– Как вы отгадали?! – Если бы я решил так поступать, то начал бы с мишек, наверное. И альбом не нужен – конфету купил и вперед. – Да, мишки в лесу! «Утро в сосновом бору» картина называется. То есть представляете, холст, а на нем мишки в лесу, но не копия картины Шишкина, а как бы сама картина изображена – в раме, на стене. Довольно похоже нарисовано, она училась в художке. И еще в углу написано крупными цифрами: дважды два равно четыре. – Зачем? – А у нее на всех картинах в углу что-то из таблицы умножения. Авторский знак. Я, говорит, требую, чтобы мои картины забрали в музей. Они, говорит, не хуже того, что на них нарисовано, даже и лучше, потому что выходит сразу две картины в одной – и старая, и новая. И таких людей к нам много обращается. – И когда позвонила Варвара Сергеевна, вы отнеслись настороженно? Когда она, кстати, позвонила? – На неделе… – девушка Лариса, чуть прищурившись, посмотрела на календарь за спиной Покровского. – На неделе с двенадцатого по семнадцатое мая, это я последнюю неделю работала перед отпуском. Думаю, во вторник или в среду. То есть кирпич на голову Юлии Сигизмундовне уже упал, но остальные старушки еще были живы. Коптили, так сказать, вовсю небеса. – Я стала расспрашивать, – продолжала девушка Лариса. – Говорит, очень ценная вещь, начало пятнадцатого века. Это, конечно, быть не может, пятнадцатого века, это было бы чудо. Я спрашиваю, а как вы узнали, какого века, а она вдруг трубку положила. Вот оно что. Разговор кто-то мог услышать. Бадаев, например, в квартиру зашел. Или из комнаты вышел. И понял, о чем идет речь. Инцидент с ключом приключился в разгар праздников, Кроевская испугалась, а когда праздники кончились, сразу позвонила в музей. – Но вы ведь как-то узнали телефон Кроевской? – Она же потом пришла в музей. – Вот что! Когда? – Это точно было в пятницу, я последний день работала. И тут она мне говорит, что икона у нее – Прохора Чернецова. Отлично! Бадаев в квартире Ивана Брата о Чернецове как раз спрашивал. Тогда Покровский решил, что Бадаев Чернецова упомянул потому, что других иконописцев не знает, а могла быть причина конкретнее. – От него и сохранилось-то икон меньше десяти штук, и еще две церкви расписанные в Юрьеве-Польском, там реставрация идет, слава богу. – И вы не поверили? Что это может быть икона Чернецова? Можно ли сказать, что красота у Ларисы древняя? Нет, что за чушь, вполне современная красота. На телевидение прогноз погоды вести, на эстраду… – Тут ведь не в вере дело. Мы как начали говорить, я сразу поняла, что разумная старушка. Не сумасшедшая точно. Но все равно может ошибаться, много больше шансов, что ошибается. Это все-таки довольно специальное знание. Она, кстати, обнаружила знание – икона, говорит, вырублена топором. – И что же это… Что значит вырублена? – На бока если посмотреть, они не ровно отрезаны, а отесаны грубым топором. До Петра Первого пил не было. Это ему, мужчине с пистолетом, про топоры и пилы объясняет девушка с треугольным лицом. – Я спросила, конечно, откуда у нее такая икона и почему она считает, что это Прохор Чернецов. Подруга, говорит, как узнала, что у нее рак, так и подарила. – У подруги рак? – Да. Заболела и подарила. Не хотела своим родственникам-атеистам оставлять, и они вроде все равно богатые люди. Я так поняла, что номенклатурные какие-то. А если номенклатурные, то что угодно может быть, даже и икона Прохора Чернецова. Номенклатурные, кивнул про себя Покровский. – Все равно неординарный поступок – подарить такую ценность чужому человеку. Пусть и подруге. – Да, в это трубно поверить, согласна. Но они это, подруги… – девушка Лариса, говорившая до этого очень гладко, тут замялась. – По особым обстоятельствам подруги. – Лагерные, – подсказал Покровский. – Да-да, – Лариса обрадовалась, что милиционер ее так легко понял. – Я тоже удивилась, как и вы, что такой подарок, а она мне и объяснила, что их связывают очень особые отношения. Я сначала не поняла, а она про заключение уточнила. Разговаривая, Покровский встал, подошел к окну, чтобы Лариса к нему повернулась – глаза рассмотреть на свету. Очень глубокие. Вблизи они темные, а отсюда видно, что ярко-синие, невероятные. Слишком, быть может, худая, чуть-чуть бы нагнать… Да какие ее годы. Есть ведь какой-то наверняка у нее… Лапает корягами своими. Покровский на сто процентов был уверен, что какой-нибудь жалкий замухрышка. – Но икону она с собой не принесла, верно? – Не принесла. Не стала с такой ценностью в метро спускаться. – И что же вы с ней решили? – Я на следующий день уезжала в отпуск. Завсектором нашей не было на месте, я оставила ей докладную. Рассчитывала, что поедут к Варваре Сергеевне, посмотрят икону. А там все сошлось – Тамара Юрьевна сначала забюллетенила, потом форс-мажор, крыс в секторе стали травить. В прямом смысле крыс, санэпидемстанция, – уточнила Лариса, хотя Покровский не спрашивал, в прямом крысы или же в каком-либо из переносных. – Кроме того, наша завсектором не такой и фанатик нашего дела. Не спешила, и замылилось это все. А поспеши завсектором… Журналистке из «Литературной газеты» тема для морально-нравственного очерка: как – нет, не злой умысел! нет, не халатность! нет, не бюрократические рогатки! – как самая элементарная недостаточная любовь простой завсектора к своей работе стоила жизни незнакомым ей Варваре Сергеевне и Нине Ивановне. Сам Покровский к вопросам причинности-следственности иначе относился. Усматривал не человеческое слабое влияние, а скорее костлявые дыхания судеб. Тусклые пауки скучают в хрустальных коробочках на серебряных лугах за огненной рекой, разматывают нити случайностей. – А я была у мамы, в Дивногорье. Позвонила по межгороду в музей узнать, нет ли чего срочного, спросила, конечно, и что с иконой. Завсектора мне рассказала и про крыс, и про бюллетень, а потом говорит, что телефон Варвары Сергеевны впопыхах потеряла. Я заново продиктовала. Но, думаю, пока они соберутся, а Варвара Сергеевна, наверное, переживает. Тогда я позвонила сама. И мне мужчина сказал, что она умерла. Я больше и не стала звонить, а вот сегодня приехала в Москву – и тут ваш сотрудник. Интересно, оценил ли Кравцов красоту Ларисы Горшковой… Тюфяк. А уж как там на нее в Воронеже смотрят… Или в Дивногорье. Одноклассники, например. Тот, что слыл безнадежным двоечником, теперь передовик производства, член партии, в очереди на машину и на кооператив, замечательный парень, но Лариса… Лариса, например, читает доклад на конференции, указкой показывает на слайд с херувимами. Какой там член партии… А тот одноклассник, который хотел стать артистом, яркий, талантливый, душа компаний, она с ним целовалась на выпускном… Он из армии вернулся без руки и сшибает теперь у магазина пятаки, а у нее по старой памяти стрельнул рубль. – А она что? Варвара Сергеевна? Лариса слегка наклонилась и быстро почесала ногу под юбкой. Господи, зачем ты создал нас всех, какого, спрашивается, хрена? Скажи сейчас Ларисе, что чесала только что ногу, она и не вспомнит. – Действительно умерла. Выясняем обстоятельства. Икону найдем – будем иметь в виду, что она планировала отдать ее вашему музею. Я, правда, не знаю, какие в этом смысле законы. Она, разумеется, останется государству, а вот в какой музей… Вышел с Ларисой в коридор, там Кравцов – попросил его проводить гостью вниз, до самого поста. Были у Кравцова шансы позаигрывать, пока сюда вез Горшкову. Сейчас особо не успеть, но свидание-то может назначить. Диву давался Покровский, какие идеи ему иной раз вворачиваются. Кравцов – женат. Да, жена его, Мила, несколько не от мира сего, занимается какой-то гуманитарной наукой, сама иной раз ходит в дырявом чулке, за Кравцовым не следит. Домой Кравцов с работы не очень спешит. Мила, насколько Покровский понимал, от этого не страдает. Отец ее служил на Петровке, недавно на пенсию ушел, и мать ее на Петровке в архиве работала. В семье считается правильным, что мужчина-офицер приходит с работы поздно – служит народу, хранит до посинения честь мундира. По многим пунктам патриархальная семья. Кравцов как-то по пьянке сболтнул: хотел Милу в выходной днем, когда тестя и тещи дома не было, как бы это гуманитарно сказать… на диван уложить. Та наотрез отказалась, это только ночью, ночь ведь на это дана. Ладно. Спустились в буфет с Фридманом и Настей Кох выпить кофе, Настя Кох и Фридман еще и по пирожному схарчили. Чашки маленькие, если пирожное туда погрузить, оно вытеснит весь кофе. Покровский только вздохнул про себя. В конце концов, человечество так или иначе обречено, планета наша временна, скурочит ее рано или поздно или потепление, или похолодание, или астероид жахнет прямой наводкой, или вот была чума, треть людей выкосила в Европе. Треть! Что уж там пирожные. Рассказал про Прохора Чернецова. – Это знаменитый иконописец, очень дорогая должна быть икона, – авторитетно сказал Миша. – Наверное, в семье Харитонова могла быть дорогая икона, – предположила Настя Кох. – У него и два деда, и прадед тоже были академиками или ректорами, еще до революции. А у самого двое детей, сын и дочь, поздние, он женился уже в тридцать пять, жена была молодая, умерла рано. Дети живут с ним, и старшая сестра Варвара Александровна жила с ним. У него дача, автомобиль… – Ты скажи, что сестра сидела, – подсказал Фридман. – Да. Прошла лагеря по политическому обвинению. Говорят, это был со стороны академика смелый поступок, когда он сестру к себе потом жить забрал. На верхах были этим недовольны. Его прочили в президенты академии наук даже, а из-за сестры остановили это дело. – Достойно с его стороны, – сказал Фридман. – В капстраны его не выпускают, – продолжала Настя Кох. – По соцстранам зато часто… – А с врачами сестры ты говорила? – спросил Покровский. – Да, она была прикреплена к академической поликлинике. Скончалась действительно от рака. А там не то что в обычных больницах: ей заранее сказали, она знала о ходе болезни. – А молодая жена академика от чего умерла? – спросил Покровский. Сейчас выяснится, что подсвечником по голове… Нет. – Разбилась во время выступления. Она мотогонщицей была, гонки по вертикальной стене. – Ух ты! – сказал Фридман. У такого яркого человека, подумал Покровский, и жена, конечно, должна была погибнуть как-нибудь с фанфарами и прожекторами. Но вслух не стал говорить, слишком цинично бы вышло. – Академик работает в МГУ, заведует кафедрой, а заодно он директор какого-то здоровенного института, который совсем в другом месте. Но и сам науку, по сведениям, продолжает всерьез двигать. Занимается конькобежным спортом, участвовал в автопробеге… – Академики они такие, – кивнул Покровский. – Заядлые. Ректор там у них в МГУ, читал Покровский, вообще альпинист, покоряет Эльбрус за Эльбрусом. – Харитонов любит зеленый чай, – Настя Кох смотрела в блокнот. – Каждый вторник читает лекции в Берлине, представляете? – Нет, – сказал Покровский. – Это он, получается, все время летает через границу! – восхитился Фридман. – Ночует в Берлине? – спросил Покровский.