– Да нет, я же серьезно говорю, вы верите, что любовь девушки двадцати с чем-то лет может хоть отчасти вернуть мужчине молодость? Гарсон тотчас сообразил, что в этом вопросе имеется неведомый ему скрытый смысл, и посмотрел на меня, ища совета. Я ответила ему тревожным взглядом. Он замямлил: – Ну… как вам сказать… не знаю… если бы я попал в крайнюю ситуацию… – Какую именно? – Ну… скажем… на необитаемом острове… – Хорошо, и на этом необитаемом острове, влюбившись в нее, вы почувствовали бы себя моложе, почувствовали бы прилив жизни и радости? Гарсон вдруг сделался серьезным: – Знаете, иногда на улице я просто обалдеваю, когда мимо проходит какая-нибудь девчонка. У них отличные фигуры… и кожа такая гладкая… Кто же станет отрицать… Но это совсем не то же самое, что влюбиться и почувствовать себя молодым… Нет, я, например, сразу же чувствую непробудную лень, и, кроме того, молодость нам уже никто не сможет вернуть, даже сам Господь Бог. – Это я знаю, но речь идет вовсе не о внешнем облике, тут совсем другое. У молодых чистые глаза, молодые девушки лишены опыта, в большинстве своем не знали настоящих страданий, они как будто новенькие, ведь жизнь еще не успела их покалечить. И жить рядом с ними – это, наверное, все равно что заново открывать для себя окружающий мир. – Знаете, я человек без лишних заморочек и открываю только то, что чувствую собственными ребрами. – А вот мой муж – он, безусловно, совсем другой. Он влюбился в молодую девушку и собирается уйти от меня, чтобы жить с ней. Как вам такое нравится? Взгляд, брошенный мне Гарсоном, был настоящим сигналом SOS, но я отказалась прийти ему на помощь, поскольку и сама не знала, что тут надо сказать. – Вам, наверное, трудно такое пережить. – Да, трудно. И было бы легче, если бы я могла понять, по-настоящему понять, что им движет. Гарсон пожал плечами: – Из всего того, что случилось в жизни лично со мной, я и половины не понимаю. Что-то происходит – вот и все, и, как правило, там и понимать-то нечего. – Сила обстоятельств, да? Над столом повисло невеселое молчание, все мы смотрели на дно наших кофейных чашек, словно хотели прочитать по кофейной гуще свое будущее. Нет, пора закругляться, подумалось мне. Я расплатилась, и мы вышли на улицу. Гарсон сердечно простился с нами, а моя сестра по дороге домой отметила, какой он обаятельный. Дома, глянув в зеркало, я с удивлением уставилась на свой профессионально выполненный макияж – ведь я успела о нем позабыть. Возраст, красота, молодость, любовь. Раздумывая о том, как проведу свои преклонные лета, я начисто исключала из планов на будущее любовь. Я не желала видеть, как кто-то стареет и угасает рядом со мной, становясь, в свою очередь, свидетелем моего угасания. Я решила, что уеду жить на природу, буду читать, гулять и каждый вечер наведываться в ближайшую деревню, чтобы выпить там рюмку с моряками или крестьянами – с кем именно, я еще для себя не определила. Куплю себе кота с гладкой шерстью и симпатичного пса. Я не хочу, чтобы кто-нибудь напоминал мне о неприятных мелочах повседневности – оставлял тюбик зубной пасты с незавернутой крышкой, или шумно втягивал в рот суп, или жаловался на боль в пояснице, прежде чем лечь в постель. В одиночестве есть своя утонченная прелесть – а потом пусть смерть поможет тебе исчезнуть из этого мира. Но, честно признаюсь, меня бесила мысль об утрате красоты, свойственной молодости. Я не слишком часто об этом задумывалась, но когда случалось… Если бы, по крайней мере, процесс старения нес в себе переход в какое-то иное качество… но нет, он означает увядание тканей, перерождение клеток, не говоря уж о нейронах, которые мрут как мухи на сотах с роскошным медом. И ничего, ничего с этим не поделаешь, ты можешь сколько угодно лежать на кушетках, отдаваясь во власть ловких рук, которые делают тебе массаж, покрывают тело кремом или чудесными, ароматными мазями, – все бесполезно, с каждой минутой, с каждой секундой ты старишься ровно на эту минуту и ровно на эту секунду. Опыт, обстоятельства, новые впечатления – все то, что имела в виду моя сестра… Но это из другой оперы. Я ведь уже успела полюбить свой скептицизм, спокойно обходилась без иллюзий и, пожалуй, даже возненавидела чрезмерную жизненную силу и бездумность, свойственные молодости. Нет, со мной все хорошо, я бы ни за что не вернулась назад, да и не смогла бы. Точка. Я смыла лосьоном макияж. Надела пижаму. Есть ли способ помочь сестре в этой отвратительной ситуации? Нет. А могла бы я, по крайней мере, как-то утешить ее? Возможно, но в ее положении все слишком быстро катится под горку, и я не успею даже попытаться что-то предпринять. Глава 4 Инспектор Сангуэса сам занес нам отчет с результатами проверки. И они того стоили. Сто миллионов песет! У мерзавца Вальдеса имелся счет в швейцарском банке – на его имя было положено сто миллионов песет. Выходит, ремесло журналиста, работающего в розовой прессе, давало возможность не просто откладывать некие деньги, но и скопить приличную сумму! – Занятно, правда? Ты считаешь, что он мог заработать столько, беря интервью у знаменитостей? – спросила я Сангуэсу. – Даже если ты умножишь его официальные заработки на три, все равно не хватит. – А может, он получил наследство? Или играл на бирже? – Ничего подобного не было. Этот тип взял и вытащил денежки из рукава, как ловкий фокусник. – Вот мне и хотелось бы знать, как именно ему удавалось проделывать такие фокусы. А еще что-нибудь ты мог бы выяснить? – Да я и так уж повсюду шарил. Он не являлся членом анонимных обществ, нет данных и об участии Вальдеса в каком-либо бизнесе. – Когда деньги поступили на его счет? – Два года назад он сделал первый вклад. Десять миллионов. Затем вносил каждый раз в среднем где-то миллионов по двадцать. Вклады не были регулярными, никакой системы не просматривается. И еще: он ни разу ничего со счета не брал. – Надо полагать, собирался после выхода на пенсию зажить на Ривьере. – Да уж наверняка не в родную деревню ехать намылился, чтобы там винцо из глиняного кувшина попивать. – И своей чековой книжкой, как легко догадаться, он тоже не пользовался. Это очевидно. – Правильно догадалась. Он всегда вносил деньги на счет сам и всегда наличными. Ни одна организация не делала этого от его имени. – Классический вариант. Ездил с чемоданом. – Так надежнее всего. – И это соответствует его характеру – он никому не доверял. Ладно. Вы хорошо поработали, Сангуэса. – Хотелось бы копнуть еще поглубже, но, боюсь, больше ничего не нароем. – Да и то, что вы уже нарыли, весьма нам пригодится. Там, где маячат такие деньги, можно отбросить версию убийства из ревности и тому подобные мотивы. – Ну а как у тебя обстоят дела с киллерами? – Стараюсь, но пока безуспешно. Все было непросто, каждая вновь появлявшаяся деталь только усложняла поиск: всплывали новые и новые предположения о мотивах убийства Вальдеса. Уж чего-чего, а возможных мотивов мы обнаружили более чем достаточно. – Ну что, а не пора ли нам отбросить и версию мести со стороны кого-то из тех, кому Вальдес сильно насолил в своих заметках или передаче? – спросил Гарсон, когда я сообщила ему о справке, составленной Сангуэсой. – Ох, боюсь я рубить сплеча, Фермин, и, если честно, есть у меня на этот счет сомнения. – Я уже заказал два билета на завтра на самолет. Надо присмотреться и к его телевизионным программам. – Да, конечно, без этого не обойтись. Но прежде хорошо бы и здесь, в Барселоне, вдарить еще разок по тем же гвоздям. Снова повидаться и с бывшей женой Вальдеса, и с его любовницей. – И покрепче закрутить гайки. – Вот именно. Снимите копию с отчета Сангуэсы и поговорите с нашим специалистом по киллерам. Мне будут нужны фотографии. – Чьи? – Чьи угодно, не имеет значения. Главное, чтобы это были жертвы наемных убийц, жертвы самых жестоких расправ, и чем кровавее будут сцены, тем лучше. – А вы? – У меня назначена встреча с информатором. – И наверняка хотите пойти одна. – Да, из чистого упрямства, вы ведь меня знаете. Кроме того, мы ведем себя как сонные мухи. А время уходит. – Хорошо. Если вы позволите… Я кивнула, но Гарсон, сделав пару шагов в сторону двери, вернулся и остановился передо мной, не произнося ни слова. – Вы что-то забыли? – Нет, хотел сказать вам, что ваша сестра… короче, ситуация печальная. – Такие вещи случаются каждый день. Не беспокойтесь о ней, она это переживет. Вокруг полно мужчин, Фермин, пожалуй, их даже слишком много. Гарсон с досадой поморщился: – И вам просто не терпелось мне об этом сообщить. Он развернулся и покинул кабинет, наверняка проклиная в душе мой характер. Но не могла же я позволить ему вмешиваться в наши семейные дела! Да и сочувствие в таких случаях было, на мой взгляд, не слишком уместно. Любовные горести не должны фигурировать в числе человеческих трагедий – они на это ну никак не тянут. А вообще, меня ждал мой осведомитель, и я не могла тратить время на размышления о личных проблемах. Долг – прежде всего, сказала я себе, и эта фраза, которая уже давно вышла из употребления, вызвала у меня насмешливую улыбку. В данный момент я прекрасно знала, что мне надо делать. И тем не менее события опережали мои расчеты, и для начала я столкнулась с некой неожиданностью. Это была как раз такого сорта неожиданность, к которым я всегда относилась с презрением, когда они выпадали на чужую долю. А случилось так, что информатор, явившийся на встречу со мной, оказался женщиной. Как она объяснила, ее муж Ихинио Фуэнтес – он-то и был на самом деле полицейским осведомителем – срочно куда-то уехал, а в подобных ситуациях она обычно помогала ему – ведь лучше так, чем пропустить свидание с полицейскими. Я тотчас проверила по телефону, правду ли она сказала, и мне подтвердили: да, они работают вдвоем, и не в первый раз супруга Фуэнтеса замещает его во время отлучки мужа. Я с любопытством оглядела ее. Ей было лет тридцать, не больше, и она как заведенная жевала жвачку, словно только к этому сводился смысл ее жизни. На меня она старалась смотреть с подчеркнутым злорадством. Мы с ней друг друга оценивали, и я решила, что пока проигрываю. Я, пожалуй, даже растерялась и не знала, с чего начать. Но ей первой надоела эта взаимная пристрелка, она резко мотнула головой и спросила: – Так о чем речь на сей раз? – Вы слышали про убийство Эрнесто Вальдеса?