Оба мужчины велели собравшимся полицейским следовать за ними, оставив дежурного офицера наедине со своим недоумением. – Скоро вернемся, переводите все важные звонки на мою рацию! – все же бросил комиссар, прежде чем исчезнуть под дождем. Когда они сели в полицейскую машину, Фурье бросил взгляд на Дамьена и произнес: – Инспектор, даже если эта история может спасти наши задницы, я от всей души надеюсь, что вы ошибаетесь… Полчаса спустя машины свернули на дорогу, ведущую к ферме, пронзая дождь своими синими проблесковыми маячками и разгоняя серое марево светом фар. – Найдите следы пребывания детей в этой хибаре. Любые, добудьте мне хоть что-нибудь! – приказал комиссар. Полицейские поделили район поиска. Самая большая группа занялась обыском основного здания, тогда как остальные направились к надворным постройкам. Шум заработавших генераторов нарушил тишину апатичных полей. Несколько птиц недовольно вспорхнули, коровы, бросив на людей удивленный взгляд, снова склонили головы к земле, а куры бросились врассыпную. Дамьен решил обыскать гостиную. Ему совершенно не хотелось возвращаться в погреб. Он еще помнил запах смерти, стоявший там во время его прошлого визита. Инспектор поискал следы кота, но нигде его не увидел. «Может, он мне привиделся?» – подумал он, выдвигая ящики из большого деревянного шкафа и раскладывая их на полу. Он проделал то же самое со всеми местами хранения. Дамьен не знал, что конкретно он ищет, – фотографии, рисунки, какие-то предметы… – но он опустошал все, что можно было опустошить. – Взгляните, инспектор. Дамьен подошел к деревянной рамке, висящей на стене, на которую указывал его коллега. – Немецкие медали, – констатировал он. – Нет преданнее спутницы, чем война… – прошептал Дамьен, вспомнив слова Сандрины. – Что? – Ничего. Вернст, должно быть, бывший военный. В шестнадцать лет был принудительно призван в вермахт. Сандрина уточняла в своей истории, что он разговаривает с легким акцентом. К тому же у его имени явно не французское звучание. В другой рамке висела черно-белая фотография, скорее всего, послевоенного периода. На ней был изображен более молодой Вернст, улыбающийся, с коротко остриженными волосами, стоящий на берегу пруда с лопатой в правой руке. Закатанные рукава рубашки обнажили его округлые бицепсы, наводя на мысль о древнегреческой скульптуре. «У детей не было никаких шансов против такого здоровяка», – подумал Дамьен, глядя на эту красноречивую демонстрацию силы. Прошло два часа. Полицейские продолжали перетряхивать все, что можно было перетряхнуть, все больше сомневаясь, что они что-нибудь найдут. Спальни, кухня, ванная, кладовка… – все комнаты были осмотрены и выпотрошены. Шкафы изрыгнули свое содержимое на пол, громко хлопая дверцами; мебель, холодильник и книжный шкаф, сдвинутые с места, обнажили лишь пыль и грязь, в которой они простояли целую вечность. Полу тоже уделили огромное внимание. Многочисленные ковры и половики были свернуты в рулоны и выставлены за дверь. Грубые доски из массива дуба были тщательно изучены на предмет наличия тайника, в котором можно было бы спрятать тело ребенка. Со стороны горизонта медленно надвигалась ночь, словно голодный зверь, осторожно подкрадывающийся к раненой добыче. – Здесь обязательно должно что-то быть! – нервничал Дамьен. Он отогнал мысль о том, что мог ошибиться, что искал не в том месте и не в то время. Он отмахнулся от воспоминания о лицах жителей Берри, которые упрекали его, никогда не высказывая этого в открытую, в том, что он так и не смог найти свою дочь. Он притворился глухим, когда голос его бывшей жены кричал через расстояние и время, что именно из-за его решений, из-за его выбора они потеряли свою дочь, что это он должен был встречать ее после коллежа в тот день вместо того, чтобы предлагать свою кандидатуру для поездки на это чертово обучение в Париж. Точно так же, как он отодвинул от себя подальше последнюю улыбку Мелани, ее бурную радость, когда за два дня до ее исчезновения, он подарил ей пару красных кроссовок, о которых она мечтала уже много месяцев. «Только не сейчас, сейчас не время, сосредоточься…» Внезапно с задней части фермы послышался крик. Все присутствующие полицейские застыли на месте. – Все сюда, черт, идите все сюда! Дамьен выскочил на улицу, стараясь не угодить в одну из многочисленных грязных луж, и подбежал к группе, которая уже собралась возле хлева. Деревянная постройка, такая же высокая, как дом, с двумя боковыми стенами, сбитыми из толстых досок, занимала не меньше двадцати метров. Запах коровьих экскрементов и влажной соломы, поднимавшийся из стойл, делал воздух тяжелым и насыщенным, словно эти запахи со временем полностью пропитали помещение. – Сюда! Он повернул голову к дальней части хлева и заметил деревянную лестницу, приставленную к люку, расположенному в потолке. – Сюда, наверх! Дамьен поднялся и скользнул в узкое отверстие. Он оперся обеими руками, чтобы выбраться на чердак, отряхнул пыль с брюк и включил фонарик. Ему пришлось нагнуться, чтобы не удариться о переплетение балок над головой. Вокруг висели длинные паутины, отсутствие окна делало воздух спертым. Инспектор пошел вперед, пробираясь через разнообразный хлам, который небрежно сваливался сюда годами, ориентируясь на яркие лучи, направленные неподвижно стоящими полицейскими на угол, которого он еще не мог видеть. – Что здесь? – спросил он, добравшись до комиссара, стоявшего рядом с другим полицейским. – Что вы нашли? Но никто из них был не в силах ответить. Они просто смотрели на Дамьена, и в глубине их глаз плескалась скорбь. 13 Ты знаешь, бабуля, я уверена, что время претупляет все. Любовь, жизнь, улыбки и гнев. Именно это я поняла, когда встретила взгляд этой девочки. Изношенность. Моей человечности, моего рассудка, моей души. Так не должно было произойти. Принести поднос с едой, игнорировать ее присутствие, подняться обратно, забыть о ней и отправиться на остров. Таков был план. Но когда я нагнулась, чтобы поставить перед ней поднос, я услышала, как она прошептала: – Вы знаете, как зовут кошек? Я подняла глаза, удивленная, что она обращается ко мне с такой мягкостью. Я была готова услышать слова, пронизанные ненавистью и гневом. – У них нет имен, – ответила я дрогнувшим голосом, который старалась сделать твердым и отстраненным. – Нет, есть… – заверила она. – Я им никогда их не давала. – Однако они у них есть, – добавила она, прежде чем откусить от бутерброда. Она была красивой, эта девочка. Длинные темные волосы, бледные веснушки, рассыпанные по лицу, словно звезды в летнем небе, глаза-ирисы, похожие на два бездонных колодца… Несколько минут я в восхищении стояла напротив нее, с нежностью наблюдая, как она ест, и борясь с желанием обнять ее. Закончив, она прислонилась к стене, поджав ноги к подбородку. – Я скучаю по папе… – призналась она. – Мне очень жаль… – с трудом выговорила я, взволнованная этой фразой, которая так часто раздавалась в моей душе. – Он постоянно повторял мне, что никогда не нужно терять надежду, – продолжила девочка. – В последний раз он это сказал, когда наконец купил мне ту пару кроссовок, о которой я давно мечтала. «Вот видишь, малышка, никогда не теряй надежду!». Поэтому я надеюсь. Я знаю, что он придет и спасет меня. – Это прекрасное воспоминание, – заметила я, чувствуя, как к глазам подбираются слезы. – А тебе твой папа тоже так говорил? – Я… не знаю… – Я люблю говорить о своих родителях. Они словно находятся здесь, рядом со мной. И тогда я стала расспрашивать ее о матери и об отце. Это доставило ей удовольствие, Мелани говорила о них с затаенной гордостью в глубине глаз. Я никогда еще не встречала ребенка, который бы так гордился своими родителями. Возможно, я просто жила в неправильном мире? И мои убеждения были основаны на глупости, на бессмыслице, внушенной мне матерью, неспособной воспитать ребенка, и фермером, предоставившим мне фальшивую свободу? Мелани рассказала мне истории своего региона: о поверьях, передаваемых мертвыми живым; о дрожи, вызываемой у путешественника, заблудившегося в ночном тумане; о присутствии невидимых, но ощутимых сил; о колдуньях за спиной; о книгах, в которых упоминалось то, о чем все боялись говорить: «Чертово болото», «Инструменты дьявола»… Она призналась, что много об этом думает с тех пор, как находится здесь, и что этот пугающий мир теперь ей кажется самым бесценным убежищем, гораздо менее враждебным, чем реальность. Я взяла поднос и направилась к лестнице. «Процесс пошел, – подумала я, – она строит себе свое собственное убежище… В этом и состоит волшебная сила детей… Придумать себе новую жизнь, чтобы забыть о жестокой реальности; играть со временем и его непостоянством, чтобы выжить в мире, который только и думает о том, как бы их сожрать…» Я отвернулась, неловко стараясь скрыть свои слезы, и, дойдя до середины лестницы, предложила: – Я могу принести тебе книги или колоду карт, если хочешь. – А вы не могли бы принести мне мелки? – Мелки? Я… не знаю… если найду. А зачем тебе они? – спросила я, заинтригованная этим выбором. – Чтобы добавить немного красок. Чтобы сделать видимым солнышко. Чтобы нарисовать кошек, – робко ответила она. – Это… Это прекрасная идея. Вернст уехал на весь день и должен был вернуться только к вечеру. Я знала, что ему это не понравится, но я была уверена, что смогу ему объяснить, что это никак не скажется на нашей привычной жизни, что это просто подарок, как те книги, которые он мне однажды принес. Час спустя я принесла ей старую коробку с мелками, которую нашла в одном из многочисленных ящиков гостиной. Улыбка девочки согрела мне сердце и разрушила последние преграды. Мне нужно было поговорить с Вернстом. Теперь настала моя очередь его убеждать. Я хотела сказать ему, что мне не нравится такая жизнь, что это никоим образом не сохраняет наше счастье. Он может заниматься со мной сексом сколько угодно. Совсем необязательно использовать для этого другое тело, я всегда в полном его распоряжении. И пусть он освободит эту девочку. Она никому ничего не расскажет, мы заставим ее поклясться. А я пообещаю никогда его не покидать, больше не укрываться на своем острове, жить здесь, удовлетворять его, как раньше… Если он действительно меня любит, он поймет, я была в этом уверена… Но, как я уже сказала, бабушка, время претупляет все. Особенно людей… Я не стала закрывать дверь в кухню, чтобы Мелани могла, как и я, слушать музыку, оживлявшую дом. Кошки этим воспользовались и спустились в погреб, чтобы составить ей компанию. Эти животные, которых я всегда ненавидела в глубине души за их вызывающую и беззаботную свободу, провели всю вторую половину дня рядом с ней. То, как они быстро ее приняли, меня удивило. Мне понадобилось гораздо больше времени, чтобы добиться такого результата. Другая причина, по которой я не любила этих животных, состояла в возрастающем интересе, который проявлял к ним их хозяин. В последние месяцы частенько, когда я ложилась спать, он оставался с ними, гладил их, разговаривал с ними, оказывая им все то внимание, которого лишал меня все больше и больше.