На второй вечер, в 20 часов 37 минут, Франк спустился в погреб с едой и чашкой горячего шоколада. Я спряталась в столовой, комнате, наиболее удаленной от кухни и ребенка, и включила радио, чтобы занять свои мысли исторической передачей, которую транслировали ежедневно в это время. Напрасно я пыталась себя образумить, убедить себя, что он прав, что наше счастье настолько сильное, что уничтожит все мои угрызения совести, – мне это до конца не удавалось. Тем временем ловушка неумолимо захлопывалась. Поскольку каждая отсчитываемая минута невольно усыпляла мой протест, вгрызаясь в рассудок, словно терпеливый монстр, стремительно уменьшая значимость ребенка, все больше заглушая свет этого блуждающего огонька… Тема радиопередачи была посвящена опытам, которые ставили на людях фашисты во время Второй мировой войны. Это напомнило мне о тебе, бабушка. Ты не понаслышке знала об этой войне, ты ее пережила. Я снова ощутила грусть от того, что тебя нет рядом. Я бы так хотела, чтобы ты подсказала мне, как поступить, чтобы ты обняла меня и чтобы наконец закончился этот детский плач. И тогда решение пришло само собой. Я уже давно не отправлялась на остров. С тех пор, как он перестал ко мне прикасаться. С тех пор, как исчез мой страх. Мне было достаточно туда вернуться, спрятаться там, чтобы забыть обо всем, что здесь происходит. Почему я раньше об этом не подумала? Я закрыла глаза, слушая, как голос радиоведущего вещает о Лебенсборне, «источнике жизни», а также о различных опытах над военными, гражданскими и детьми, которые проводили нацисты во время оккупации… Один из гостей рассказал о детском доме в Уазе, размещенном в небольшом замке Буазери, который в последние месяцы войны использовался как роддом для французских женщин, беременных от немецких солдат. Это здание и его пристройки, принадлежавшие семье Менье, владельцу знаменитых фабрик по производству шоколада и какао, были реквизированы, чтобы выращивать там совершенных детей. Совпадение вызвало у меня улыбку – шоколад был той же марки, что приносил мне каждый день мой бывший палач. «Шоколад Менье, благо Вселенной». Я почувствовала, что покидаю реальность. Я словно падала на дно колодца, зная, что мое приземление будет мягким. Когда я открыла глаза, я уже сидела на палубе «Лазаруса» напротив Поля. Море было спокойным, умиротворяющим, я слышала, как в рулевой рубке ругается старый морской волк Симон. Я была рада вновь увидеть Поля, хоть и испытывала легкое чувство вины. Меня не покидало глупое ощущение, что я обманываю мужчину, который сейчас суетился в погребе. Но я продолжала с улыбкой слушать, как Поль описывает мне жителей острова, постепенно забывая о ферме и ребенке. Я очнулась в тот момент, когда спускалась на причал острова. Вернст пришел и тяжело опустился рядом со мной на диван, и его присутствие выдернуло меня из моих фантазий. Некоторое время он сидел молча, пока его учащенное дыхание не пришло в норму, затем он встал и выключил радио. – Кому нужны эти передачи… Они что, не знают, что нет преданнее спутницы, чем война? Что когда вы с ней встречаетесь, это на всю жизнь? «Да, – подумала я, – плохие воспоминания и кошмары преследуют нас всю жизнь. И чувство вины тоже. Но я знаю одно убежище, где можно спрятаться от всего этого… Один остров, где никто и ничто не сможет меня достать…» Но наступил третий день. 12 Патрис перезвонил через два часа. – Вернст присутствовал на ярмарке Санкуэна в то время, – сообщил он. Его серьезный голос и напряженность, с которой он произнес эту фразу, не оставляли места для сомнений. Дамьен выслушал своего друга, до последнего не веря в эти слова и в то, что они собой представляли. Он услышал смех Мелани. Увидел ее улыбку. Вспомнил ее одинокую кровать, в которой он провел не одну ночь в надежде, что она придет его разбудить, потешаясь над его свисающими ногами. Буцефал продолжил, и возникшие образы улетучились. Он объяснил, почему ему понадобилось больше времени на выяснение информации: – Я проверил другие ярмарки, в которых он участвовал. То есть часть из них, поскольку этот парень умудрялся посещать по двадцать ярмарок за год. Его друг провел огромную работу за столь короткий срок. Он немедленно связался с сельскохозяйственной палатой Буржа, которая подтвердила присутствие данного фермера на ярмарке, уточнив, что он продал там трех животных. Патрис поинтересовался, существует ли национальный реестр ярмарок домашнего скота, и его собеседник дал ему контакты Французской федерации по торговле живым скотом. Там он смог получить полный список национальных ярмарок. – Все это дурно пахнет, Дамьен. Очень дурно. – Я тебя слушаю, – с трудом выговорил инспектор. – В десяти коммунах, с которыми я связался, четыре заявили о пропаже детей за последние десять лет. В Альби в 1979 году, в Гренобле в 1978 году, в Бресте все в том же 1978 году и в Клермон-Ферране в 1980 году. Ни один из этих ребятишек не был найден, и твой парень участвовал во всех этих ярмарках. Может, пришло время мне все объяснить? Дамьен с ужасом переваривал информацию, которую ему только что сообщил его друг. Его опасения, которые поначалу были лишь тихим шепотом, простым ощущением, становились все более громкими воплями, такими же леденящими душу, как крики тонущих детей. – Два дня назад на пляже была обнаружена молодая женщина. Она ничего не помнила, твердила только о каком-то острове и лагере для детей, где над ними проводили опыты. Психиатр ее осмотрела и диагностировала многочисленные посттравматические расстройства. Она считает, что вся эта история с островом и детьми – нечто вроде убежища, позволяющего укрыться от травмирующей реальности. В итоге нам удалось вызвать доверие у пострадавшей, и она рассказала правду. Она провела в заточении несколько лет, и ей удалось сбежать, убив своего мучителя – Вернста. – Вот черт! А как это связано с Мелани? – В своем первом рассказе Сандрина упоминала имена детей, находившихся в лагере. Всего их было десять, но она назвала только восемь имен. Один из них – Фабьен, парнишка с таким же именем пропал во время сельскохозяйственной выставки неподалеку отсюда, в ней тоже участвовал Вернст. А остальные имена я тебе недавно продиктовал. – О боже… Ты думаешь, это другие жертвы маньяка? И что Мелани может быть одной из них? – Я пока ничего не знаю, но тот факт, что этот фермер находился неподалеку от моей дочери, когда она пропала, нельзя оставить без внимания. Возможно, Мелани – одна из тех, кого не упомянула Сандрина. – Ты говорил об этом с комиссаром? – Как раз собираюсь это сделать. Вместе с твоей информацией набирается пять случаев, связанных с перемещениями Вернста. Это уже не совпадение… Затем я снова поеду на ферму, где жил этот человек. Если дети там были, должны остаться какие-нибудь следы. – Ферму еще не обыскивали? – удивился Патрис. – Не полностью, обыск провели только в доме, до построек помешал добраться дождь. – Бог мой, Дамьен, это невероятная история… Получается, эта женщина должна была видеть детей, ведь четыре исчезновения, о которых я тебе рассказал, произошли в течение последних десяти лет! – Я знаю, но проблема в том, что она больше ни о чем не помнит, она снова укрылась на своем острове, как будто хочет защитить себя от всего этого ужаса. – Я могу еще что-то для тебя сделать? – Спасибо, ты и так много сделал… и… я сожалею, что уехал. – Мы поговорим об этом в другой раз, Дамьен. Держи меня в курсе расследования и будь осторожен. – Обязательно. Инспектор встал, собрал все документы по делу и направился к кабинету комиссара, куда вошел, даже не постучав. – Есть новости. – Новости? По поводу чего? – спросил Фурье, удивленный подобным вторжением. – По делу о незнакомке на пляже, – уточнил Дамьен, сдерживая себя, чтобы не прокричать эти фразы и как можно скорее донести до начальника всю важность ситуации. Тот сортировал бумаги, разбросанные по столу. В углу кабинета виднелось нагромождение папок, готовых к отправке. – Вчера вечером вы доложили мне, что она рассказала правду и что вы в ближайшее время представите мне полный отчет! – возразил комиссар, непонимающе нахмурив брови. – Она изменила показания. – Это что еще за шутки? Что за черт, я ведь просил вас раскрыть это дело как можно скорее! – Она снова вернулась на остров и больше не помнит о том, что провела много лет в заточении. – Но что за… – Комиссар, мне нужны все свободные люди. – Что, простите? Фурье удивленно округлил глаза, услышав эту просьбу. Да, он стоял во главе небольшого комиссариата, подлежащего расформированию. Да, его люди не были лучшими полицейскими в стране, скорее, просто серьезными людьми, довольными тем, что работают в одном из самых спокойных уголков Франции, вдали от сводящих друг с другом счеты банд-конкурентов и наркобизнеса крупных городов. Но комиссар умел распознать убежденность, когда она загоралась во взгляде любого полицейского. И он никогда еще не видел, чтобы в чьих-либо глазах этот огонь горел с такой решимостью. – Появились новые сведения, – торопливо произнес инспектор. – Если они подтвердятся, дело обещает быть резонансным. И поверьте, больше никому не придет в голову закрывать наш комиссариат, если я распутаю эту историю. Но для этого мне нужны все присутствующие сегодня люди, чтобы провести обыск на ферме. – Черт побери, Дамьен, даю вам пять минут, чтобы все мне объяснить. Инспектор изложил все детали. Первое убежище, правда, происшествие в погребе, который он считал вторым убежищем, часы, ярмарки домашнего скота и присутствие Вернста, исчезновение Фабьена, Мелани, другие имена… Фурье слушал полицейского внимательно, но в его пристальном взгляде сквозило сомнение. Он задал все вопросы, которые пришли ему в голову, и на каждый из них Дамьен давал ответ, возвращающий их к Вернсту и детям. – Вы серьезно считаете, что… – С каждой минутой я уверен в этом все больше… Нужно действовать быстро. Фурье больше не медлил ни секунды. Он собрал весь личный состав и связался с окружным комиссаром Кана, чтобы попросить у него подкрепления и группу кинологов. Но получил отказ. Другая операция в Кальвадосе требовала присутствия собак, равно как и криминалистов. – Черт, такое ощущение, что нас уже закрыли! – возмутился Фурье, повесив трубку. – Поехали, справимся без них.