— Вам понравилось? — Очень. — Неужели? — Настроение у мисс Гамильтон менялось так же легко и быстро, как если бы она переходила из одной комнаты в другую. — Смешное дитя. Ведь только актрисам позволено иметь такой темперамент. Мартина последовала за ней в сторону сцены. Внутри ее неожиданно начал созревать протест против этой женщины, которая так легко могла распоряжаться состоянием ее духа. За кулисами была сооружена импровизированная гримерная для быстрого переодевания, и весь второй акт Мартина находилась там или рядом. Она не знала, когда потребуются ее услуги, а спрашивать не хотелось. Поэтому первую четверть часа она только слышала актеров, но видеть не могла. За коротким вводным пассажем следовала длинная сцена, где участвовали Елена Гамильтон и Адам Пул. Здесь впервые обнаруживалось их взаимное влечение, а также ее сопротивление этому. Играли они оба восхитительно и уверенно двигали спектакль вперед. Выйдя за кулисы, мисс Гамильтон обнаружила свою костюмершу с расширенными от восторга глазами. Мартина провела переодевание без запинок и в хорошем темпе. Все это время мисс Гамильтон с напряженным вниманием прислушивалась к тому, что происходит на сцене. Там действовали Дарси, Пул и ее супруг. Кульминацией сцены была ссора Пула с Беннингтоном, которую в самом разгаре Пул остановил, произнеся нормальным, не сценическим голосом: — Бен, мне не нравится прерывать генеральную, но ведь мы это место повторяли много раз. Пожалуйста, играй так, как было на репетициях. Тишина длилась секунд пять, а затем Беннингтон рассмеялся. — О Боже, — прошептала Елена Гамильтон. И направилась на сцену. Мартина последовала за ней. Рабочие сцены, которые двигали декорации, замерли, как в стоп-кадре. Ожидающий выхода Перри Персиваль повернулся к примадонне и смущенно пожал плечами. Беннингтон резко прервал смех. — Диктат режиссера никогда не позволяет актеру сделать что-то по-своему. Вот я хочу придать своему персонажу хотя бы какие-то человеческие черты. Аты вторишь Джону, что он должен быть монстром. Ладно, ладно, старина, покончим с этим. Я сделаю его таким, что Калибан[§§§] покажется вам симпатягой. Очевидно, Пул стоял недалеко, потому что Мартина слышала, как Беннингтон пересек сцену и произнес, понизив голос: — Не слишком ли вы много на себя берете, мой дорогой мистер Пул? На сцене и за ее пределами. — Если ты не настолько пьян, чтобы играть, то давай продолжим, — пробормотал Пул в ответ. И подал реплику из пьесы: — Если бы ты знал, чего хочешь, если бы у тебя была хоть какая-то цель в жизни, пусть даже идиотская, оправдывающая то, что ты говоришь и делаешь, я бы еще мог тебя понять… Мартина услышала, как Елена Гамильтон тяжело вздохнула, и в следующий момент влетела через открытую дверь на сцену. III Остальную часть акта Мартина смогла увидеть из - за кулис, выйдя из гримерной. Спасибо Джеко. Он передал ей записку, где мелким изысканным почерком перечислялось, когда мисс Гамильтон выходит за кулисы для переодевания. «Стойте в дальнем левом углу», — говорилось в записке. Она бы не осмелилась последовать его совету, но мисс Гамильтон после первого переодевания добродушно заметила: — Вам не нужно сидеть в гримерной постоянно. Просто будьте готовы встретить меня в нужный момент, вот и все. И Мартина стояла в дальнем левом углу, когда на сцене шел эпизод с Адамом Пулом и Габи Гейнсфорд. Идея автора была вполне ясна. Эта девушка сохранила утерянные остальными родственниками качества. Она была нужна автору, чтобы подчеркнуть метания главного героя. Она была его метафорической тенью, злым духом. В ней, ее речах, поступках зрители должны были видеть искаженного Пула. В конце Габи оказывалась сидящей напротив него — как тогда, во время фотосессии, — затем появлялась Елена Гамильтон, чтобы произнести кульминационную фразу: «Не надо лукавить. Это ты сам, а от себя не сбежишь». После чего занавес опускался. Габи Гейнсфорд играла плохо. И дело было вовсе не в том, что она не походила на Пула внешне. Героиня Габи была слишком манерной, она совершенно не волновала зрителей, в ней не было огня. Мартина мучилась, стоя в своем уголке. Эйфория, в которой она пребывала последние двадцать четыре часа, пошла на спад, и она опять стала жаждущей успеха актрисой. Занавес опустился. Мартина не заметила, как к ней подошел Беннингтон. Он тронул ее руку, и она испуганно попятилась. — Что, дорогая, думаете, что можете это сыграть? — Извините, но я нужна мисс Гамильтон, — проговорила она заикаясь и ринулась к импровизированной гримерной. Он догнал ее и нарочито театральным движением преградил путь. — Погодите минутку. Я хочу с вами поговорить. От него разило спиртным, к которому примешивался еще и запах грима. — Жаль, если вы сочтете меня грубым, — произнес он, глядя ей в глаза. — Просто я зол, жутко зол. И мне хочется знать, кто, черт возьми, вы такая. — Вы знаете, кто я такая, — ответила Мартина с отчаянием в голосе. — Пожалуйста, позвольте пройти. — Костюмерша моей жены? Он охватил ладонью ее подбородок и повернул к свету. Сзади из-за декорации появился Пул. Мартина расстроилась еще больше. Ей было стыдно, что Адам застал ее в таком глупом виде. Ладонь Беннингтона была горячей и влажной. — Костюмерша моей жены, — повторил он. — И милый внебрачный ребенок ее любовника? Так, что ли, получается? Пул сжал его руку и отодвинул в сторону. — Идите, куда вам надо, — бросил он Мартине. Она скользнула за дверь. Пул захлопнул ее за девушкой и повернулся к Беннингтону. — Бен, ты и так человек не очень приятный, а в пьяном виде и подавно. Отправляйся переодеваться к третьему акту. Поговорим потом. Через какое-то время он заглянул в гримерную. — Как вы? — Все в порядке, спасибо, — смущенно проговорила Мартина. — Мне жаль, что из-за меня у вас неприятности, сэр. — О, это все пустяки. — Пул улыбнулся и исчез. Затем появилась мисс Гамильтон и с озабоченным видом начала переодеваться для третьего акта. IV Закончившаяся в полночь генеральная репетиция не принесла никому особенного удовлетворения. Мартине деваться было некуда. Ей еще ничего не заплатили, и она решила снова устроиться на ночлег в артистической. Но так уж устроен человек. Если вчера ночевка там представлялась ей Божьей благодатью, то теперь захотелось постели с чистым бельем, а перед этим постоять под душем. Актеры и рабочие сцены постепенно расходились. Хлопали двери, голоса замирали сначала в коридоре, затем в переулке. Сторож Фред Баджер вышел из своей каморки и задумчиво уставился на Мартину. Ей стало не по себе, и она поспешила в гримерную Елены Гамильтон, где уже навела порядок. Общаться со сторожем не было никакого желания. Она надеялась посидеть тут минут пять — десять, дождаться, когда он отправится на обход. В гримерной у газового обогревателя сидел Адам Пул. — Извините, — смущенно проговорила Мартина и направилась к двери. Он встал. — Не уходите. Я ждал вас, чтобы поговорить. «Вот и все, — с грустью подумала она. — Меня выгоняют. Придется идти к вокзалу искать дешевый отель. Только когда я туда доберусь?» Он усадил ее в кресло, сам сел напротив. — Я бы предпочел не обращать на все это внимания, но нс могу. Во-первых, позвольте извиниться за выходку Беннингтона. Сам он, конечно, делать это не намерен. — Ничего страшного не случилось. Адам Пул встрепенулся: — Случилось. Это было оскорбительно. Для нас обоих. Мартина была слишком утомлена, чтобы прочувствовать, насколько приятно для нее прозвучала последняя фраза. — Будем говорить откровенно. Вы так на меня похожи, что вас принимают за мою дочь. Вот как обстоят дела. Насколько я понял, вы из Новой Зеландии. Сколько вам лет? — Девятнадцать, сэр. — Вам не следует всякий раз вставлять в разговор «сэр». Я этого не люблю. — Он помолчал. — Мне тридцать восемь. Двадцать лет назад в свой первый ангажемент я гастролировал по Новой Зеландии и Австралии. В труппе тогда был и Беннингтон. Вот он и засуетился. С учетом всего этого, надеюсь, вы не станете возражать против вопросов, где вы родились и кто ваши родители?