— Во дает! Настоящая артистка! — вдруг спокойно хохотнул Толян. — Ну и здорова врать, актрисулька. Задницей перед нами крутила, Глеб, это точно. Голой бегала перед нами. Показывала свои прелести. В постель упорно зазывала! Это было, Глеб. А вот чтобы мы на нее польстились, это вранье! Мы с Саньком ребята стойкие, нас на мякине не разведешь! — и снова хохотнул, трогая пальцами шевелюру. — А здорово притворяется! Правдоподобно! И плачет настоящими слезами! Душу рвет! Хорошая артистка. В замешательстве Глеб посмотрел на другого охранника, потом оглянулся на Еву, не зная, кому верить. Недоверчиво спросил: — Откуда в таком случае у нее синяки на теле? Толян опять спокойно пожал плечами: — Приготовилась актрисулька к твоему приходу. Но только без нашего участия. Спокойствие и рассудительность Толяна остудили вспышку Корозова. Он опять оглянулся на Еву. Та, размазывая слезы по лицу, натирая до красноты глаза, захлебываясь плачем, пролепетала: — Значит, я сама себе синяков наставила? И ты поверили им, Глеб. О чем тогда мне с тобой можно говорить? Не хочу и не буду! Будучи еще в сомнении, Глеб снова вопросительно обвел глазами охранников. На этот раз усмехнулся Санек: — Да ты спроси у нее, Глеб, какая и в каком месте у меня татуировка? И где у Толяна родимое пятно? Если мы тут беспрерывно упражнялись с нею, так она должна знать это назубок! — Санек почесал впалую грудь. — Врет и не краснеет! Во профессия! Так наловчиться врать, вешать на уши лапшу! Это не каждый умеет! И главное, что такому в институте учат! Да еще платят за это деньги! Вопросы Санька вогнали Нарлинскую в ступор, к такому повороту она не была готова. Не предусмотрела подобного хода со стороны охранников. Все разом пошло насмарку. Вляпалась по самое не хочу. Теперь надо было как-то выплывать из этого положения. Запахнула полы халата, скукожилась и плюхнулась на диван. Поджала ноги и уткнула лицо в колени. Потом подняла глаза на Глеба и, как ни в чем не бывало, тихо с усталостью в голосе проговорила: — Можно с ума сойти от этого сидения! Я не хочу больше бить баклуши, мне нужна сцена, хочу играть в спектаклях! Не могу без этого! Это моя жизнь! Ты ждешь от меня ответов на вопросы о твоей жене, просто насильно выжимаешь их! А я не знаю, что тебе отвечать, не знаю ответов! Я могла бы что-нибудь соврать тебе, вон твой охранник назвал мою профессию лживой, но кому нужна моя неправда? Тебе? Тогда напиши, какие ответы ты ждешь от меня, и я повторю их, как ты желаешь. Сыграю роль! Но только пойми, что это будет всего лишь роль. А на самом деле все совершенно не так. Я не знаю, где твоя жена! Я не знаю, кто похитил ее! И я не знаю, зачем похитил! Но Глеб был непреклонен, он не верил ей: — Если ты будешь по-прежнему упираться, мне придется применить к тебе другие меры, — он не сказал, какие меры намерен еще употребить, но этой недоговоренностью явно рассчитывал нагнать страх на Еву. А если не вызвать страх, то заставить девушку заволноваться. Она соскочила с дивана, пробежалась по ковру и мгновенно, как на сцене, перестроилась на новую волну: — Зачем ты пугаешь меня! — воскликнула. — Я и так всего боюсь! Я не нахожу себе места! Тебе мало того, что ты запер меня в этой клетке, так ты намерен еще продолжить издевательство! — Ты что-то путаешь, — сурово смотрел на нее Глеб. — Никто тебя не запирал, ты у меня в гостях. — Так в гости не приглашают, так гостей не встречают, так гостей не сторожат, Глеб! Я тебя боюсь! Я вижу, что ты мне не веришь, и меня это убивает! — вид у нее был потерянный, говорила обреченным тоном. Однако растрогать Корозова не могла. Он видел ее игру и не собирался подыгрывать. Между тем, Нарлинская решила все свалить на Рисемского. Того не было в живых, опровергать некому. Пойди — узнай истину. Надо было только суметь преподнести все. Челноком двигаясь перед Корозовым, Ева тихим вкрадчивым голосом говорила: — Ты был прав, Глеб. Я знаю Рисемского, и я страшусь говорить о нем, потому что боюсь его до ужаса. Это жуткий человек, он преследует меня всюду! Но я отказала ему! И теперь страшусь, что он меня убьет за то, что я отказала! Его сын пропал, но я думаю, это все устроил сам Рисемский. Он, наверно, убил сына за то, что тот носил мне цветы. А я даже не знала, что у него есть сын. И я не знала, что этот молодой человек его сын. Я не интересовалась им. Это правда, Глеб! Перед тем, как сообщить тебе об опасности для Ольги, я услыхала, как Рисемский говорил про тебя по телефону. Уловила фразу с упоминанием твоей жены. Это насторожило меня, потому я и пришла к тебе. Но я не могла назвать Рисемского, я очень боялась. — А теперь не боишься его? — по щеке Корозова пробежала легкая морщина. — Боюсь. Но раз он сваливает все на меня, больше не собираюсь молчать. — И какую же фразу ты уловила? Фразу Ева придумала на ходу. На первый взгляд безобидную, и как бы мало, о чем говорящую. Но после произошедших событий с женой Глеба, эту фразу нельзя было истолковать никак иначе. Она сказала: — Оставьте Корозова без жены! Вот такая была фраза, Глеб. Конечно, ее можно было пропустить мимо ушей, но я почему-то не пропустила и поспешила к тебе. У меня внутри как будто что-то сработало. Я решила предупредить тебя. Но, наверно, зря. Потому что ты сразу начал подозревать меня и до сих пор продолжаешь не верить мне. Лучше бы я тебе ничего не говорила, тогда не оказалась бы в этой клетке. И ты бы не угрожал мне! — девушка сделала короткую паузу, внимательно следя за лицом Глеба, но оно было непроницаемым, вздохнула и продолжила. — Ты можешь мне не верить, но это очень плохой человек! К таким людям нельзя приближаться на пушечный выстрел! Если бы ты только знал, что мне пришлось натерпеться от него, если бы ты мог предположить это, ты бы ужаснулся. Сейчас Глеб не знал, как ему определиться: поверить ей или нет? Было в ее словах что-то такое, что склоняло его к доверию. Но было и иное, чему никак не хотелось доверять. В этот миг раздумий, в голове спонтанно возникла мысль, что Нарлинская могла иметь отношение к смерти Рисемского. Однако мозг отринул ее как нелепость. Глеб насупился. И все же решил пустить в ход это невероятное предположение: — И потому ты отомстила Олегу? Эти слова застали Еву врасплох. Она почувствовала опасность для себя. Изобразила на лице крайнее удивление. А Ко-розов опять ошарашил, заставил ее остолбенеть: — Рисемский убит! — сказал он. Она это знала, но ее ошеломило то, что об этом ведал Глеб. Откуда мог узнать, где пронюхал? Неужели Ватюшков прокололся? Неужели полиция накрыла его? Сидя здесь, она была в полном неведении. Сейчас ей не пришлось играть сценку изумления. Лицо само собой вытянулось и замерло. А вдруг трупы нашли в ее квартире? Тогда — конец. Ватюшков подвел, а она на него надеялась. Верила, что Рисемский исчезнет бесследно. Впрочем, если бы была связь с ее квартирой, тогда Корозов сейчас не разговаривал бы с нею, давно сдал бы в полицию. Следовательно, к ней вопросов нет. И это уже хорошо. Мысли раздирали ее мозг. Уши покраснели. Она стояла посреди комнаты на мягком ковре. Лучи солнца через окно обливали с головы до ног. Было жарко. Ковровый ворс грел ступни ног. Ева сошла с него на прохладный пол, покрытый цветным линолеумом. С трудом смогла выговорить: — Его наказал бог! В таком случае, Глеб, богом расставлены все точки над «i». Мне больше нечего сказать! — после этого она надолго замолчала, глядя куда-то в пустоту, а потом, видя, что Глеб не спешит отвечать, вздрогнула плечами. — Это все! Я рассказала, что знала. — И Ева будто погрузилась в себя, спряталась в скорлупе. В ее поведении что-то не нравилось Глебу. Он не мог нащупать, что именно, но что-то было не так. Ведь по ее словам Рисемский терроризировал, и она могла хотя бы издать вздох облегчения, что все закончилось. Однако она была странно напряжена и вздрагивала от натуги, а не от расслабленности. Поразительно, актриса не смогла правильно сыграть роль! Нет, Ева не так проста, как хочет казаться. И как теперь проверить, что она сказала правду о Рисемском? Глеб больше ни о чем не спрашивал. Сегодня на этом завершено. Нужно хорошенько пораскинуть мозгами, переварить весь разговор. Напоследок сказал: — Я подумаю, и ты тоже подумай. Может, что упустила, а, может, есть, что еще сказать. После ухода Корозова Ева долго без движения стояла на месте, затем села на диван и снова встала, вновь села и опять стала, и сызнова села. Не шевелилась, застыла, как замороженная. Охранники наблюдали за нею с удивлением. В конце концов, Санек не выдержал: — Эй, ты там не окаменела случаем, изнасилованная? Или статую изображаешь? Ее мысли лихорадочно сверлили мозг. Глеба убедить не удалось. Охранники тоже близко к себе не подпускают. Изначально все пошло не так. Понадеялась на свою изворотливость и потерпела фиаско. Выходит, надо прибегнуть к другим мерам. Более радикальным. И надо продумать, чтобы снова не было провала. Сколько прошло времени, она не засекла, но встрепенулась, когда ее позвал голос охранника: — Актрисулька, пожевать не мешало бы! Иди чего-нибудь сваргань на кухне! — проговорил Толян. Ей есть не хотелось. Она подняла голову и рассеянно глянула на парней. Потом кинула взор на время и неохотно слезла с дивана. Побрела в кухню. Полезла в холодильник. Медленными движениями достала колбасу, положила на стол. Взяла в руки нож, сжала рукоятку в ладони так сильно, что ощутила, как пальцы одеревенели. Вяло посмотрела на них. Остановила взгляд на ноже. И в эту секунду нож затмил все. Ее словно ударило током. Нож. Вот он выход из положения. Видно, это единственный выход из образовавшегося тупика. Куда еще радикальнее? После убийства Рисемского ее пробирала дрожь, когда она прикасалась к ножу. А теперь эта дрожь прошла, да и выбора просто не осталось. Все, что могла кроме ножа, испробовала. И сейчас рука сама тянется к нему. Оживившись, Ева затараторила повеселевшим голосом. Охранники диву давались. — Ну, ты артистка! — восхищенно сказал Санек, оторвался от стула и стал разминаться. — Баки забивала шефу так, аж я сам поверил, что изнасиловал тебя. Зачем врала? Синяки-то как себе насажала? — А как еще вас зацепить? — приятно улыбнувшись, проворковала она. — Столько дней торчите возле такой красивой девушки, и ни разу не кукарекнули над нею! Да кто ж поверит, что от вас, как от козлов молока? Только ваш шеф и поверит, потому что сам такой же козел, как вы! — она распахнула полы халата, пальцем провела по «синяку», и тот весь размазался. — Долго, что ли, «синяк» сообразить? Я актриса, — Напомнила она. — Хорошая актриса! — Ева ладонями погладила голые бедра. — Ладно, не обижайтесь! Предлагаю для примирения развлечься! Обещаю, что вам понравится. Не могу я столько времени одна по дивану кататься! Надоело! Скучно одной! Ну, решайте, кто первый? Сжав губы, Толян сразу отклонил предложение, Санек хмыкнул и посоветовал запахнуть халат: — Не егозись, — сказал он. — А то придется запереть тебя в комнате, чтоб смотрела телевизор. Подход оказался неудачным, но Нарлинская не вешала носа. Она была уверена, что у нее все равно получится усыпить внимание парней и исполнить намеченное. Сделала бутерброды, и Санек скривился, вывернул шею, недовольно протянул: — Опять бутерброды. — Не переживай! — быстро подхватила Ева. — На десерт предлагаю женскую грудку и ножки! — снова распахнула полы халата и стала настойчиво подъезжать к охранникам, предлагая себя. Причмокнув восхищенно, Санек произнес: — Нет, артистка, тобой не наешься. Бутерброд лучше. И на десерт лучше бутерброд. — Смотря кому! — весело засмеялась Ева. — Для таких, как ты, свиные шкварки. А настоящие парни всегда выбирают женскую попку. И на первое, и на второе, и на третье, и на четвертое, и на десятое, уж не говоря о десерте. — Попка-то явно несвежая. Много лишних запахов от нее! Уж лучше шкварки! — недолго думая, съязвил Санек и отвернулся. Но Нарлинская в карман за словом не полезла, тут же нашлась: — У тебя нюхалка не работает! — сбросила халат. — Принюхайся лучше! Парни переглянулись, она уже начинала доставать их излишней липучестью. Она поняла их взгляды, однако не отступилась, приблизилась к Толяну, резко прижалась всем телом, обхватила одной рукой за шею, а вторую запустила вниз: — Э, да ты нормальный парень! Не то, что твой напарник! Ему, видать, лечить надо не только нюхалку. Толян толкнул ее от себя, но она повисла у него на шее, не оторвешь. Внезапно впилась губками в его губы. Толян рыкнул и вырвался из объятий, развернул лицом к двери и толкнул в спину: — Вот зараза, как напрашивается! — чертыхнулся и потом произнес, глядя ей вслед. — А целоваться умеет, актрисулька. Хорошо обучилась. Ева громко засмеялась, скрылась в комнате и разбросалась на диване. Трудно было пробить брешь в стене между нею и парнями. Но она не отчаивалась. Новый план созрел окончательно. И она обязательно осуществит его. Надо только сперва притупить внимание охранников, чтобы они без опаски подпускали ее ближе, воспринимали, как смирившуюся с обстоятельствами, готовую пресмыкаться. Парни молча съели бутерброды. Прошли по квартире, привычно проверили окна. Глянули, что за окнами и вновь уселись на стулья в прихожей. Обычно днем они попеременно спали в другой комнате. Сейчас Ева ждала, когда в прихожей останется один. По ее плану она сначала должна была расправиться с ним, а второго взять в постели тепленьким. Между тем, на сей раз охранники медлили, как будто смутно что-то предчувствовали. Не дождавшись, Нарлинская поднялась с дивана и прошествовала в кухню. Весело подмигнула Толяну. Тот хмыкнул и отвернулся. И ей показалось, что бастионы уже не так крепки. Вот только Санек определенно продолжал держать дистанцию. Но она рассчитывала поколебать и этот бастион. Только одно ее напрягало: она не знала, что на этот счет думали они. Налив чай и, не садясь за стол, стала жевать свой бутерброд. Делала это неторопливо, спешить было некуда. К дверному проему не поворачивалась, но чувствовала, что охранники неотрывно наблюдали за нею. Она старательно крутила попкой, желая, чтобы у них потекли слюнки. Потом наполнила чаем два бокала, понесла охранникам, приговаривая: