – догадалась Настя Кох. – Да. Хотя она могла и не умереть, а просто перестать общаться с Кроевской, – сказал Покровский. – Поссорились? – Мало ли. Заболела. Или уехала в другой город, таких тоже смотрите. – Мы живых старушек тоже зафиксируем, – сказала Настя Кох. – Да! – Хорошо. Вот Миша спрашивает, не надо ли идти в квартиры. – В паспортные столы идите! И ждите меня через два часа у метро, где круглый выход. Дверь распахнулась, появился Кравцов. – Ну? – нетерпеливо спросил Покровский. Кравцов должен был в Музее древнерусского искусства встретить тепленькую, в том смысле, что только с поезда, сотрудницу Ларису Горшкову, которая разговаривала со Варварой Сергеевной Кроевской по телефону о ее иконе. Но не села Лариса в ночной поезд. В Воронежской области размыло дороги, Лариса не смогла выехать из Дивногорья. – Как бы Рига не повторилась, типун мне на язык, – сказал Покровский. – Одного свидетеля уже потеряли. – Она телеграфировала, что завтра доедет любыми путями. Ее очень ждут в музее, там командировочные из Сибири по ее сектору, Лариса нужна. – Смотри, завтра не появится, полетишь в Воронеж.